Неточные совпадения
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать
больше,
больше; наконец, того
на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого солдата с впалыми глазами, с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
За горой надобно проехать через довольно крутой мост;
на середине его
большая дыра.
Паша сначала не обратил
большого внимания
на это известие; но тетенька действительно приехала, и привезенный ею сынок ее — братец Сашенька — оказался почти ровесником Павлу: такой же был черненький мальчик и с необыкновенно востренькими и плутоватыми глазками.
У него никогда не было никакой гувернантки, изобретающей приличные для его возраста causeries [легкий разговор, болтовня (франц.).] с ним; ему никогда никто не читал детских книжек, а он прямо схватился за кой-какие романы и путешествия, которые нашел
на полке у отца в кабинете; словом, ничто как бы не лелеяло и не поддерживало в нем детского возраста, а скорей игра и учение все задавали ему задачи
больше его лет.
В зале стояли оба мальчика Захаревских в новеньких чистеньких курточках, в чистом белье и гладко причесанные; но, несмотря
на то, они все-таки как бы
больше походили
на кантонистов [Кантонисты — в XIX веке дети, отданные
на воспитание в военные казармы или военные поселения и обязанные служить в армии солдатами.], чем
на дворянских детей.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и не для выгоды какой-нибудь, а с целью только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич в этом случае был
больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него
на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Поверхность воды была бы совершенно гладкая, если бы
на ней то тут, то там не появлялись беспрестанно маленькие кружки, которые расходились все
больше и
больше, пока не пропадали совсем, а
на место их появлялся новый кружок.
— Так! — сказал Павел. Он совершенно понимал все, что говорил ему дядя. — А отчего, скажи, дядя, чем день иногда бывает ясней и светлей и чем
больше я смотрю
на солнце, тем мне тошней становится и кажется, что между солнцем и мною все мелькает тень покойной моей матери?
После отца у него осталась довольно
большая библиотека, — мать тоже не жалела и давала ему денег
на книги, так что чтение сделалось единственным его занятием и развлечением; но сердце и молодая кровь не могут же оставаться вечно в покое: за старухой матерью ходила молодая горничная Аннушка, красавица из себя.
Затем отпер их и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула
на них. Стены в комнатах были какого-то дикого и мрачного цвета; пол грязный и покоробившийся; но
больше всего Павла удивили подоконники: они такие были широкие, что он
на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою не бывал ни в одном каменном доме.
— Вы из арифметики сколько прошли? — обратился к нему, наконец, Плавин, заметно принимая
на себя роль
большого.
— Приехали; сегодня представлять будут. Содержатель тоже тут пришел в часть и просил, чтобы драчунов этих отпустили к нему
на вечер —
на представление. «А
на ночь, говорит, я их опять в часть доставлю, чтобы они
больше чего еще не набуянили!»
На нем он предположил изобразить, с имеющихся у него видов Москвы,
большой Петровский театр.
Молодого казака Климовского стал играть гимназист седьмого класса,
большой франт, который играл уже эту роль прежде и известен был тем, что, очень ловко танцуя мазурку, вылетал в своем первом явлении
на сцену.
Довольно
большое затруднение вышло — достать желающего
на роль вдовы.
Николай Силыч
на это приглашение изъявил
большое удовольствие.
Публика несколько раз хохотала над ним и хлопала ему, и
больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и стали выходить. Николай Силыч, с другом своим Насосычем, снова отправился к актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена
на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.
Все переходили по недоделанному полу в комнату Мари, которая оказалась очень хорошенькой комнатой, довольно
большою, с итальянским окном, выходившим
на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег,
на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами.
Мари, кажется,
больше затем, чтобы только
на что-нибудь другое отвлечь пламенные взгляды кузена, которые он явно уже кидал
на нее, сказала ему...
Всеми этими допытываниями он как бы хотел еще
больше намучить и натерзать себя, а между тем в голове продолжал чувствовать ни
на минуту не умолкающий шум.
Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына,
на это покачал только головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов не было: ему казалось, что у него нет уже
больше сына, что тот умер и ненавидит его!.. Искаженное лицо солдата беспрестанно мелькало перед глазами старика.
Макар Григорьев, для первого знакомства, взглянул
на него с каким-то презрением и, как собаке какой, указав место
на осоке, проговорил: «
На вот спи тут: где же тебе
больше!»
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий
на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно
большой стол, покрытый уже черным сукном,
на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то
больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Профессор, как бы с
большим вниманием, несколько времени смотрел
на него.
Помилуйте, одно это, — продолжал кричать Салов, как бы
больше уже обращаясь к Павлу: — Конт разделил философию
на теологическую, метафизическую и положительную: это верх, до чего мог достигнуть разум человеческий!
— А, это уж, видно, такая повальная
на всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она
больше развивается, а у северных меньше. Но не в этом дело: не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем говорить о Конте. Вы ведь его не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
Павел, как мы видели, несколько срезавшийся в этом споре, все остальное время сидел нахмурившись и насупившись; сердце его гораздо более склонялось к тому, что говорил Неведомов; ум же, — должен он был к досаде своей сознаться, — был
больше на стороне Салова.
— Я
больше перелагаю-с, — подхватил Салов, — и для первого знакомства, извольте, я скажу вам одно мое новое стихотворение. Господин Пушкин, как, может быть, вам небезызвестно, написал стихотворение «Ангел»: «В дверях Эдема ангел нежный» и проч. Я
на сию же тему изъяснился так… — И затем Салов зачитал нараспев...
Макар Григорьев видал всех, бывавших у Павла студентов, и разговаривал с ними:
больше всех ему понравился Замин, вероятно потому, что тот толковал с ним о мужичках, которых, как мы знаем, Замин сам до страсти любил, и при этом, разумеется, не преминул представить, как богоносцы, идя с образами
на святой неделе, дикими голосами поют: «Христос воскресе!»
Инженер в это время встал из-за стола и, выкинув
на стол двадцатипятирублевую бумажку, объявил, что он
больше играть не будет.
Вихров, через несколько месяцев, тоже уехал в деревню — и уехал с
большим удовольствием. Во-первых, ему очень хотелось видеть отца, потом — посмотреть
на поля и
на луга; и, наконец, не совсем нравственная обстановка городской жизни начинала его душить и тяготить!
— Павел перебирал в уме всех, могущих там быть лиц, но ни
на кого, хоть сколько-нибудь подходящего к тому, не напал, а уверенность между тем росла все
больше и
больше, так что ему сделалось даже это смешно.
Но Павел не поддержал этого разговора и с гораздо
большим вниманием глядел
на умную фигуру Доброва.
И, вслед затем, он встал и подошел к поставленной
на стол закуске, выпил не
больше четверти рюмочки водки и крикнул: «Миша!».
— Нынче Гоголя
больше играют! — произнес Павел, вовсе не ожидая — какая
на него из-за этого поднимется гроза.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть
на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал
на поля. Павел, по
большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
— Еще
больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей, играет, пьет с ними
на своей половине, и не адресуется уж ко мне ни с разговорами, ни с нежностями.
M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг
на друга, оставаясь вдвоем, почти не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно быть,
больше нечаянно) проговорили...
— Послушайте, — начала Фатеева (
на глазах ее появились слезы), — вы можете теперь меня не уважать, но я, клянусь вам богом, полюбила вас первого еще настоящим образом. В прежнем моем несчастном увлечении я
больше обманывала самое себя, чем истинно что-нибудь чувствовала.
Вихров, опять подумав, что Каролина Карловна за что-нибудь рассорилась с Анной Ивановной перед отъездом той
на урок и теперь это припоминает, не придал
большого значения ее словам, а поспешил взять со стены указанный ему хозяйкой ключ от номера и проворно ушел.
— Меня-то теперь, Вихров,
больше всего беспокоит, — продолжала Анна Ивановна, — что Неведомов очень рассердился
на меня и презирает меня!..
— Сделай милость, не догадался! — произнесла Фатеева, покачав головой. — Ни один мужчина, — прибавила она с ударением, — никогда не показал бы женщине такого
большого участия без того, чтобы она хоть
на капельку, хоть немножко да не нравилась ему.
Павел
на другой же день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею не видался. Потом Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых малых, Петина и Замина. С Саловым он уже
больше не видался.
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и
больше уж ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так
на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь
на валторне играть?..» — «А гля че, говорит, не уметь — губы есть!»
Салов жил очень недалеко от него,
на Петровке, и занимал довольно
большую квартиру, в которой Павел застал страшный беспорядок.
— С
большим бы удовольствием не говорил, — сказал Павел, — но мне, пока я кончу курс и поступлю
на службу, нужно занять денег.
Больше всего мысль его останавливалась
на «Юлии и Ромео» Шекспира —
на пьесе, в которой бы непременно стал играть и Неведомов, потому что ее можно было бы поставить в его щегольском переводе, и, кроме того, он отлично бы сыграл Лоренцо, монаха; а потом — взять какую-нибудь народную вещь, хоть «Филатку и Мирошку» [«Филатка и Морошка» — водевиль в одном действии П.Г.Григорьева, впервые поставлен в 1831 году.], дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают.
— Нет, теперь уж я сама
на него сердита; если он не желает помириться со мной, так и бог с ним! С удовольствием бы, Вихров, я стала с вами играть, с удовольствием бы, — продолжала она, — но у меня теперь у самой одно
большое и важное дело затевается: ко мне сватается жених; я за него замуж хочу выйти.
— «О, вижу ясно, что у тебя в гостях была царица Маб!» — все тут же единогласно согласились, что они такого Меркуцио не видывали и не увидят никогда. Грустный Неведомов читал Лоренцо грустно, но с
большим толком, и все поднимал глаза к небу. Замин, взявший
на себя роль Капулетти, говорил каким-то гортанным старческим голосом: «Привет вам, дорогие гости!» — и
больше походил
на мужицкого старосту, чем
на итальянского патриция.
Вихров посмотрел ему в лицо. «Может быть, в самом деле он ни
на что уж
больше и не годен, как для кельи и для созерцательной жизни», — подумал он.