Во имя Солнца

Дарья Савицкая (2024)

Восемнадцать лет назад в королевской семье родился желтоглазый ребёнок без тени — воплощение Солнца, бездушная оболочка для божьих сил. А пять лет тому назад Солнце отказалась посещать храм и даже покидать свою башню без должной причины. Слухи множатся — кто-то не верит, что воплощение бога настоящее, кто-то считает, что жрецы прогневали Солнце. Убийство в Новом замке становятся для Королевского Храма предлогом, чтобы навязать принцессе общество «своих» — и получить соглядатаев в Предрассветной башне. Найти одержимых, уговорить воплощение бога вернуться в храм и всегда действовать во имя Солнца и никак иначе — не самая простая миссия даже для жрецов, и уж тем более для простых монахов. Только вот с каждым днём всё больше сомнений — настоящие ли Тени? И что хуже — настоящее ли Солнце?

4 — Беркут. Четвёртая тройка

Господин Дроздовик ловил меня по корпусу два дня. Помня за собой целую кучу прогулов и косяков, а также зная, что Дрозд мужик не злопамятный и быстро остывает, я коварно прятался везде, где только мог. Питал надежду, что Настоятель рано или поздно забудет, за что он меня хотел убить и перестанет искать. Закончилось всё тем, что Настоятель вспомнил молодость и засел в кустах у выхода на храмовую площадь. Не чуявший подвоха я отправился через эту самую площадь в дозор и был попросту сцапан за шиворот выскочившим из кустов Дроздовиком. Ожидал я, конечно, многого, вплоть до самого страшного — он мог меня сослать из Королевского Храма в какое захолустье. Или, чего доброго, на родину. Я свой родной город люблю безумно, но сейчас мне там делать нечего, у нас не то что Вечернего корпуса, у нас храма — и то нет. И вообще, я тут, в столице, иерархически расту, и любой отъезд мне расти помешает. Мне бы сейчас поднакопить рун, знаний, в жрецы пробиться, а там и вернуться на родину, с правом организовывать храм, это уже дело славное. А так…

Однако Дроздовик превзошёл все мои ожидания. Он заявил, что дарит меня принцессе. Так и сказал, прямым текстом:

— Набегался? Третий день тебя, собаку, ищу. Что, простору тебе в храме много? Ничего, в королевском замке такого простора не будет. Дарю я тебя, Беря, принцессе Солнце, будешь у неё лично божьим слугой.

Беря, который я и который полностью вообще-то Беркут, выслушал всю эту тираду с ледяной выдержкой достойной вечернего монаха, но внутри меня всё сжалось в комок. Впрочем, выбор Дроздовика был вполне понятен.

Его святейшество Сокол подбирал только молодых монахов, не старше двадцати трёх лет, а мне грядущим летом как раз должно было исполниться девятнадцать. Я был не то, чтобы лучшим, но уж явно не худшим среди своих одногодков на жатве Теней. Вдобавок, как успел едко заметить Дроздовик, моя «недобритая харя всегда вызывала восторг у девчонок». За недобритую было почти обидно — у меня не хватало ни времени, ни возможностей чтобы регулярно бриться. И я не виноват, что зарастаю щетиной чуть ли не к вечеру.

Это всё мой прапрадедушка виноват. Он был кочевником Приграничной орды, и наградил, зараза, всех своих потомков глазищами, как у одержимых, круглогодичной смуглостью, которая не зависела от того, сколько мы бываем на солнце, да и в целом сделал нас всех ребятами крупнее среднего. А мужчин нашего рода ещё обрёк на ужасную бородатость — я уже в шестнадцать лет был слишком мохнат лицом в сравнении с прочими. На мой взгляд, это скорее проклятье — быть какой-то чёрной вороной в стае рыжих и русых собратьев, но по неясной причине девушки вправду меня выделяли среди остальных парней.

Дроздовик решил, что раз все юные прихожанки поголовно мне подмигивают, то и принцесса ко мне окажется чуть благосклоннее, чем к каким-то туманным «другим».

Минут через десять после разговора с Настоятелем до меня дошла суть происходящего.

Мне был дан шанс — один на миллионы. Стать личным заступником Солнце-бога! Это был не просто шанс выслужиться и за месяц собрать рун больше, чем я мог бы собрать в родном корпусе и за пять лет. Это был реальный шанс приблизиться к заветному жречеству и, может быть, вернуться домой в гриве раньше, чем мне стукнет тридцать. Одержимый в замке совсем не внушал мне опасения — по рассказам Дроздовика так дело было не то чтобы совсем простое, но и не запутанное сверх меры. Я одержимых с таким почерком уже находил и отлавливал. Не провалюсь и в этот раз, пусть даже и действовать придётся в одиночку. Дайте лишь пару недель на поиск следов, а остальное сделает моя удача. Мне всегда потрясающе везёт на любых жатвах, да и не только на жатвах.

А принцесса — ну и что, что принцесса, ну и что, что затворница, ну и что, что вышвырнула до нас там парочку монахов. Словно я не сумею ей повторно понравиться! Буду кланяться, рассыпаться в вежливостях, помогать чем могу и не мешать там, где не надо — и дело сделано. А Тень пусть только высунется, серпами я пользоваться обучен.

Была, правда, другая проблема.

С принцессой я уже знаком. В детстве она часто посещала храм и даже каким-то ветром оказалась занесена на уроки по чистописанию при храмовой школе, на занятия, что вела моя двоюродная тётка, монахиня Полуденного корпуса Трилистница.

До сих пор в душе верю, что моя потрясающая везучесть — это всё от Солнце. Ничем особым я не выделялся до тех пор, пока не познакомился на уроках по чистописанию с какой-то девчонкой лет двенадцати, с длиннющими, ниже пояса, разноцветными косами — их всегда было три, рыжая, русая и золотая. Она всегда ходила босиком и всегда в длинных неярких платьях. Просила звать себя Солнцем, но кто ж всерьёз на моём месте поверил бы, что воплощение Солнце-бога будет шататься среди простолюдинов без охраны и прислуги? Многие девчонки даже в моём родном городе в детстве играли в принцессу и даже красили разной дрянью патлы, чтобы сделать их трёхцветными. Фальшивок было столько, что настоящую я просто в своё время не узнал. К Солнце я — смешно вспомнить — был снисходителен. Ну, хочешь играть в принцессу и не говорить настоящего имени — играй. Я сам тогда из детства едва вылез, только вторую руну получил.

Потом оказалось, что косы у неё настоящие, жрецы на самом деле кланяются ей в пояс, а не кривляются ради потехи, да и мне, деревенщине, по-хорошему даже разговаривать с ней нельзя. Когда до меня дошло, что я два месяца носился по заброшенным садам и по храму в компании самого Солнце-бога, не забывая ежедневно дёргать её за косы, обзывать «мелочью» и «твоей костлявостью», и вообще проявлять крайнее панибратство…

Вспомним, например, пруд. В жизни бы не стал загонять Солнце в тот теневой пруд просто ради потехи, в надежде, что она боится лягушек. А ведь были ещё походы в сад, и я, помнится, швырялся в неё яблоками и несколько раз ставил такие синяки, что до сих пор стыдно. Она мне тоже как-то нос разбила, но она-то — Солнце, ей можно.

Когда правда открылась, я прекратил посещать уроки у тёти Трилистницы, забивался при появлении Солнце в корпусе в самый дальний угол, чтобы уж точно не нашли, и вообще больше не сказал принцессе ни слова. Несколько раз она после этого приходила на службы в Вечернем корпусе, нашаривала меня взглядом и неотрывно таращилась, но я в ответ только кланялся и бубнил молитвы.

Потом Солнце исчезла. Просто перестала появляться в Королевском Храме. Я перестал оглядываться, опасаясь встречи, зажил своей жизнью и напоминанием о прошлой ошибке было только сохранённое писчее перо — перо, принадлежавшее Солнце и отданное мне перед очередным занятием по чистописанию.

Неловко получилось, конечно.

Надеюсь, она про меня уже давным-давно забыла. А если не забыла — то простила моё глупое богохульство. В конце-то концов, я просто не поверил сразу, что она и есть Солнце. Разве большой это грех?

В конце-то концов, она — Солнце, ей должно быть плевать на какого-то там меня, тем более что знакомство наше случилось пять лет назад. Я ничем не рисковал.

Меня распирало от собственной важности — ещё бы, избран в личную охрану Солнце! Вполне заслуженная награда. Не так уж много в нашем корпусе четырёхрунных, которым ещё двадцати не исполнилось.

Вещи я собирал как попало, не забивая голову мыслями о порядке, на вопросы соседей по келье врал невпопад и по итогу прибежал в залу, где мне сказано было ждать остальных, первым.

Зала была недурна — витражи с пейзажами на рассвете, стаи разноцветных солнце-птиц, покрывающих стены затейливой резьбой, статуи крылатых псов у входа и множество зеркал, отражающий окрашенный алым и оранжевым солнечный свет. Взглядом я нашарил в путанице резьбы твоего тёзку — беркута — и невольно улыбнулся.

Дальняя дверь, через которую был выход к владениям Утреннего корпуса, резко распахнулась и в залу вошёл хорошо мне знакомый парнишка из утренних — Ястреб, за глаза прозванный “Совун”. Совун — он совун и есть, вечно он шатался по ночам, а в первой половине дня выглядел будто воскресший мертвец, насильно поднятый из могилы. Знал я его как раз из-за привычки шляться по ночам — единственный утрик-полуночник, как не притащусь с дозора часа в два ночи, так вечно он ходит то по храму, то по нашему корпусу, глазами сверкает. По своему ходить боялся, там в такое время все крепко спят, будить не хочется.

Ястреба я уже сегодня видел на площади, во время разговора с Дроздовиком, поэтому повторно здороваться нам смысла не было. Растерянный и несчастный, но вроде вполне выспавшийся утрик прошествовал мимо меня к резной скамеечке у огромного витража почти до самого потолка и плюхнулся на жалобно заскрипевшую мебель, мученически вздохнув.

Его мне тут не хватало. Опять без дела шатается, а я тут, между прочим, жду других монахов-посланников.

— Ещё раз привет, Яся, — все же брякнул я, нарушая тишину. Надо было попросить утрика убраться, и при том не обидеть болезного.

— И тебе привет, как тебя там, — послышался грустный ответ. Ястреб даже не стал делать вид, что помнит моё имя. Ну, это неудивительно. Это Яська у нас — местный чудик, про которого каждый хоть разок, да слышал. Мне до его популярности ещё косячить и косячить.

— Беркут, — подсказал я на всякий случай.

— Попытаюсь запомнить, — безо всякого энтузиазма ответил Ястреб, корча скорбные гримасы. Так и напрашивался на расспросить что случилось, — Хорошая тут зала, да, Беркут? Тёплая. Топили утром, наверное. Ты из седьмого дозорного отряда, да? — я кивнул, и утрик сразу же продолжил: — Совпадение. Ты из седьмого дозорного, а я из седьмой кельи.

— Ага, — я невольно покосился на дверь. Должны были вот-вот подтянуться Настоятели и остальные монахи-избранники, — Ястреб, я тут жду кое-кого… ты хотел чего или просто по храму шатаешься?

Ястреб патетично всплеснул руками.

— Шатаюсь! Я! Я уже дошатался, друг мой… Меня вышвыривают из храма самым извращённым и диким способом. Господин Сокол лично распорядился отправить меня лично к принцессе Солнце, чтобы она лично во мне разочаровалась и лично потребовала изгнания такой бестолочи как я, — выдав эту тираду, совун застонал и повторно всплеснул руками.

Заявление это выбило меня из колеи.

— Ты тоже избран в охрану принцессы?!

— Внезапно, правда? — недовольно буркнул Ястреб, мрачно таращась на меня круглыми глазами.

Несколько секунд я молча смотрел на утрика, а потом смущённо отвёл глаза. Я вдруг почувствовал себя юным, малоопытным, жалким, тупым и самонадеянным. Это ж, получается, по какому принципу вообще подбирали монахов для Солнце? Тех, кого не жалко отрядили, или просто выбрали самых безалаберных?

Ближнего ругать — это, конечно, плохо, и судить можно лишь себя, но Ястреб, да простит меня Солнце, настоящий идиот. Это что же получается: я, такой, по своему мнению, хороший, ровня этой бестолочи и меня так же выкидывают «диким способом»?

Почему тогда Дроздовик относился к заданию серьёзно — или делал вид, что относится к нему серьёзно? Может, и не стоит искать связь между мной и этим Ястребом. Но червячок сомнения остался, и я решил, прежде чем делать выводы, дождаться третьего, полуденного монаха. Если и там будет какой туповатый малолетка — всё, пиши пропало, от нас троих, чего доброго, правда просто избавляются, отправляют в замок по прихоти Сокола или королевы тех, кого не жалко.

Сверху раздался шорох. Я задрал голову и увидел, как по карнизу в трёх метрах от пола, прямо по деревянным хребтам бегущих по стенам гончих и по крыльям деревянных птиц, совсем не боясь упасть, вышагивает костлявый, невысокий мужчина в жреческой гриве. Почти поравнявшись с нами, он спустился — зацепился за резьбу на стене, на секунду повис на одной руке, а после спрыгнул легко и ловко, как кот.

— Господин Настоятель… — я невольно шагнул назад, впрочем, Дроздовик меня на этот раз проигнорировал. С искренним удивлением и недоверием покосившись на притихшего Ястреба, он прошествовал, ступая всё так же по-кошачьему мягко и тихо, к центральному входу, по обе стороны от которого стояли массивные деревянные статуи крылатых псов. Демонстративно зевнув, Дроздовик со всё той же ловкостью вскочил на спину левого зверя и уютненько устроился у того между крыльев.

Когда-то давно в наш корпус набирали по росту включительно — считалось, что недоросли быть настоящими ловцами Теней не могут. Старые порядки в своё время сломали зубы об Дроздовика. Он личным примером доказал не только тот факт, что сила не играет роли в Вечернем корпусе, но и предоставил массу аргументов в пользу своего роста и веса. Юркий, ловкий, тихий, Дроздовик был чистый кот, как бы не было грешно сравнение Настоятеля с теневой тварью. И Тени он отлавливал не хуже, чем толковая кошка — крыс.

Он был почти легендарен. Он стал жрецом в девятнадцать лет, после того, как умудрился вскрыть два Гнезда Теней кряду, в течении полугода. В Настоятелях оказался, когда ему было немногим больше двадцати. Если существует в мире жрец, не потративший юности на пустые развлечения, а положивший жизнь на служение Солнцу — то это наш Дроздовик.

— Тебе придётся постараться, чтобы не ударить в грязь лицом, ночной бродяга, — громко произнёс Настоятель, почти скрытый крыльями статуи. Я вздрогнул, не сразу сообразив, что обращается он к Ястребу.

Тот весь сжался, словно Дроздовик не дежурное напутствие ему дал, а только что пригрозил в случае неудачи серпами укоротить уши. Ну да это нормально. Даже бывалые из нашего корпуса побаиваются господина Дроздовика, что уж говорить про местного дурачка, которого не ругает только ленивый. Говорят, утром Яська и вовсе на проповеди господина Сокола задрых, но я в это не верю. Такая выходка — это уже слишком, его бы за это уже сто раз в деревню выслали.

Госпожа Чистоглазка, Настоятельница Утреннего корпуса, появилась спустя минут десять. Хрупкая, невысокая, в отливающей каштановым гриве, она быстрыми шажками прошествовала к Ястребу и осторожно села рядом с ним, демонстративно при том на Яську не глядя. В руках её блеснули агатовые чётки, жрица вздёрнула подбородок, прикрыла глаза и затихла в молитве. Да уж, чувствую, если бы от нашего корпуса поехал кто-то вроде Ястреба — Дроздовик бы тоже молился.

— Господин Настоятель… — я шагнул к статуе крылатого пса, которого оседлал Дроздовик, — Я могу задать вопрос?

— Хоть десять, если по делу, — не особо охотно отозвался Настоятель, даже не посмотрев в мою сторону.

— Что со мной будет, если я провалю задание?

Он быстро повернул голову в мою сторону. Вылитый, всё же, кот, эти твари так же резко на звук оборачиваются.

— Что ты подразумеваешь под «провалом»? Что одержимый придушит девчонку в твою смену или что она тебя вышвырнет, как предыдущих посланников?

Я замялся, сам не зная, что подразумевал, и нерешительно предположил второй вариант.

— Ничего. Если эта пёстрая дура тебя вышвырнет — тебе не будет ничего. Ни лишних рун, ни рекомендаций посвящать тебя в жрецы как можно скорее, ни отпуска домой, который ты второй год просишь. Вернёшься в храм.

— А если… если её убьют в мою смену? Или… или покалечат, например? — от прямого разговора с Настоятелем я странно оробел. Приходилось делать паузы, чтобы не начать заикаться. Каюсь, грешен — от волнения порой заикаюсь, как дурак.

— Я самолично выпущу тебе твои теневые кишки и развешу их на шпиле Королевского Храма, — сообщил Дроздовик дружелюбно и до того страшно оскалился в подобии улыбки, что у меня заранее протестующе заворчали испуганные расправой кишки, — Не думай, что я тебя туда посылаю в отпуск. Мне глубоко плевать на капризы маленькой дуры. И плевать, хочет ли она твоей охраны или как. Если ты допустишь покушение на Солнце — я сделаю из твоего черепа плевательницу.

Плевательница меня почему-то глубоко оскорбила. Я даже невежливо отвернулся, собираясь закончить разговор с начальством, но начальство меня само окликнуло.

— Ну уж не делай вид, что поверил. Не я тебя выбирал. Мне на тебя, Беря, почти что пальцем ткнули. Сокол ткнул. Сдалось же ему посылать малолетку… Да ещё именно тебя, эгоиста и самодура.

Я невольно обернулся на Ястреба. Нехорошо, конечно, на ближних стрелки переводить, но вот если я такой плохой и недостойный, то что же этот дурень-то тут забыл?

Поток моих злых мыслей прервало появление третьего монаха-избранника. Я уставился на него, как баран на новые ворота, будто бы он был последним, кого я ожидал увидеть. Логика при подборе монахов в нашу тройку Соколом явно не применялась. Если судить по Ястребу, то он выбирал самых бесполезных, кого не жалко, а если по монаху из Полуденного корпуса, то Сокол отрывал от сердца своих любимчиков, лучших из лучших.

Третьим монахом оказался личный ученик Сокола. Мы представлены друг другу никогда не были, но я о нём был наслышан, да и на службах пересекались. Даже имя когда-то помнил, но оно за ненадобностью у меня из башки выветрилось. Короткое имя, простое, без всех этих славов, миров, боров. А, Тени, помнил же…

На самом деле этого монаха вряд ли можно было не запомнить — парень обладал завидным ростом, был выше даже меня почти на голову, и совсем уж незавидной внешностью. У нас в Вечернем корпусе шрамы и увечья — не редкость, да и по лицу мы людей судить не приучены, но внимание он всё же привлекал.

Возможно, его в лицо лягнула лошадь, других причин я придумать не мог. Чтобы человек мог так свернуть нос и челюсть другому человеку — нет, так в драке не покалечишься, так человек человека может изуродовать только нарочно, лупцуя камнями по лицу долго и прицельно, именно с желанием искалечить.

Челюсть у избранника Полуденных была скошена, казалось, снята с правого сустава — правая щека растянута, а от левой осталась только часть. Судя по шрамам, ему разорвали щёку почти от уха и до рта, а потом сшили. Рот тоже перекошен, он тянулся от глубокого, розового шрама, обозначающего место, где сшивали левую щёку, и на правой половине лица уголок рта был нелепо оттянут вниз вместе со щекой, будто монах вечно кривился от зубной боли. Нос был сломан под каким-то странным углом, словно его сначала ломали влево, а потом пытались сломать ещё раз вправо, в надежде хоть частично выпрямить. Левый глаз у него косил и постоянно пытался сползти вбок, как бы бедняга не фокусировал взгляд. Правая щека в довесок усыпана какими-то жуткими рытвинами, похожими на оспу, но последняя вспышка этой дряни была лет двадцать назад, он если и болел, то в глубоком детстве, странно, что вообще выжил.

Да хрен уж даже с косоглазием, рытвинами и этим кривым носом — многим вполне хватало теневой перекошенной челюсти и слюней, которые начинали пузыриться у него на губах, если он заговаривал. Я-то привычный, видал травмы и похуже. А вот Ястреб первые несколько секунд таращился на него почти с ужасом.

Повезло ещё, что бедняга ростом чуть ли не самый высокий в своём корпусе и его рожа не сразу всем в глаза бросается.

Полуденный по очереди поздоровался сначала с Чистоглазкой, потом с нашим Дроздом. После чего нарочно поправил распущенные волосы так, чтобы они хоть бы с боков закрывали морду, отошёл на шагов десять вглубь залы и принялся созерцать пустоту.

Господин Сокол появился ещё минут через пять, в сопровождении одного из старейших монахов Полуденного корпуса — Телея, и старейшины всея Королевского Храма — монахини Утреннего корпуса Светломыслы. За ними следовал Настоятель Полуденного корпуса — бородатый и вечно улыбающийся Небомир.

— Да осветит ваш путь Солнце, дети мои, — сухо проговорил Королевский Жрец, останавливаясь между статуями крылатых псов. Дроздовик почтительно поднял руки к потолку, приветствуя его святейшество, но со статуи слезть и не подумал. Сокол бросил на нашего Настоятеля терпеливый, полный мученической скорби взгляд.

— Не надо так на меня смотреть. Ни в одном священном законе не написано «не садись на статую пса крылатого в присутствии старших по сану», — проворчал Дроздовик, совсем не смущённый недовольством Сокола.

Ястреб при виде Сокола совсем посерел и, казалось, так обмяк, что чудом не стёк под свою лавку испуганной лужицей. Я и сам невольно напрягся — слишком уж много важных жрецов для моей скромной персоны. Все три Настоятеля, Королевский Жрец да ещё и пара старейшин притащилась — хрен его знает, куда от этих святых людей мне, грешнику, прятаться.

Зато полуденному монаху хоть бы хны. Обернулся, зыркнул на пришедших — Соколу кивнул, Небомиру со Светломыслой рукой махнул, на Телея вообще даже не глянул, и стоит себе дальше, чуть ли не насвистывает. Никакого трепета или волнения. Словно каждый день с ними встречается.

Но я тоже в грязь лицом не ударил. По крайней мере с достойной своего корпуса выдержкой выслушал данные Соколом инструкции: когда и как едем в замок, как себя лучше вести с принцессой в общих чертах, кто нас будет сопровождать.

Сегодня Солнце не рискнут беспокоить — нас представят завтра на рассвете, но в замок отправят заранее, нынешним вечером, и переночуем мы уже там. Сокол лично приедет в замок, чтобы представить нас принцессе — но поедет завтра утром, перед самой нашей встречей. Светломысла, которая отправлялась в Новый замок по своим врачебным делам, первые дни должна была быть нашим советчиком и доверенным лицом Сокола.

Лица у старшего духовенства были какие-то не вдохновлённые. В наш успех они явно как-то не верили.

Потом Телей умудрился поцапаться с Дроздом, начав ему выговаривать, что нечего тут на собаках сидеть, когда сам Королевский Жрец стоит, а Небомир тщетно пытался призвать своего монаха к порядку. Сокол дважды сделал жест парню с перекошенным ртом, чьего имени я так и не вспомнил, чтобы он подошёл поближе к остальным. Тот нехотя, будто делая мне и Ястребу огромное одолжение, проволочил ноги к нам и встал где-то посерёдке. Представляться или вообще здороваться с такой мелкой сошкой, как я, было явно ниже его достоинства.

Чистоглазка отвлеклась, чтобы перекинуться парой слов со Светломыслой. Сокол, важный, как индюк, проходя мимо ткнул Яську посохом и властным жестом поманил за собой. Я почти поверил, что трусоватый Совун сейчас просто грохнется в обморок или вовсе сдохнет от разрыва сердца, но он сумел кое-как подняться со скамейки и проследовать за Королевским Жрецом к соседнему витражному окну.

Говорили они недолго, вернее, говорил Сокол, а Яська молчал и млел. В завершении диалога Королевский Жрец даже вручил этому недотёпе какой-то мелкий предмет, какой именно — я не разглядел, и кивком отпустил обратно к Чистоглазке. Ястреб отошёл к своей Настоятельнице с лицом человека, только что пробежавшегося с королевским знаменем по лагерю кочевников, увернувшегося от всех их языческих проклятий и вернувшегося с целой шкурой и с не потрёпанным флагом.

— А мне никто не хочет мудрый совет на прощание дать? — проворчал я себе под нос, отчего-то на секунду обидевшись, что меня Сокол на личную беседу не пригласил.

— Спроси совета у своего Настоятеля, если так этого хочешь, — раздалось внезапно слева. Повернув голову, я увидел полуденного монаха. На меня он не смотрел, словно разговаривал с пустотой, — Господин Сокол — не самый большой знаток Теней и не сможет дать тебе совета актуальнее тех, что ты найдёшь в любой святой книге, и уж тем более актуальнее рекомендаций, какие может дать с высоты своего опыта господин Дроздовик.

Я на несколько секунд опешил. Внезапно было, что полуденный без здрасьте начал свою болтовню. Он немного картавил, но говорил вполне чётко.

— Дроздовик уже сказал мне всё, что хотел, — выдавил я, не зная, чего ещё ответить.

Полуденный хмыкнул, словно я сморозил какую-то чушь, но отвечать не стал.

— Не боишься, что принцесса не одобрит нас, как охранников? — всё же спросил я, пытаясь наладить беседу с этим молчуном.

— Боюсь, что она не одобрит тебя или вот этого, — криворотый небрежно кивнул на бледного Яську, — и меня отстранят просто за компанию.

Мне почему-то захотелось выругаться. Его самомнение явно вполне соответствовало манере держаться. Всё, что мельче жреца, даже кивка его явно не стоило.

— Какой-то ты шибко наглый для полуде… — я осёкся, не договорив. Стоило мне шагнуть ближе, пытаясь заглянуть полуденному в лицо, как он шарахнулся, будто я был бешеной собакой. Лицо он старательно отворачивал. Я повторно попытался заглянуть ему в морду, но монах прямого взгляда избегал.

Мне он вдруг перестал казаться наглым и показался каким-то испуганным и даже немного жалким. Подумалось, что ему просто не случилось начать переживать за реакцию принцессы — криворотый ещё не перестал нервничать на тему того, что ему навязали нас с Ястребом.

Странно, что он вообще с нами едет. Мне казалось, криворотому лет тридцать, что ли, хотя сейчас, вблизи, я видел свою ошибку.

Продолжать разговор я не стал. Отошёл было к лавочке, где сидел Ястреб, но он меня даже не заметил. Снова обернулся на криворотого, но тот притворялся, будто кроме него в зале никого нет.

А я ещё жаловался, что у меня коллеги по отряду странненькие.

— Беркут! — окликнул меня от дверей Дроздовик, — На выход!

***

Торжественных проводов нам никто не устроил. По дороге к выходу из замка Дроздовик ворчал и бурчал, силясь вдолбить мне в голову с опозданием вспомнившиеся ему хитрости против Теней. Я с внимательным лицом слушал, внутренне паникуя — на слух я все новые знания едва воспринимаю, мне проще прочитать и запомнить, чем послушать и повторить. Помогали Настоятелю в этом нелёгком деле Небомир и Телей, которые почему-то словно забыли про своего монаха, больше внимания уделяя мне. А может, на меня просто повесили больше надежд — кому ж ещё отвечать за поимку Тени, как не вечернему монаху?

Зато рядом с криворотым вышагивала, едва поспевая за его неторопливой, но широкой поступью, госпожа Светломысла. Они обменивались какими-то короткими фразами, но никаких запоздалых лекций моему собрату с Полуденного никто не читал. Я лишь уловил краем уха сказанную ему фразу: «О, ты наверняка сумеешь принять правильное решение на месте!». Мне бы кто такое сказал, а то только учат и учат, словно я в суете такой чего запомню.

Почему-то казалось, что в замок мы отправимся, как и всякие скромные монахи, пешком, однако у выхода нас поджидала, как бы странно не прозвучало, карета, запряженная гнедой парой. Карета была старая, вместо стекол оказались только грязные занавески, защищающие от лишнего света и пыли, но опознавательных знаков было не видать. На такой могли бы приехать герцогские любимые слуги, какие-нибудь меновщики или, к примеру, нанявшие извозчика горожане.

— Карета! — заорал Ястреб, едва завидев эту развалину. Кажется, теперь о том, что тут стоит именно карета, была оповещена добрая половина Королевского Храма, — Чистюля, смотри, каретище! Настоящее! Прямо с дверью!

— Ты правил экипажами, не делай вид, что… — попыталась его урезонить Настоятельница, пока я стоял и думал, послышалось ли мне. Чистюля?! Он назвал Настоятельницу Чистюлей?!

— Это было давно и неправда, — Ястреб рванул на место возницы, по пути едва не сшибив с ног Телея, — Так, я поведу экипаж. Я умею.

— Он умеет? — опасливо уточнил у Чистоглазки Дроздовик, глядя на волнующихся лошадей.

— Мы считали, что он умеет, пока он не заехал на двуколке в конюшню, сломав и двуколку, и стенки двух денников, — мрачно признала Чистоглазка, с осуждением глядя на вдохновлённого монаха.

— Ясно, — коротко ответил наш Настоятель, вздыхая, — Беркут. Сними его с козлов, пока на радостные вопли не сбежался весь корпус.

Ястреб категорически не желал слезать с места возницы. Удивлялся моему неверию в его таланты и просил «хотя бы до границы города доехать». Мне за него было просто стыдно. Под взглядами троих Настоятелей, двух старейшин и Королевского Жреца я пытался сманить эту бестолочь на грешную землю, а бестолочь только позорила меня своим упрямством.

В карету Ястреба я запихнул самолично — почти ногой под зад затолкал, потому что он совершенно не слушал даже Настоятельницу и ворчал, что умеет водить экипаж и хочет быть возницей.

После этой позорной сцены Дроздовик и Небомир словно ради порядка осмотрели лошадей и карету, обойдя их кругом, понимающе покивали друг другу и благословили нас проваливать.

Забившись в карету, я уселся напротив Ястреба, который своей жирной тушкой занял больше половины сиденья. Полуденный монах, зашедший последним, целую минуту, даже когда карета тронулась, стоял и переводил взгляд с меня на совуна и обратно, будто не мог решить, с кем сидеть менее противно.

В итоге сел на пол, подобрав ноги и уставившись в пустоту.

— Зачем они посвятили в это задание лишнего человека? — не унимался Ястреб, — Я бы мог прекрасно править экипажем. Они посвятили в тайну, куда мы едем, лишнего человека! Они вообще в секретность не умеют! Зачем нам возница, когда есть я?

— Потому что закрытая карета без опознавательных знаков, выехавшая из ворот храма может принадлежать кому угодно. И какая угодно карета может въехать в ворота Нового замка. Там могут быть вернувшиеся с поручения слуги, какие-нибудь менестрели, вызванные в замок врачи. А рыжий монах в рясе Утреннего корпуса, сидящий на козлах, делает карету на редкость узнаваемой, — резковато ответил полуденный монах, явно устав от его нытья. Ястреб тут же затих, уставившись на него с запоздалым пониманием.

Целых полминуты в карете было тихо, пока Ястреб не заметил в щели неплотно задёрнутого тканью окна очертания Дождевого моста.

— О! Дождевой мост! — выпалил он, подавшись к окну, — Вы там были? Ну, на набережной возле Дождевого? У нас там старый Настоятель помер. Три года на место его смерти паломники из деревень ездили, говорили, что если поцеловать мостовую там, где он дух испустил, тебе грехи прощаются. Остролист их два года гонял вежливо, просил так не делать, объяснял, что Настоятель зимой помер, не на мостовой, на льду речном, так паломники начали мордами на мелководье тыкаться, чтобы благодать принять. На третий год у Острика нервы не выдержали, он там гончих собак откуда-то выписал, и собаками людей гонял, орал, что нечего из смерти человека делать какое-то суеверие паршивое…

Я понятия не имел, кто такой Остролист и что за чушь порет Яська, но встревать первые минуты не решался. Тот довольно быстро отвлёкся, заметив в окне теперь уже какой-то трактир и начал рассказывать, как хозяин этого трактира пьяный в хрюшку пытался постричься в Утренний корпус во имя спасения своей души.

— Как думаете, зачем нам ночевать в замке, если представят нас Солнце только утром? — перебив его болтовню спросил я, когда мы выехали из Ярограда. Тропа пролегала пока через королевские поля. Я даже решился высунуться из окна, глянуть на дорогу и на приближающуюся громаду Нового замка.

— А небесное светило их знает, этих жрецов, — беспечно отозвался Яська, снова забывшись и принялся болтать ногами, только спустя несколько секунд вспомнив, что на полу сидит третий монах, — Может, у неё по утрам настроение лучше? Вы слышали, что она натравила на Телея собаку? Нет?

Я качнул головой, а полуденный, сидевший до того молча вдруг сквозь зубы выдавил:

— Баранина.

— Баранина? — заинтересовался Яська, легко переключившись на тему еды.

— Принцесса Солнце не натравливала на Телея собаку. Она кинула собаке кусок баранины, который ей подали на ужин, на глазах у Телея. Он попытался поднять мясо. Пёс, что ожидаемо, укусил соперника за руку, протянутую к еде. На самом деле Телею просто не стоило вмешиваться в устоявшиеся правила, по которым принцесса кормит своего пса с собственной тарелки, даже если с его точки зрения это неразумное расточительство, и уж тем более не стоило пытаться вырывать мясо из-под носа у гривогрыза.

— А тот вечерний, которого она столкнула с лестницы и он руку сломал? — жадно уточнил Ястреб.

— Не слышал, чтобы на задании кому-то ломали руки.

— А я слышал…

— Сплетни, — перебил я Совуна решительно, — Ты слышал теневые сплетни, ага? Ни одного перелома не было в нашем корпусе за весь апрель.

— Вот ещё, — совершенно не обиделся Ястреб, фыркая на меня почти презрительно, — У нас, в Утреннем корпусе, лгать никто бы не стал. Вот хоть бы и сами спросите у своего Сокола, как он завтра припрётся в Новый замок по нашим следам. Там такие подробности открываются, если покопаться! — он вздохнул и снова затараторил: — Давно вам сообщили, что в замок едем? Я просто ещё три часа назад гулял себе по храму и знать не знал, что меня принцессу охранять выбрали. Кажется, даже ещё ответственность не осознал. А вы ответственность осознали?

Я пока осознал только то, что, если Ястреб не заткнётся к моменту нашего приезда в замок, я его ударю. Скорее всего, сильно. Не исключено, что ногами. И почти наверняка — раз десять, чтобы точно проняло.

— Настоятели вас за какие грехи к принцессе отправили? — продолжал допытываться Яська, увлечённый беседой с самим собой, — Знаете, я до сих пор считаю, что это что-то вроде наказания…

— Нас отправили не Настоятели, а господин Сокол. Он знал, что поедете вы двое ещё три дня назад, — слабым голосом перебил его полуденный.

— А ты откуда всё знаешь, умник? — Ястреб, казалось, наконец-то отвлёкся от своей собственной болтовни и уставился на полуденного с любопытством, даже голову склонил, разглядывая. Криворотый на риторический вопрос не ответил, — Слушай, коллега, а можно я сразу спрошу, чтобы потом не бубнить под руку и настроение тебе не портить? — бедняга заинтересовано глянул на Ястреба, даже левый глаз его на секунду перестал косить, почти выровнявшись, — А ты откуда такой красивый? Одержимые? Разбойники? Упал с крыши сарая мордой вперёд?

Полуденный монах снова тяжко вздохнул и покачал головой, выражая этим простым жестом, насколько его задрали подобные вопросы.

— Я не то чтобы грублю, просто потом же всё равно начнём выпытывать рано или поздно, — поспешно добавил Совун, которому словно не ясно было, что криворотый отвечать не намерен.

— Не лезь в чужое горе, если не можешь ему помочь, — напомнил я, вступаясь за полуденного.

— Да какое это горе? — заспорил было Ястреб, — Всё равно рано или поздно мы… — он волшебным образом заткнулся, когда я показал ему крепко сжатый кулак и улыбнулся, намекая, что терпение моё на исходе, — Да ладно тебе, понял. Молчу.

Минут десять мы ехали в тишине, лишь звякало что-то в пожитках у Ястреба на ухабинах. Наконец, когда мы выехали на прямую дорогу, ведущую к замковым воротам, тишину нарушил криворотый.

— Мне сообщили ваши имена, но не сказали, где кто. Который из вас Ястреб?

— Я! — с готовностью отозвался изнывающий в молчании Яська и тут же ткнул в меня пальцем, — А это Беркут. Правда, на кочевника похож?

Вот дырявая голова, только что же напоминал этому дурню, что в чужое горе лезть некрасиво. Я, может, считаю, что моя рожа северного варвара ничуть не лучше «красоты» криворотого, нечего мне напоминать.

Криворотый глянул на меня оценивающе.

— Нет, — вяло отозвался он, — Глаза слишком большие. Нос, напротив, недостаточно широкий для кочевника. Да, у него не слишком типичная для яроградца внешность, но и на северянина он не похож.

— Ишь ты, умный какой… — буркнул Ястреб, недовольный, что меня не получилось выставить кочевником.

— Тебя-то как зовут? — я обернулся к криворотому. Вместо этого неторопливого в речи монаха мне отозвался везде встревающий Ястреб.

— О-о-о! — протянул он, сразу просияв лицом, — А ты его не знаешь, что ли? Этот парень — любимчик нашей Светломыслы, она ему когда-то нос вправляла. Она говорит, что будет удивлена, если этот умник не станет Королевским Жрецом после старины Сокола. К тому же он личный ученик этого самого Сокола, представляешь, да?

— Нет такого звания — ученик Королевского Жреца, — буркнул криворотый смущённо.

— Однако у всех такое ощущение, будто ради твоей светлости такое звание придумали, — хмыкнул Ястреб, — Но я его помню знаешь почему? Потому что эта неуклюжая зараза профессионально сшибает подсвечники и умеет взмахом рукава вывернуть на пол весь алтарь.

— Кле-ве-та, — возразил полуденный без малейшего намёка на раздражение в голосе, — Ничего я не сшибаю.

— Сшибаешь. Ну, сейчас уже нет, а два года назад я твоё присутствие на службе угадывал по грохоту. Стоишь, бывало, думаешь о божественном, добром, вечном — и тут грохот. Сразу понятно, что очередь Кречета на алтаре дежурить, только он умеет ронять с алтаря даже те штуки, которые в принципе трогать нельзя. Я могу даже показать пальцем, кто потом ходил после службы за ним убирал. Кровь вокруг алтаря замывал, воск разлитый оттирал, — выдав эту тираду Ястреб сердито ткнул себя большим пальцем в грудь.

Кречет вздохнул и серьёзным голосом извинился за причинённые господину Ястребу неудобства. Господин Ястреб его милостиво простил.

Обернувшись ко мне, бедняга спокойно пояснил:

— Когда госпожа Светломысла, да продлятся её дни, вправила мне нос, я полгода ходил с повязкой на лице, довольно широкой, надо сказать, и она несколько мешала мне видеть перед собой. Не отрицаю, что порой случалось задеть подсвечник. — Его скошенный рот дёрнулся, возможно, пытаясь изобразить усмешку, да только на усмешку это походило мало. — А зовут меня, как вскользь было упомянуто, Кречет.

В голову забрела нелепая мысль, что подбирали нас не по бестолковости или особым талантам, а просто по именам. Старик Сокол, видимо, просто под своё имя ребят подбирал.

Карета резко подпрыгнула, словив колесом ухабину, и Кречет, сидевший на полу, крепко треснулся затылком о стену. Даже не помянув Теней или чью-нибудь матерь, он тряхнул головой и осторожно отодвинулся от стенки. Да что там — он даже ушибленную башку не потёр, словно не с размаху о дерево стукнулся, а так, веточку задел.

— Может, сядешь как человек? — предложил я, потеснившись на своём сиденье.

— Смысла нет, — ответил Кречет безразлично, — Мы подъезжаем к воротам. Пару минут — и будем на месте.

— Ты бывал в Новом замке?

— Раз десять, не меньше.

— И ты знаешь принцессу?

— К счастью, нет. Каждый из десяти раз мне удавалось убедить господина Сокола, что знакомить меня с госпожой Солнце — плохая идея.

Моё маленькое, но весьма правдоподобное предположение, что нас выбрали просто потому, что все трое уже были хоть бы и шапочно знакомы с принцессой, оказалось уничтожено.

— Ты тоже не знаешь принцессу лично? — на всякий случай уточнил я у Ястреба.

— Ну-у-у… — протянул Совун, задумавшись, — Я знаю её тётю. И я как-то раз был в первых рядах на молебне, где она стояла рядом с Соколом и потом всех поздравляла с Пробуждением. Я даже могу с чистой совестью сказать, что мы виделись. Но прямо уж лично…

— И тебя тоже ей не представляли? — я снова повернулся к Кречету.

— Я не был удостоен чести даже просто видеть принцессу до настоящего момента.

— Можно подумать тебя, Беркут, ей лично представляли, — насмешливо заметил Ястреб, не понимающий моих вопросов. Я врать не стал, просто пожал плечами и закрыл тему.

Карета остановилась и слышно было, как надрывно скрипят, открываясь ворота. Наш возница переговаривался со стражей, объясняя, кто прибыл. Голос его с опозданием показался мне знакомым, и я понял, что возницей нашим был кто-то из жрецов Вечернего корпуса, одетый в мирскую одежду.

Мы прибыли в Новый замок. Самое важное в моей жизни задание можно было считать начатым.