Неточные совпадения
—
Кому, сударыня,
как назначено жить, пусть тот так и живет!
Точно
как будто бы где-то невдалеке происходило сражение, и они еще не знали,
кто победит: наши или неприятель.
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к
кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь
как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
— А
как хозяйство-то оставить, — на
кого? Разорят совсем! — воскликнул полковник, почти в отчаянии разводя руками.
—
Как — в часть!
Кто смел? Я сам сейчас схожу туда и задам этому частному! — расхорохорился Павел.
— Ну
как уж не мешает,
кто за этим пошел… Епитимью бы надо на вас положить за то… «Ныне отпущаеши раба твоего, господи…» Ну, целуйте крест и ступайте. Посылайте,
кто там еще есть.
— Да с Симоновым-с, — отвечал Ванька, не найдя ни на
кого удобнее своротить,
как на врага своего, — с ним барин-с все разговаривал: «В Ярославль, говорит, я не хочу, а в Москву!»
— Я?..
Кто же другой,
как не ты!.. — повторил полковник. — Разве про то тебе говорят, что ты в университет идешь, а не в Демидовское!
— Православное учение, — говорил настоятель каким-то даже расслабленным голосом, — ежели
кто окунется в него духом, то,
как в живнодальном источнике, получит в нем и крепость, и силу, и здравие!..
— Тактом? —
как бы переспросил Николай Силыч. — А
кто, паря, больше их булдыхался и колотился лбом в Золотой Орде и подарки там делал?.. Налебезят там, заручатся татарской милостью, приедут домой и давай душить своих, — этакий бы и у меня такт был, и я бы сумел так быть собирателем земли русской!
— Ну, и смотри,
как хочешь,
кто тебе мешает!.. Кланяйся господам директорам и инспекторам, которые выгнали было тебя из гимназии; они все ведь из подмосковского племени.
—
Как кто? Этакого слабого человека целую неделю поймя поили, а потом стали дразнить. Господин Постен в глазах при нем почесть что в губы поцеловал Клеопатру Петровну… его и взорвало; он и кинулся с ножом, а тут набрали какой-то сволочи чиновничишков, связали его и стали пужать, что в острог его посадят; за неволю дал вексель, чтобы откупиться только… Так разве благородные господа делают?
— Что оставить-то! Много будет,
как каждый будет наказывать,
кто хочет.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и все в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел,
как будто ему ни до
кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Вас учили, что источники изобретения:
кто, что, где и при
каких обстоятельствах?..
— Ну, вот этого мы и сами не знаем —
как, — отвечал инженер и, пользуясь тем, что Салов в это время вышел зачем-то по хозяйству, начал объяснять. — Это история довольно странная. Вы, конечно, знакомы с здешним хозяином и знаете,
кто он такой?
Барышня между тем, посаженная рядом с ним, проговорила вслух,
как бы ни к
кому собственно не относясь, но в то же время явно желая, чтобы Павел это слышал...
—
Кто ж ее любит, сударыня? — произнес рассыльный и весь покраснел при этом,
как вареный рак.
—
Какие же это могут быть дамы? — спросил Павел с волнением в голосе и, не утерпев долее дожидаться, вышел на крыльцо, чтобы поскорее увидеть,
кто такие приехали.
— Потому что,
как хотите, возвести в идеал актрису, авантюристку, имевшую бог знает скольких любовников и сколько от
кого детей…
— А она разве не живая? Ух,
какая, должно быть, живая!
Кто же еще будет из мужчин играть?
Сколько у Вихрова было непритворного огня, сколько благородства в тоне голоса! Но
кто удивил всех — так это Петин:
как вышел он на середину залы, ударил ногой в пол и зачитал...
На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого не мог найти.
Кого он из знакомых дам ни приглашал, но
как они услышат, что этот театр не то, чтобы в доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, — так и откажутся. Павел, делать нечего, с глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.
—
Кто ж в этом виноват,
как не вы! — произнес Павел. — Вы сами ее от себя оттолкнули.
«Бог с вами,
кто вам сказал о каком-то неуважении к вам!.. Верьте, что я уважаю и люблю вас по-прежнему. Вы теперь исполняете святой долг в отношении человека, который,
как вы сами говорили, все-таки сделал вам много добра, и да подкрепит бог вас на этот подвиг! Может быть, невдолге и увидимся».
Вот про царей говорят, что царям больно жизнь хороша, а на-ка, попробуй
кто, — так не понравится, пожалуй: руками-то и ногами глину месить легче, чем сердцем-то о
каком деле скорбеть!
— Барынька-то у него уж очень люта, — начал он, — лето-то придет, все посылала меня — выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли
кто охотой… Меня допрежь того невесть
как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя
какого мальчишки и бабы разбегутся, — срам! — а не принесешь ей, — ругается!.. Псит-псит, хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, — ей-богу!
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он взял к себе девчорушечку что ни есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у
кого хорошее
какое есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у
кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
Слухи эти дошли, разумеется, и до Юленьки Захаревской; она при этом сделала только грустно-насмешливую улыбку. Но
кто больше всех в этом случае ее рассердил — так это Катишь Прыхина:
какую та во всей этой истории играла роль, на языке порядочной женщины и ответа не было. Юлия хотя была и совершенно чистая девушка, но, благодаря дружбе именно с этой m-lle Прыхиной и почти навязчивым ее толкованиям, понимала уже все.
— Не изменю-с! И
как же изменить ее, — продолжал Иван Кононов с некоторою уже усмешкою, — коли я, извините меня на том, вашего духовенства видеть не могу с духом спокойным;
кто хошь, кажется, приди ко мне в дом, — калмык ли, татарин ли, — всех приму, а священников ваших не принимаю, за что самое они и шлют на меня доносы-то!
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился доктор, и мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в
ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее,
как и вы.
— Но
как мне теперь учиться, у
кого? — проговорила,
как бы в грустном раздумье, Юлия.
— А
кто же, злодей, это с ней сделал? — вскричал вдруг Вихров бешеным голосом, вскочив перед парнем и показывая рукой себе на горло —
как душат человека.
— Да-с. Все смеялась она: «Жена у тебя дура, да ты ее очень любишь!» Мне это и обидно было, а
кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного
какого дала мне. Так пришло, что женщины видеть почесть не мог: что ни сделает она, все мне было не по нраву!
—
Как не знаете? Но
кто вы такие? — прибавил Вихров.
Арестант при этом обвинении окончательно уже покраснел,
как рак вареный. Прочие арестанты —
кто тихонько смеялся себе в кулак,
кто только улыбался.
—
Кому же и пить,
как не им.
— Слышали мы это: моленную это ихнюю ломать, — сказал кучер. —
Какой богатый храм, богаче других церквей христианских! Тоже вы хоть бы из сотских
кого взяли, а то один-одинехонек едете! — прибавил он.
— Попервоначалу-то,
как поступил, так на всех раскольников, которые в единоверие перешли, епитимью строгую наложил — и чтобы не дома ее исполняли, а в церкви; — и дьячка нарочно стеречь ставил, чтобы не промирволил
кто себя.
— Это
как вы знаете,
кто вам объяснил это? — возразила ему становая насмешливо, — на исповеди, что ли,
кто вам открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, — прибавила она, махнув головой на раскольников. — Когда вас муж захватывал и обирал по рублю с души? — обратилась она к тем.
Он прискакал,
как сумасшедший: «Я, говорит, желаю, чтобы все это обследовали;
кто, говорит, из чиновников особых поручений Ивана Алексеевича самый благородный человек?..»
Адъютант был преданнейшее существо губернатору, — и хоть тот вовсе не посвящал его ни в
какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал, к
кому начальник губернии расположен был и к
кому — нет. Когда, на этот раз, Вихров вошел в приемную, адъютант сейчас же по его физиономии прочел, что начальник губернии не был к нему расположен, а потому он и не спешил об нем докладывать.
Я спросил дежурного чиновника: «
Кто это такой?» Он говорит: «Это единоверческий священник!» Губернатор,
как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть,
как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже
как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на
кого не смотрел.
Юлия по крайней мере с полчаса просидела на своем месте, не шевелясь и ни с
кем не говоря ни слова; она была,
как я уже и прежде заметил, девушка самолюбивая и с твердым характером.
— Ни за что, ваше высокопревосходительство! — воскликнул Захаревский. — Если бы я виноват был тут, — это дело другое; но я чист,
как солнце. Это значит — прямо дать повод клеветать на себя
кому угодно.
— И это справедливо, — подтвердил Вихров, — злое начало,
как его ни заковывай, непременно в жизни человеческой начнет проявляться — и все больше и больше, пока снова не произнесутся слова любви и освобождения: тогда оно опять пропадает… Но
кто ж тебе все это рассказывал? — прибавил он, обращая с радушием свое лицо к Груне.
— Легко ли мне было отвечать на него?.. Я недели две была
как сумасшедшая; отказаться от этого счастья — не хватило у меня сил; идти же на него — надобно было забыть, что я жена живого мужа, мать детей. Женщинам, хоть сколько-нибудь понимающим свой долг, не легко на подобный поступок решиться!.. Нужно очень любить человека и очень ему верить, для
кого это делаешь…
Плавин жил в казенной квартире, с мраморной лестницей и с казенным, благообразным швейцаром; самая квартира,
как можно было судить по первым комнатам, была огромная, превосходно меблированная… Маленькое общество хозяина сидело в его библиотеке, и первый,
кого увидал там Вихров, — был Замин; несмотря на столько лет разлуки, он сейчас же его узнал. Замин был такой же неуклюжий,
как и прежде, только больше еще растолстел, оброс огромной бородищей и был уже в не совершенно изорванном пальто.
—
Кто ж с ним не знаком в мире служебном и деловом! — отвечал с усмешкою Марьеновский. — Но скажите лучше,
как вы с ним знакомы?