Неточные совпадения
— Нет,
не то что места, а семена, надо быть, плохи. Какая-нибудь, может, рожь расхожая и непросеянная.
Худа и обработка тоже: круглую неделю у нее мужики на задельи стоят; когда около дому-то справить!
Павел во всю жизнь свою, кроме одной скрипки и
плохих фортепьян,
не слыхивал никаких инструментов; но теперь, при звуках довольно большого оркестра, у него как бы вся кровь пришла к сердцу; ему хотелось в одно и то же время подпрыгивать и плакать.
— Но я
не то, что сам напечатаю, а отнесу ее к какому-нибудь книгопродавцу, — объяснил Павел, — что ж, тот
не убьет же меня за это: понравится ему — возьмет он, а
не понравится — откажется! Печатаются повести гораздо
хуже моей.
«
Не отпущу я его, — думал он, — в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще
хуже что-нибудь над собой сделает!» — Искаженное лицо засеченного солдата мелькало уже перед глазами полковника.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю,
хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны
не смертельны, но благодарю покорно!..
— За неволю вам люди будут
худо делать, если вы их, когда они даже
не виноваты, так браните, — заметил ему Павел.
Он в ужас пришел: они ели один хлеб, намешанный в квас, и в квас очень
плохой и только приправленный немного солью и зеленым луком, и тот
не у всех был.
Его самого интересовало посмотреть, что с Неведомовым происходит. Он застал того в самом деле
не спящим, но сидящим на своем диване и читающим книгу. Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели с две
не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился:
похудел и побледнел.
— Нет,
не умрете, — успокоивал ее Павел, а между тем сам внимательно посмотрел ей в лицо: она была в самом деле очень
худа и бледна!
Я так понимаю, что господа теперь для нас все равно, что родители: что хорошо мы сделали, им долженствует похвалить нас,
худо — наказать; вот этого-то мы, пожалуй, с нашим барином и
не сумеем сделать, а промеж тем вы за всех нас отвечать богу будете, как пастырь — за овец своих: ежели какая овца отшатнется в сторону, ее плетью по боку надо хорошенько…
Вихров понять никак
не мог: роман ли его был очень плох, или уж слушательницы его были весьма
плохие в том судьи.
— Барынька-то у него уж очень люта, — начал он, — лето-то придет, все посылала меня — выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну, где уж тут: пойдет ли кто охотой… Меня допрежь того невесть как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя какого мальчишки и бабы разбегутся, — срам! — а
не принесешь ей, — ругается!.. Псит-псит,
хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, — ей-богу!
Дочурочка ее тоже убежала, в лесу уж нашли, а барину все
хуже и
хуже; два дня промаялся и помер — ну, тоже родных-то около него никого
не было.
—
Хуже, а как змеи нас отравляют!.. В Перцове, значит, мы больше теперь с вами встречаться
не будем?
— Да вы-то
не смеете этого говорить, понимаете вы. Ваш университет поэтому, внушивший вам такие понятия, предатель! И вы предатель,
не правительства вашего, вы
хуже того, вы предатель всего русского народа, вы изменник всем нашим инстинктам народным.
—
Не хуже-с! — повторил доктор.
— Какого звания — мужик простой, служить только богу захотел, — а у нас тоже житье-то! При монастыре служим, а сапогов
не дают; а мука-то ведь тоже ест их,
хуже извести, потому она кислая; а начальство-то
не внемлет того: где хошь бери, хоть воруй у бога — да!.. — бурчал старик. Увидев подъехавшего старика Захаревского, он поклонился ему. — Вон барин-то знакомый, — проговорил он, как-то оскаливая от удовольствия рот.
— Можете, — отвечал казначей и посмотрел на
худого монаха. Тот подошел к раке, отпер ее висевшим у него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось,
не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.
Мари истерзалась душою; она недоумевала, послать ли ей к Вихрову эстафет или нет — и от этого
не спала все ночи и очень
похудела.
— Что ж, хорошо, хорошо! — соглашался сверх ожидания тот. — Но только, изволите видеть, зачем же все это объяснять? Или написать, как я говорил, или уж лучше совсем
не писать, а по этому неясному постановлению его
хуже затаскают.
— Это так, — подтвердил Вихров, — без языков — дело
плохое: читая одну русскую литературу, далеко
не уйдешь, и главное дело — немецкий язык!.. Мой один приятель Неведомов говаривал, что человек,
не знающий немецкого языка, ничего
не знает.
— Да это что же, — ответил голова. — Мы на моленьях наших ничего
худого не делаем.
Начальник губернии в это время сидел у своего стола и с мрачным выражением на лице читал какую-то бумагу. Перед ним стоял
не то священник,
не то монах, в черной рясе, с
худым и желто-черноватым лицом, с черными, сверкающими глазами и с густыми, нависшими бровями.
Виссарион Захаревский в полной мундирной форме, несмотря на смелость своего характера, как-то конфузливо держал себя перед начальником губернии и напоминал собой несколько собачку, которая ходит на задних лапках перед хозяином. Юлия, бледная,
худая, но чрезвычайно тщательно причесанная и одетая, полулежала на кушетке и почти
не спускала глаз с дверей: Виссарион сказал ей, что Вихров хотел приехать к Пиколовым.
С самого начала своей болезни Вихров
не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался
худ и бледен самому себе, а на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но, как бы то ни было, на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как отнесется к нему Юлия.
Потом они вошли в крошечное, но чистенькое зальце, повернули затем в наугольную комнату, всю устланную ковром, где увидали Клеопатру Петровну сидящею около постели в креслах; одета она была с явным кокетством: в новеньком платье, с чистенькими воротничками и нарукавничками, с безукоризненно причесанною головою; когда же Вихров взглянул ей в лицо, то чуть
не вскрикнул: она — мало того, что была
худа, но как бы изглодана болезнью, и, как ему показалось, на лбу у ней выступал уже предсмертный лихорадочный пот.
— Хорошие-то невесты за меня
не пойдут, а на худой-то что жениться.
Мари, в свою очередь, с каждым днем все больше и больше
худела — и в отношении Вихрова обнаруживала если
не страх, то какую-то конфузливость, а иногда и равнодушие к нему.
Иларион Захаревский еще больше
похудел и был какой-то мрачный; служебное честолюбие, как видно,
не переставало его грызть и вряд ли в то ж время вполне удовлетворялось; а Виссарион сделался как-то еще яснее, определеннее и законченное.