Неточные совпадения
Другой же братишка его, постояв немного у притолки,
вышел на двор и
стал рассматривать экипаж и лошадей Александры Григорьевны, спрашивая у кучера — настоящий ли серебряный набор на лошадях или посеребренный — и что все это стоит?
Когда молодой человек этот
стал переодеваться, то на нем оказалось превосходнейшее белье (он очень был любим одной своею пожилой теткой); потом, когда он оделся в костюм, набелился и нарумянился, подвел себе жженою пробкою усики, то из него
вышел совершеннейший красавчик.
— Подите-ка, какая модница
стала. Княгиня, видно, на ученье ничего не пожалела, совсем барышней сделала, — говорила Анна Гавриловна. — Она сейчас
выйдет к вам, — прибавила она и ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.
Когда, в начале службы, священник
выходил еще в одной епитрахили и на клиросе читал только дьячок, Павел беспрестанно переступал с ноги на ногу, для развлечения себя, любовался, как восходящее солнце зашло сначала в окна алтаря, а потом
стало проникать и сквозь розовую занавеску, закрывающую резные царские врата.
Особенно на Павла подействовало в преждеосвященной обедне то, когда на средину церкви
вышли двое, хорошеньких, как ангелы, дискантов и начали петь: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою!» В это время то одна половина молящихся, то другая
становится на колени; а дисканты все продолжают петь.
Наконец заколебались хоругви в верху храма, и богоносцы
стали брать образа на плечи; из алтаря
вышли священник и дьякон в дародаровых ризах, и вся эта процессия ушла.
— Надо быть, что
вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и думал, что я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да
стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не ходи, говорю, брат больше ко мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то была.
— Да нашу Марью Николаевну и вас — вот что!.. — договорилась наконец Анна Гавриловна до истинной причины, так ее вооружившей против Фатеевой. — Муж ее как-то
стал попрекать: «Ты бы, говорит, хоть с приятельницы своей, Марьи Николаевны, брала пример — как себя держать», а она ему вдруг говорит: «Что ж, говорит, Мари
выходит за одного замуж, а сама с гимназистом Вихровым перемигивается!»
Но я вас спрашиваю, милостивые государи, кто, сев писать сочинение,
станет задавать себе подобные вопросы, и каково
выйдет сочинение, изобретенное подобным образом?..
Развивая и высказывая таким образом свою теорию, Вихров дошел наконец до крайностей; он всякую женщину, которая
вышла замуж, родит детей и любит мужа,
стал презирать и почти ненавидеть, — и странное дело: кузина Мари как-то у него была больше всех в этом случае перед глазами!
— Ужасный, — повторила Фатеева. — Когда мы с ним переехали в Петербург, он
стал требовать, чтобы я вексель этот представила на мужа — и на эти деньги
стала бы, разумеется, содержать себя; но я никак не хотела этого сделать, потому что
вышла бы такая огласка… Тогда он перестал меня кормить, комнаты моей не топил.
— Нет, теперь уж я сама на него сердита; если он не желает помириться со мной, так и бог с ним! С удовольствием бы, Вихров, я
стала с вами играть, с удовольствием бы, — продолжала она, — но у меня теперь у самой одно большое и важное дело затевается: ко мне сватается жених; я за него замуж хочу
выйти.
Когда на эти бойницы
выходили монахи и отбивались от неприятелей, тогда я понимаю, что всякому человеку можно было прятаться в этих стенах; теперь же, когда это
стало каким-то эстетическим времяпровождением нескольких любителей или ленивцев…
Через несколько минут маленький, толстенький генерал, в летнем полотняном сюртуке, явился в сад; но, увидев Вихрова и вспомнив при этом, что
вышел без галстука,
стал перед ним чрезвычайно извиняться.
Чтобы рассеяться немного, он
вышел из дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга
стали работать брюшные нервы.
По окончании обедни священник с дьяконом
вышли на средину церкви и начали перед маленьким столиком, на котором стояло распятие и кутья, кадить и служить панихиду; а Кирьян, с огромным пучком свеч,
стал раздавать их народу, подав при этом Вихрову самую толстую и из белого воску свечу.
Будучи от природы весьма неглупая девушка и
вышедши из пансиона, где тоже больше учили ее мило держать себя, она начала читать все повести, все стихи, все критики и все ученые даже
статьи.
— Я вовсе не злая по натуре женщина, — заговорила она, — но, ей-богу,
выхожу из себя, когда слышу, что тут происходит. Вообрази себе, какой-то там один из важных особ
стал обвинять министра народного просвещения, что что-то такое было напечатано. Тот и возражает на это: «Помилуйте, говорит, да это в евангелии сказано!..» Вдруг этот господин говорит: «Так неужели, говорит, вы думаете, что евангелия не следовало бы запретить, если бы оно не было так распространено!»
Из-за какого же черта теперь я
стану ругать человека, который, я знаю, на каждом шагу может принесть существенный вред мне по службе, — в таком случае уж лучше не служить,
выйти в отставку!
Стало быть, что же
выходит?
Все эти насмешки и глумления доходили, разумеется, и до Вихрова, и он в душе страдал от них, но, по наружности, сохранял совершенно спокойный вид и, нечего греха таить, бесконечно утешался мыслью, что он, наконец, будет играть в настоящем театре,
выйдет из настоящим образом устроенных декораций, и суфлер будет сидеть в будке перед ним, а не сбоку
станет суфлировать из-за декораций.
Вихров, после того, Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть военным, как известно, в то время не позволено было играть, но начальник губернии сказал, что — ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда
стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он не хотел), и говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра у него
выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит не как Полоний, а как Захаревский.
Вихров сначала не принял осторожности и, не
выслав старика отца (парень, мать и девка сами
вышли из избы),
стал разговаривать с пастухом.
— Вот видите ли что! — начала m-me Пиколова. — Мы с братцем после маменьки, когда она померла, наследства не приняли; долги у нее очень большие были, понимаете… но брат после того
вышел в отставку; ну, и что же молодому человеку делать в деревне — скучно!.. Он и
стал этим маменькиным имением управлять.
Вихров выпил ее и,
выйдя в другую комнату,
стал щекотать у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал — и голова его мгновенно освежилась.
— Он сюда
выйдет! — проговорил еще небрежнее адъютант и, сев на свое место, не
стал даже и разговаривать с Вихровым, который, прождав еще с час, хотел было оставить дело и уехать, но дверь из кабинета отворилась наконец — и губернатор показался; просителей на этот раз никого не было.
Я спросил дежурного чиновника: «Кто это такой?» Он говорит: «Это единоверческий священник!» Губернатор, как
вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же
стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и
стал с ним потихоньку разговаривать.
«А кто, я говорю, с ним?» — «Всего, говорят, один едет!» Я думал — что времени медлить,
вышел сейчас в поле, завалил корягой мост, по которому ему надо было ехать, и
стал его ждать тут.
Разбойники с своими конвойными
вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове у ней был новый, нарядный платок. Собой она была очень красивая брюнетка и стройна
станом. Вихров велел солдату
выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее.
— Уходите все отсюда скорей! — проговорил он негромко мужикам, но голос его, вероятно, был так страшен, что те, толкая даже друг друга,
стали поспешно
выходить из избы.
— Врешь, пляши, не то в арапленник велю принять! Марья,
выходи,
становись против него!
«Что ж, говорит, господи, ты покинул меня?» — «А то, говорит, что ты своим умом
выходи!» Соломон и
стал проситься у сатаны.
— Ну, так вот мы и
станем втроем играть, — продолжала Клеопатра Петровна, — только вы
выйдите на минутку: я платье распущу немножко, а то я очень уж для вас выфрантилась, — ступайте, я сейчас позову вас.