Лессе Пассе. Или Записки иммигранта

Андрей Свистунов

Эмиграция, что это? Выбор или предназначение? Удачныйпобег или трудное восхождение? Или же это просто часть жизни, прожитая в иной локации? Эти и многие другие вопросы встают перед главным героем, однажды решившим стать счастливым обладателем израильского заграничного паспорта — лессе-пассе. Пугающие знаки грядущей трагедии не оставляют герою и его семье выбора. Цель или путь? Какой будет его ответ на этот вопрос… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 4. Попытка номер раз

Text_0002(.docx)

А вот это уже действительно давно… Вы можете видеть это по количеству ноликов в нумерации файла — чем больше ноликов, тем дальше отстоят события, тем глубже они уходят в безмятежное «задолго».

Я отчаянно пытался обрести смысл после того, как наконец-то, исчерпав лимит бесплодных попыток, нашел работу. Работа была шикарная, потому что за нее платили много больше, чем то на, что я рассчитывал (я просто назвал свою цену, и, к моему удивлению, Петр, хозяин небольшой архитектурной мастерской, сразу согласился), а кроме того, я должен был делать то, что я очень хорошо умел делать — создавать интерьеры для богатых заказчиков.

Теперь у меня была работа. Вот только оставался вопрос со смыслами.

Дело в том, что создание интерьеров не являлось для меня тем занятием, которое позволяло испытать катарсис от правильно размещенного входа в шубохранилище. Это если коротко. Ну а если немного поподробнее, то… Я занимался тем, что лично мне уже давно успело набить оскомину — общением с заказчиками, их женами (вариант лайт), распутыванием бесконечных хитросплетений взаимоотношений со строителями, подрядчиками, субподрядчиками, проектировщиками и субпроектировщиками, то есть я был в теме, когда дитя рождалось не только без глаза, но и без некоторых других жизненно важных органов. Ответственность, разделенная между таким количеством людей, размывалась, что никак не могло спасти радость творчества, но зато иногда спасало персонально, и это был уже шкурный интерес! На свет же — как плод группового изнасилования — неизменно появлялся профессионально скроенный уродец.

Здесь не было души, здесь ничто не могло воспламенить, и если честно, то я вообще удивлялся: неужели же это вижу только я, неужели никто больше не замечает эту зияющую эмоциональную пустоту, которая раз за разом становилась итогом наших общих многомесячных усилий.

Образовывавшаяся между двумя перегородками из гипсокартона пустота была невыносима. Пустота требовала смысла. И я не находил себе места, я искал хоть что-нибудь, что могло бы меня приблизить к обретению этого смысла.

Попытка номер раз.

— Жень, привет, ну ты как?

— Привет, Андрюха! Как сам?

— Ты вообще где? Может пересечемся? У тебя есть время?

–…

— Нет, если неудобно…

— Я в мастерской. Андрюх, работаю я…

— Ааа…

— Но ты… Ты заходи вечером. Чего-нибудь купить?.. Или сам… Ага… Ну давай часиков в шесть.

Женька был художником с мастерской на Васильевском острове и с женой красавицей где-то в спальнике, к которой он неизменно из этой мастерской, сквозь бушующие городские волны, сквозь Сциллу 6-7-й линии и Харибду станции метро «Василеостровская» возвращался поздно или очень поздно вечером.

Мы не виделись целую вечность, и вот сейчас мне просто хотелось посмотреть на его мастерскую, поболтать с ним об общих знакомых и понять для себя — чем живут люди, которым не нужно обустраивать шубохранилищами и холодильниками для вина чужие сингулярности.

Вечером, купив бутылку красного вина, я постучался в старую, густо измазанную коричневой масляной краской дверь на третьем этаже неопределенного возраста дворового флигеля. Дверь открыл хозяин в бороде, очках и широкой растянувшейся от уха и до уха белозубый улыбке. Женька был художником прямолинейным, с невероятно лихими, цветастыми и нестерпимо жизнерадостными картинами, с перманентным отсутствием заказов. Концы с концами он все же как-то сводил, что позволяло ему содержать мастерскую и несколько стеллажей с дорогущими красками: акриловыми, акварельными, масляными, — и с несметным количеством кистей, мастихинов, цветных мелков и прочего, от чего разбегались глаза и радостно екало в груди у забегавших к нему на рюмку чая друзей-художников.

Небольшая, в две комнаты мастерская была уставлена десятком потрепанных светильников. Некоторые из них были включены и удивленно развернуты на заваленный бумагами и мятыми картинами стол и на притаившийся где-то в глубине мастерской как раненый ярким краплаком хищный зверь кособокий мольберт. И только два, более или менее опрятной наружности, разительно выбивались из общего затрапезного вида своих сотоварищей и надменно целились раструбами своих маленьких птичьих головок прямо в ящик из-под аргентинских яблок со столешницей из старого метрового планшета.

На этом импровизированном журнальном столике лежал на ослепительно белом листе бумаги бородинский хлеб и бледная нарезка докторской. Все это гастрономическое буйство заинтересованно обступили видавшие виды кружки с неотмываемым чайным муаром у ободка.

— Андрюх, ну ты чего так долго! Мне ведь скоро бежать надо будет… (Видимо уже где-то далеко беспокойно заерзала красавица жена.) Давай — садись уже!

По стенам в той комнатушке, где мы расположились, висели пустые белые холсты и несколько молодцеватых черно-белых эскизов — Женька вторую неделю творил.

— Ты понимаешь, уже которую выставку подряд пропускаю. Черт его знает, что делать. Вот ведь отнимут мастерскую, и что тогда?

Что тогда — было представить себе сложно.

— Все так серьезно?

— Ну конечно да! Это отчетные выставки. В них хоть раз в год, а надо участвовать!

— И?..

— А со мной вечно что-нибудь приключается. То одно, то другое, то вот…

— Придет кто-нибудь?

— Нет, ты, конечно, не бери в голову… но да! Вот вчера Митька заглядывал. И, как всегда, хотел на работу меня устроить. Но ты понимаешь…

Митька был человеком очень хорошим, можно даже сказать неплохим, и он от всей души пытался организовать Женькино будущее, правда без особого пока успеха.

— Ну вот куда я все это брошу?

Женька очертил вокруг себя вопросительную дугу.

— Кстати, про это… Жень, а отчего бы тебе не замахнуться на свою собственную персоналочку? Тут и повода искать не надо! Персональная выставка художника Евгения… Ведь это же будет ого-го как круто! Движуха пойдет. Налетят девочки-кураторы, кошельки с собой приведут…

— Ты понимаешь, Андрюха, на это ведь деньги нужны какие-то… А на что я жить буду?

— А ты свои картины чуть-чуть попродавай…

— А чтобы попродавать — нужна выставка.

— Сделай…

— А для этого нужны деньги.

— Так…

Пауза.

— Тогда устройся на работу к Митьке, — решил я выбраться из этого порочного круга.

— А куда же я своих заказчиков дену?

— Заказчиков?

— Ну да, я ведь расписываю стенки им в интерьерах, живописные панно там, ну и прочее…

Боже… Боже! Вот уж я не ожидал. Что все вернется к моим интерьерно-дизайнерским будням…

— Ну так и возьми копеечку из этой шкатулочки!

— Не могу, риск! На что я тогда жить-то буду…

Ну да… Вот она — железная логика!

Зазвонил телефон.

— Чувствует… — крякнул Женька, перебросившись парой фраз с женой и покосившись затем на полупустую бутылку

В голове у меня начинают роиться идеи, одна другой экзотичнее. Но Женька отбивается от них как заправский теннисист, ни разу позволив мячику упасть на своей половине.

— Слушай, а давай замутим, — начинаю соблазнять я, — какой-нибудь эдакий… — парный! — мастер-класс. Два художника, человек десять участников, пара занятий в неделю… Это для начала. А чтобы скучно не было, будем перед ними какие-нибудь забавные мизансценки разыгрывать. Да вот… Например, я случайно толкаю баночку с краской, она опрокидывается, само собой — на листе безобразное пятно. А тут подбегаешь ты и начинаешь лихо пальцем развозюкивать эту кляксу в чей-нибудь портрет. Ну ведь круто?! Ну или…

— Круто… — угрюмо отвечает Женька, убирая со стола пустую бутылку. — Только ведь здесь для начала нужны деньги, — говорит он уже возле двери, наматывая на шею длинный мышиного цвета шарф. — А на что я тогда жить-то буду?..

И вот здесь наступает момент, когда я понимаю, что хочу иметь мастерскую, мастерскую с уходящими к горизонту бесконечными полками, уставленными всевозможными баночками с красками, растворителями, лаками и коробочками с мягкими поролоновыми прокладками, до верха забитыми мелками французской пастели. Хотя… черт бы с ней, с этой мастерской. Я просто хочу быть один на один с белым листом торшона, с чистым холстом, один на один со своими мыслями, с выставками, на которые что-то обязательно принесу и на которые никогда не придет с десяток скучающих мужчин, печально глядящих то на тебя, то на график выполненных работ.

Придя домой, я взял небольшой листок бумаги и неуверенно провел карандашом несколько пересекавшихся под прямыми углами линий — рамку для будущего эскиза. Кажется, я уже все придумал.

И мне стало ясно:

— Я очень хочу снова стать художником.