Неточные совпадения
Потом сел рядом
с медведем и
поехал.
Кирьян и Сафоныч
поехали. За ними побежали опять
с криком мальчишки, и залаяли снова собаки.
Сев в экипаж, Александра Григорьевна пригласила
с собой
ехать и Захаревских: они пришли в церковь пешком.
— Ах, нет, подите! Бог
с вами! — почти
с, ужасом воскликнула та. — Я сыта по горло, да нам пора и
ехать. Вставай, Сережа! — обратилась она к сыну.
— Мы
с Еспером Иванычем из-под горы еще вас узнали, — начала она совершенно свободным тоном: —
едут все шагом, думаем: верно это Михайло Поликарпыч лошадей своих жалеет!
— Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы
с тобой лежебоки; давай-ка, не будем сегодня лежать после обеда, и
поедем рыбу ловить… Угодно вам, полковник,
с нами? — обратился он к Михайлу Поликарпычу.
— Значит, мы
с тобой, Февей-царевич, вдвоем
поедем.
Для этой цели она напросилась у мужа, чтобы он взял ее
с собою, когда
поедет на ревизию, — заехала будто случайно в деревню, где рос ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь в губернский город, написала какое-то странное письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать к ней.
Княгиня-то и отпустила
с ними нашу Марью Николаевну, а то хоть бы и ехать-то ей не
с кем:
с одной горничной княгиня ее отпустить не желала, а сама ее везти не может, — по Москве, говорят, в карете проедет, дурно делается, а по здешним дорогам и жива бы не доехала…
Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый же раз, как та
поехала с Павлом в одном экипаже (по величайшему своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый же раз, как они таким образом
поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным голосом спросила его...
— А про то, что все один
с дяденькой удумал; на, вот, перед самым отъездом, только что не
с вороной на хвосте прислал оказать отцу, что
едешь в Москву!
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините,
поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной
ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз сын ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
— Все мы, и я и господа чиновники, — продолжал между тем Постен, — стали ему говорить, что нельзя же это, наконец, и что он хоть и муж, но будет отвечать по закону… Он, вероятно, чтобы замять это как-нибудь, предложил Клеопатре Петровне вексель, но вскоре же затем,
с новыми угрозами, стал требовать его назад… Что же оставалось
с подобным человеком делать, кроме того, что я предложил ей мой экипаж и лошадей, чтобы она
ехала сюда.
— А что, можно теперь
ехать к Есперу Иванычу?.. Отобедал он или нет? — как бы посоветовался Павел
с Макаром Григорьевым.
— Ах, друг мой, я
с год
еду! — все шагом: не могу, боюсь! — воскликнула княгиня, а между тем нетерпение явно уже отразилось во всей ее маленькой фигуре.
— Не знаю. Он теперь продал все свое маленькое состояньице и
с этими деньгами
едет за границу, чтобы доканчивать свое образование.
Вообразите: мы вчера
с братом
поехали к Сретенским воротам — понимаете?
— Потому что нам
с братом надо еще в другое место
ехать, а игра может затянуться.
— В какое место еще
ехать? — спросил правовед
с удивлением, вслушавшись в их разговор.
У полковника
с год как раскрылись некоторые его раны и страшно болели, но когда ему сказали, что Павел Михайлович
едет, у него и боль вся прошла; а потом, когда сын вошел в комнату, он стал даже говорить какие-то глупости, точно тронулся немного.
Самое большое, чем он мог быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при том, как старик отец по целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над тем, как крестьянские и дворовые старушки
с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, — все это, если не раскрыло в нем религиозного чувства, то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому чувству; и в первое же воскресенье, когда отец
поехал к приходу, он решился съездить
с ним и помолиться там посреди этого простого народа.
— Надеюсь и прошу вас! Вам совершенно мимо наших ворот домой
ехать, — прибавила она, обращаясь к Павлу, уже
с опущенными глазами.
Становая своею полною фигурой напомнила ему г-жу Захаревскую, а солидными манерами — жену Крестовникова. Когда вышли из церкви, то господин в синем сюртуке подал ей манто и сам уселся на маленькую лошаденку, так что ноги его почти доставали до земли. На этой лошаденке он отворил для господ ворота. Становая, звеня колокольцами, понеслась марш-марш вперед. Павел
поехал рядом
с господином в синем сюртуке.
После обеда, наконец, когда Павел вместе
с полковником стали раскланиваться, чтобы
ехать домой, m-lle Прыхина вдруг обратилась к нему...
Павел дал шпоры своей лошади и
поехал. Вся жизнь, которую он видел в стану, показалась ему,
с одной стороны, какою-то простою, а
с другой — тяжелою, безобразною и исковерканною, точно кривулина какая.
— А, ведь,
с Сивцовской горы, должно быть, экипаж какой-то
едет.
У Павла, как всегда это
с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей
с ним разлуки… У него одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня — и скорее
ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.
—
С кучером ихним разговаривал: сказывал он, как они
ехали, — отвечал тот.
В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и
с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь
с дороги. Но тот
ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом
с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз...
Лесу, вместе
с тем, как бы и конца не было, и, к довершению всего, они подъехали к такому месту, от которого шли две дороги, одинаково торные; куда надо было
ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал.
Двадцатого декабря было рождение Еспера Иваныча. Вихров
поехал его поздравить и нарочно выбрал этот день, так как наверное знал, что там непременно будет Мари, уже возвратившаяся опять из Малороссии
с мужем в Москву. Павлу уже не тяжело было встретиться
с нею: самолюбие его не было уязвляемо ее равнодушием; его любила теперь другая, гораздо лучшая, чем она, женщина. Ему, напротив, приятно даже было показать себя Мари и посмотреть, как она добродетельничает.
— Ну, так я, ангел мой,
поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна,
с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
Через несколько дней Павлом получено было
с траурной каемкой извещение, что Марья Николаевна и Евгений Петрович Эйсмонды
с душевным прискорбием извещают о кончине Еспера Ивановича Имплева и просят родных и знакомых и проч. А внизу рукой Мари было написано: «Надеюсь, что ты приедешь отдать последний долг человеку, столь любившему тебя». Павел, разумеется, сейчас было собрался
ехать; но прежде зашел сказать о том Клеопатре Петровне и показал даже ей извещение.
— Зачем же вы
едете туда? — воскликнул
с удивлением Павел.
— Во всяком случае, — продолжала она, — я ни сама не хочу оставаться в этих номерах; ни вас здесь оставлять
с вашими приятелями и приятельницами-девицами.
Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах будешь жить.
— Сделайте милость! — сказал Павел, смотря
с удовольствием на ее черные глаза, которые так и горели к нему страстью. — Только зачем, друг мой, все эти мучения, вся эта ревность, для которой нет никакого повода? — сказал он, когда они
ехали домой.
— Ну-с, поэтому вы надевайте вашу шляпку, и мы сейчас же
поедем на считку в один дом, а я схожу к Каролине Карловне, — и он пошел к m-me Гартунг.
— За что это Клеопатра Петровна сердится на вас? — спросила Анна Ивановна Павла
с первых же слов, когда они
поехали.
— Зачем же вы ее больше сердите и
поехали не
с ней, а со мной?
Павел, высадив Анну Ивановну на Тверской,
поехал к себе на Петровку. Он хотя болтал и шутил дорогой, но на сердце у него кошки скребли. Дома он первого встретил Замина
с каким-то испуганным лицом и говорящего почти шепотом.
Ехать к матери не было никакой возможности, так как та сама чуть не умирала
с голоду; воротиться другой раз к мужу — она совершенно не надеялась, чтобы он принял ее.
Павел вскоре после того ушел к Неведомову, чтоб узнать от того, зачем он
едет к Троице, и чтоб поговорить
с ним о собственных чувствованиях и отношениях к m-me Фатеевой. В глубине души он все-таки чувствовал себя не совсем правым против нее.
Они дошли до Москворецкого моста, ни слова не сказав друг
с другом, и только когда сели в лодку и
поехали, Павел спросил Неведомова, как-то внимательно и грустно смотревшего на воду...
Когда они
поехали обратно, вечерний туман спускался уже на землю. В Москве их встретили пыль, удушливый воздух и стук экипажей. Вихров при прощании крепко обнял приятеля и почти
с нежностью поцеловал его: он очень хорошо понимал, что расстается
с одним из честнейших и поэтичнейших людей, каких когда-либо ему придется встретить в жизни.
Павел кончил курс кандидатом и посбирывался
ехать к отцу: ему очень хотелось увидеть старика, чтобы покончить возникшие
с ним в последнее время неудовольствия; но одно обстоятельство останавливало его в этом случае: в тридцати верстах от их усадьбы жила Фатеева, и Павел очень хорошо знал, что ни он, ни она не утерпят, чтобы не повидаться, а это может узнать ее муж — и пойдет прежняя история.
— Похоронили-с! Господ очень много съехалось; даже вон из Перцова молодая барыня приезжала; только что в церкви постояла, а в усадьбу в дом не
поехала.
— Завтра мы
с тобой
поедем в Парк к одной барыне-генеральше; смотри, не ударь себя лицом в грязь, — продолжал Вихров и назвал при этом и самую дачу.
Герой мой очень хорошо видел, что в сердце кузины дует гораздо более благоприятный для него ветер: все подробности прошедшего
с Мари так живо воскресли в его воображении, что ему нетерпеливо захотелось опять увидеть ее, и он через три — четыре дня снова
поехал к Эйсмондам; но — увы! — там произошло то, чего никак он не ожидал.
— О, да благословит тебя бог, добрый друг! — воскликнул Салов
с комическим чувством, крепко пожимая руку Вихрова. —
Ехать нам всего лучше в Купеческий клуб, сегодня там совершается великое дело: господа купцы вывозят в первый раз в собрание своих супруг; первая Петровская ассамблея будет для Замоскворечья, — но только не по высочайшему повелению, а по собственному желанию! Прогресс!.. Дворянству не хотят уступить.