Лессе Пассе. Или Записки иммигранта

Андрей Свистунов

Эмиграция, что это? Выбор или предназначение? Удачныйпобег или трудное восхождение? Или же это просто часть жизни, прожитая в иной локации? Эти и многие другие вопросы встают перед главным героем, однажды решившим стать счастливым обладателем израильского заграничного паспорта — лессе-пассе. Пугающие знаки грядущей трагедии не оставляют герою и его семье выбора. Цель или путь? Какой будет его ответ на этот вопрос… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3. Знаки

Text_2(.docx)

Она началась не вдруг и не сразу. Как и полагается — в начале были знаки…

Она началась и понемногу, исподволь, стала превращать фарс, к которому все уже привыкли, сначала в какую-то провинциального пошиба скучную драму, ну а затем неизбежно уже, и предсказуемо, — в трагедию. Х Х ХХХХХХХ ХХХХХ ХХХХХ, ХХХ ХХ ХХХХХХХХХ ХХХХХХХХ ХХХХХХХ, ХХХХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХ, ХХХХХХ ХХХХХ Х ХХХХХХХХХХХХХХ. Безысходность эта запечатлевалась на лицах и выгорала в поджатых уголках рта, становясь какой-то зловещей театральной маской. Впрочем, ненадолго и не для всех. Кто-то вообще мог этого и не заметить. В конце концов жизнь с ее каждодневными заботами — номерок к врачу, двойка у сына, некстати зудящий заусенец на мизинце — брала свое. Ей было не до этого, не до этих разбросанных то тут, то там Знаков, которые и Знаками-то были только для посвященных. А много ли этих посвященных тогда было?

Но несмотря на жизнь, продолжавшую свое нескромное дефиле, и помимо все время ускользавших от неосторожно расфокусировавшегося взгляда Знаков, было еще Ожидание. Непонятно чего и когда, но все чего-то ждали, предвидели, к чему-то готовились… Хотя, как можно было подготовиться к чему-то непонятому, тревожному, но никак пока не проявившему себя, было абсолютно не ясно. Ожидание это вселяло тревогу и заставляло заусенец на мизинце свербеть еще сильнее.

Похоже, что для зрителей этого шоу, прямо на их глазах — всем быть готовым показать свою «улыбу» в Тик-Токе, приготовлялось, по давно сложившейся во всех кухнях мира исторической рецептуре, какое-то отвратительное, вонючее блюдо, которое затем насильно будут впихивать на камеру тебе в рот.

Унылое ожидание разлилось вокруг, или, как с удовольствием крякнул бы какой-нибудь славянофил, окрест, и оно уже начинало исподволь подтачивать и разрушать годами складывавшиеся шаблоны. Шаблоны, по которым в прежние времена, как сейчас уже становилось очевидно и самому невнимательному, постороннему малосведущему взгляду, струилось бездумно и безоглядно такое множество человеческих судеб, что просто брала оторопь, теперь приказывали долго жить, а перевернутые вверх тормашками смыслы начинали играть новыми красками. … ХХХХХ — ХХХХ ХХХ ХХХХХХХХХХХ ХХХХ ХХХХХХХХХХХХХХ ХХ ХХХХХХХХ ХХХХХХХ ХХХХХХХХХ ХХХХХХХХ. Х ХХХХХХХХХ ХХХХ ХХХХХХ ХХХХХХХХХХХ ХХХ ХХХХХХХХ ХХ ХХХХХ ХХХХХХХ Х ХХХХХХХХХ ХХХХХХХ Х ХХХ.

Погруженность в Twitter, Facebook¹ и Телегу, куда же можно было броситься, как ни сюда, уже, кажется, достигло своего апогея. Где все всё понимали, но никто ничего не мог уже больше поделать. Не следить за происходящим не было никакой возможности, ХХ Х ХХХХХХХХХХХ Х ХХХХХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХХХХХХХХХ ХХХХ ХХХХХХХХ ХХХХХХХХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХ ХХХ ХХ ХХХХ ХХХ.

Потом… Это было уже далеко после, но почему-то вспомнилось именно теперь, а, если, так, то пусть хоть и не по праву — останется здесь. Потом пришла волна каких-то нелепых, и не к месту, хоть и совершенно искренних извинений с одной стороны. Но схлынув эта волна обнажала горький оскал, не терпящих возражений, обид и непонимания с другой, затем всё это повторялось снова и снова, как после шторма, выбрасывая на берег грязь, водоросли и раздувшиеся тела потерпевших крушение. И так продолжалось вновь и вновь, по восходящей, пока не начинало обесцениваться и запоздалые извинения, и неминуемо зарубцевавшаяся горечь непрощения.

Кто-то выходил с нарисованным наспех плакатом ХХХХ ХХХХХХХ Х ХХХХХХХХХХ ХХ ХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХХХХХХХХ ХХХХХХХХХ ХХХХХХХ ХХХХХХХХХ ХХХХХХ. Их тотчас уводили куда-то, и они пропадали Х ХХХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХХХ, как куски сахара в бездонном стакане вечно не выспавшегося проводника.

Одна очень интеллигентно и робко выглядевшая пожилая художница выносила на улицу свои картины, на которых голуби и оливковые ветви и так уже… ХХХХХХХХХ ХХ ХХХХ ХХХХ, Х ХХХ ХХХ Х ХХХХХ…. ХХХХХ, ХХХХХХ ХХХХХХХ Х ХХХХХХХХХХ ХХХХХХ ХХХХХХХ ХХХ ХХХХХ ХХХХ Х ХХХХХХХХ ХХХХХХХХХХХ ХХХХХ. ХХХХХХХ ХХХХХХХХХХ ХХХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХХХ ХХХХХ.

То, что пытались сделать эти люди, было неимоверно трогательно. Но… и не более того. Это был абсолютный максимум и этого города, и этой части хранимой по чьему-то явному недосмотру вселенной. Всем хотелось, чтобы все это уже поскорее закончилось, чтобы что-то случилось, что-то хорошее, что-то, что могло бы остановить этот вал Знаков. Случалось… Но случалась почему-то только одна какая-то хрень…

Шло время, и привычка жить ожидаемо брала верх — приходилось начинать улыбаться, продолжать любить и пытаться как-то заработать на оба эти развлечения. Невозможно было постоянно носить на своем челе скорбь всего угнетенного тысячелетиями еврейского народа и, многозначительно насупив брови, встречаться пылающим взглядом с таким же скорбящим. Переживания, сочувствие и внутренняя неспособность мириться с несправедливостью остались, но переместились куда-то вглубь, под очень гибкие сегменты позвоночника, подальше от продолжавшей набирать обороты повседневности. И уже нельзя было определить точно, заглядывая собеседнику в глаза или даже разговаривая с ним, с кем он или против кого… такой же он воин духа, как ты, или…

Классика жанра:

— Не все так однозначно…

— Наша правда врагу глаза колет…

И тут уже вступает внутренний диалог про Мы и Они.

ХХХХ

— ХХХХ ХХХХХХХХХ, —

ХХ:

— ХХ ХХХХХХХХХХ ХХХХХХХХ.

Х ХХ, ХХХХХХХХХХ:

— ХХХХХХХХХХ ХХХХХХ…

Х ХХХ ХХХ:

— ХХХХХХХХХХ ХХХХХХХХХХ…

Ну, и как же без этого, без духоподъемного, где:

— С нами Бог!..

— А вот с ними — вообще черт знает что…

Хотя тут тоже невозможно было похвастаться каким-либо особым разнообразием. Было креативно, но вот как-то без огонька… В прямой речи стали попадаться устаревшие, отдающие нафталином обороты уже такого дремучего советского прошлого, что для некоторых наверняка явилась бы настоящим откровением история происхождения этих тяжеловесных, грубовато слепленых из обрубков старых понятий фраз.

— ХХХХХХХ ХХХХХХ…

— ХХХХХХХ ХХХХХХХХХХХ ХХХХХХХХХХХХХ…

— ХХХХ ХХ ХХХХХ ХХХХХХХХХХХХХ ХХХХХХХ…

— ХХХХХХХХХХ ХХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХХ ХХХХХХХХХХ.

Слышать все это было, с одной стороны, довольно-таки дико, а с другой — как-то по-домашнему привычно. Слова обволакивали липким смыслом предательскую неуверенность в завтрашнем дне и склеивали в приступе какого-то безумного монтажа совершенно не соответствовавшие друг другу сцены. Логика переставала быть настолько уж необходимой. На смену ей приходила Вера. А с Верой дискутировать было уже просто бессмысленно.

Вскоре я поймал себя на все больше и больше укоренявшемся где-то глубоко внутри меня чувстве страха. От него уже было так просто не избавиться, не изжить и не преодолеть. Это был страх будущего, безотчетный и стойкий как запах дорогого одеколона.

Мы посмотрели с Юлькой друг другу в глаза и вместе нажали на enter, посылая анкету репатрианта в ее далекое плаванье по просторам gov.il.

Примечания

1

Здесь и далее — cоциальная сеть принадлежит Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ.