По судьбе и по дороге. Повесть

Александра Китляйн

Путевой очерк по мере развития сюжета становится глубоким разножанровым произведением.Внешне непритязательный рассказ о рейсе обыкновенного автобуса заставляет задуматься о путях развития страны и мира и переживать вместе с героями повествования их непростые судьбы.

глава 11 Детство в Ситниках

Автобус миновал по окраинам Змеиногорск и движется среди убранных и частично вспаханных полей. Пространство не ограничивается. Небо, украшено по невидимым меридианам вереницами облаков, а у горизонта пятнами размазанных тучек. «Душа молится, к земле клонится — так и небо». Эти слова я услышала от Ульяны. Ведёт, ведёт свой рассказ и вдруг скажется у неё и кратко, и ёмко, будто перед тобой философ-самородок. Незаурядный народ на Алтае.

— Небо молится? Пожалуй, земля молиться должна! — возражаю я.

Но Ульяну не собьёшь:

— Земля да небо друг для друга существуют. Она, матушка, и в рождении, и в смерти с нами. Ей поклоняться надо! Мы ещё детьми поняли, что от земли кормимся — когда в алтайской деревне Ситники жили — продолжает Ульяна. — Я ранёхонько, по годам-то, помощницей в огороде была. Как-то тятя опять долго лечился, лежал в больнице, сначала в Баево, потом в Барнауле. А мамку заслали осенью с колхозным обозом в Камень-на-Оби, то ли на базар, то ли сдавать государству что-то.

А было вот как:

Утром председатель в избу заходит:

— Здорово ночевали! — говорит. — Ехать надо, Евдокия. С обозом тебя посылаю. Молодая, управисся. Мужики тут нужны. Работы полон рот. Осень. Придётся и вас, бабёнок, потревожить.

— Ты глянь на моих. Трое.

— Да, слышу, гимзят на палатях. Матрёне поручим. Поможет.

Вот навалилось. Что делать? Выбора у мамки… никакого — вся опора на себя. Мне…всего ничего — шесть лет, Виктору — четыре, Маше — два, Ванюшка ещё не рождён был. Соседку Матрёну попросила мама посмотреть за нами и уехала. Та нам хлеб стряпала, молочка наливала, в свою баньку мыться звала. Осталась я хозяюшкой на подворье. Живности у нас, кроме курей, не было. Не мог тятя уже на сенокосе справиться.

Пока мамка вернулась, чуть не через месяц, белы мухи полетели. Была ночь — ни огорода, ни усадьбы не видать. Ступила в избу и поняла, что, слава Богу, натоплено. Сама сколько раз рассказывала, что ехала с думой: огород не убран, дети завшивели, сидят в холоде, голодают. А когда в дверь вошла — успокоилась, мы под руки, как цыплята под крылышки, лезем. Она нас обнима-ат.

— Ну, как дела? Снедали сегодня, чи ни (или «нет»)? — спрашивает нас перво — наперво.

Я хлопотать давай, кормить её. Картошку, мама называла её картоплей, на стол ставлю, лепёшками угощаю.

— Откуда, дитятко?

— А я картоплю выкопала, капусту срубила. Всё в погреб спустила.

— Да как же ты одна процювала — робила?

— А я помаленьку. Бабушка Матрёна начала копать и мне подсказала. А жёлоб, картоплю сыпать, дед Егор зробил из старых досок — от заваленки оторвал. Он же и разобрал их потом, и из ямки вытягнул, и на место прибил. Витька совсем мало помогал, — в конце пожаловалась я.

А у неё в глазах слёзы стоят, мне непонятные. Ручки мои мозолистые детские целует и гуторит, как не раз повторяла, когда хвалила меня:

— Доню моя, доню, догада моя, Бог тебе помог.

По отцу мы русские, Пешковы, я уже говорила, казачьего роду, а по материнской веточке — Шевченко. Обрусел материнский род на Алтае. А говор, полурусский, полуукраинский в семье прижился.

И в самом деле алтайский русский язык вобрал в себя множество говоров, благодаря тому что народ притягивался сюда из разных отдалённых мест на свободные богатые земли.