Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл,
дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда
были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен
был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что
было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно
было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Полковник
был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки
был не
дома, а в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
Захаревский около этого времени сделан
был столоначальником и, как подчиненный, часто бывал у исправника в
доме; тот наконец вздумал удалить от себя свою любовницу...
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела
было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это
было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего
дома, и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
Гораздо уже в позднейшее время Павел узнал, что это топанье означало площадку лестницы, которая должна
была проходить в новом
доме Еспера Иваныча, и что сам господин
был даровитейший архитектор, академического еще воспитания, пьянчуга, нищий, не любимый ни начальством, ни публикой.
— Нет, не то что места, а семена, надо
быть, плохи. Какая-нибудь, может, рожь расхожая и непросеянная. Худа и обработка тоже: круглую неделю у нее мужики на задельи стоят; когда около дому-то справить!
Князя в то утро не
было дома, но княгиня, все время поджидавшая, приняла его.
Большой каменный
дом Александры Григорьевны Абреевой стоял в губернском городе в довольно глухом переулке и
был уже довольно в ветхом состоянии.
Затем отпер их и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула на них. Стены в комнатах
были какого-то дикого и мрачного цвета; пол грязный и покоробившийся; но больше всего Павла удивили подоконники: они такие
были широкие, что он на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою не бывал ни в одном каменном
доме.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже
был в
доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это
было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно
было сказать только одно, что он целый день
пил и никогда не
был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он
был называем: «Гаврило Насосыч».
Впрочем, вышел новый случай, и Павел не удержался: у директора
была дочь, очень милая девушка, но она часто бегала по лестнице — из
дому в сад и из саду в
дом; на той же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так, что их надо
было обвенчать; вслед же за тем надзиратель
был сделан сначала учителем словесности, а потом и инспектором.
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел
было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему
дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей
петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
— Я бы сейчас и приехала, — отвечала Фатеева (голос ее
был тих и печален), — но мужа не
было дома; надобно
было подождать и его и экипаж; он приехал, я и поехала.
Павел, захватив письмо с собой, побежал, как сумасшедший, и действительно в
доме у Имплевых застал совершенный хаос: все комнаты
были заставлены сундуками, тюками, чемоданами.
— Ну, так мы очень
были вхожи с покойной маменькой в
доме княгини, и я еще маленькою видела вашу суженую.
— Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда
было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в
дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
Самый
дом и вся обстановка около него как бы вовсе не изменились: ворота так же
были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале, как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и пошел в самый
дом.
— Нельзя-с! — повторил Силантий. — Позвольте-с, я доложу, — прибавил он и, как бы сам не понимая, что делает, отворил дверь, юркнул в нее и, как слышно
было, заперев ее, куда-то проворно побежал по
дому.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая
была по-прежнему в
доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Макара Григорьева тоже, к счастью, не
было дома.
— Это доказательство вовсе не из катехизиса, а, напротив — доказательство истории, — поддержал его Неведомов. — Существование везде и всюду религии
есть такой же факт, как вот этот
дом, эти деревья, эти облака, — и от него никакому философу отвертеться нельзя.
Оставшись один, Павел почти в лихорадке стал прислушиваться к раздававшемуся — то тут, то там — шуму в
доме; наконец терпения у него уж больше недостало: он выглянул в залу — там никого не
было, а в окошечке чайной светился уже огонек.
— Залой я вам могу услужить, — сказал Марьеновский, — у меня одна тетка уехала и оставила на мой присмотр свой
дом, в котором
есть и прислуга и зала. Это именно
дом на Никитской князей Курских.
Когда улажено
было таким образом это дело, приятели разошлись наконец по
домам.
Дом князя Курского
был барский и не на московский лад, а на петербургский: каменный, двухэтажный, с зеркальным подъездом.
— Ну,
будет на сегодня! — сказал, не вытерпев более этой пытки, Павел. — Я вас, Анна Ивановна, довезу до
дому, — прибавил он нарочно громко.
Чтобы кататься по Москве к Печкину, в театр, в клубы, Вихров нанял помесячно от Тверских ворот лихача, извозчика Якова, ездившего на чистокровных рысаках; наконец, Павлу захотелось съездить куда-нибудь и в семейный
дом; но к кому же? Эйсмонды
были единственные в этом роде его знакомые. Мари тоже очень разбогатела: к ней перешло все состояние Еспера Иваныча и почти все имение княгини. Муж ее
был уже генерал, и они в настоящее время жили в Парке, на красивой даче.
Ты знаешь, друг мой, самолюбивый мой характер и поймешь, чего мне это стоило, а мать между тем заставляла, чтобы я
была весела и любезна со всеми бывшими у нас в
доме молодыми людьми.
Остальное ты все знаешь, и я только прибавлю, что, когда я виделась с тобой в последний раз в
доме Еспера Иваныча и тут же
был Постен и когда он ушел, мне тысячу раз хотелось броситься перед тобой на колени и умолять тебя, чтобы ты спас меня и увез с собой, но ты еще
был мальчик, и я знала, что не мог этого сделать.
Чтобы рассеяться немного, он вышел из
дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир,
выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.
Кроме литературной работы, у Вихрова
было много и других хлопот; прежде всего он решился перекрасить в
доме потолки, оклеить новыми обоями стены и перебить мебель. В местности, где находилось Воздвиженское,
были всякого рода мастеровые. Вихров поручил их приискать Кирьяну, который прежде всего привел к барину худенького, мозглявого, с редкими волосами, мастерового, с лицом почти помешанным и с длинными худыми руками, пальцы которых он держал немного согнутыми.
Павел начал уж чувствовать маленький холодный трепет во всем теле, и нос ему
было больно; наконец, они выехали из лесу; по сторонам стали мелькать огоньки селений; между ними скоро мелькнул и огонек из Перцовского
дома.
Подъезжая потом к Воздвиженскому и взглянув на огромный
дом, Ардальон Васильич как бы невольно проговорил: «Да, недурно бы
было Юльку тут поселить!»
Барин наш терпел, терпел, — и только раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком
выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин
дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
«Да правда ли, говорит, сударь… — называет там его по имени, — что вы его не убили, а сам он убился?» — «Да, говорит, друг любезный, потяну ли я тебя в этакую уголовщину; только и всего, говорит, что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни не
было, я, говорит, велю к тебе в
дом принести покойника, а ты, говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!» Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться.
«Вот, говорит, господа, я спьяна, за тысячу рублей, подкупил священника похоронить медведя у церкви, по церковному обряду, а вот, говорит, и поличное это самое находится у него в
доме!» Священник — туда-сюда, отшутиться
было хотел, но они постановление написали, требуют, чтобы и он зарукоприкладствовал…
Сейчас же улегшись и отвернувшись к стене, чтобы только не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в
доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и, не стесняясь тем, что доктор явно не спал, надел на себя халат и вышел из кабинета; но куда
было идти, — он решительно не знал, а потому направился, на всякий случай, в коридор, в котором
была совершенная темнота, и только
было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем раздался крик...
Оказалось, что Вихров попал ногой прямо в живот спавшей в коридоре горничной, и та, испугавшись, куда-то убежала. Он очень хорошо видел, что продолжать далее розыски
было невозможно: он мог перебудить весь
дом и все-таки не найти Клеопатры Петровны.
Для помощи во всем этом, разумеется, призвана
была и m-lle Прыхина, которая сейчас же принялась помогать самым энергическим образом и так расходилась при этом случае, что для украшения бала перечистила даже все образа в
доме Захаревских, и, уча горничных, как надо мыть только что выставленные окна, она сама вскочила на подоконник и начала протирать стекла и так при этом далеко выставилась на улицу, что один проходящий мужик даже заметил ей...
— Строжайшее. Сие почтенное лицо, также и семейство его уже посажены в острог, так как от господина губернатора стало требовать того дворянство, а также небезопасно
было оставлять их в
доме и от простого народу, ибо чернь
была крайне раздражена и могла бы их живых растерзать на части.
Дом блестящего полковника Абреева находился на Литейной; он взял его за женой, урожденной княжной Тумалахановой.
Дом прежде имел какое то старинное и азиатское убранство; полковник все это выкинул и убрал
дом по-европейски. Жена у него, говорят,
была недальняя, но красавица. Эту прекрасную партию отыскала для сына еще Александра Григорьевна и вскоре затем умерла. Абреев за женой, говорят, получил миллион состояния.
Дом в самом деле оказался отличнейшим; в сенях пол
был мозаик; в зале, сделанной под мрамор, висели картины; мебель, рояль, драпировки — все это
было новенькое, свеженькое.
— Стало
быть, мы должны оцепить
дом?
Ночь
была совершенно темная, а дорога страшная — гололедица. По выезде из города сейчас же надобно
было ехать проселком. Телега на каждом шагу готова
была свернуться набок. Вихров почти желал, чтобы она кувырнулась и сломала бы руку или ногу стряпчему, который начал становиться невыносим ему своим усердием к службе. В селении, отстоящем от города верстах в пяти, они, наконец, остановились. Солдаты неторопливо разместились у выходов хорошо знакомого им
дома Ивана Кононова.
Первая репетиция назначена
была в
доме начальника губернии.
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить на улице?
Дома на это
есть место:
дома бьют!»
В
доме Парфена Ермолаева, должно
быть, сильно перепугались, когда увидали, что гроб несут назад, а особенно — девушка-работница…
— Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них не
было, — проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже, как видно, взятый для франтовства.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика
было одно только запирательство; но как его
было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам
дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог.
Острог помещался на самом конце города в частном
доме и отличался от прочих зданий только тем, что имел около себя будку с солдатом и все окна его
были с железными решетками.