Во имя Солнца

Дарья Савицкая (2024)

Восемнадцать лет назад в королевской семье родился желтоглазый ребёнок без тени — воплощение Солнца, бездушная оболочка для божьих сил. А пять лет тому назад Солнце отказалась посещать храм и даже покидать свою башню без должной причины. Слухи множатся — кто-то не верит, что воплощение бога настоящее, кто-то считает, что жрецы прогневали Солнце. Убийство в Новом замке становятся для Королевского Храма предлогом, чтобы навязать принцессе общество «своих» — и получить соглядатаев в Предрассветной башне. Найти одержимых, уговорить воплощение бога вернуться в храм и всегда действовать во имя Солнца и никак иначе — не самая простая миссия даже для жрецов, и уж тем более для простых монахов. Только вот с каждым днём всё больше сомнений — настоящие ли Тени? И что хуже — настоящее ли Солнце?

6 — Кречет. Солнце на земле

Во славу Солнца, отныне, присно и вовеки.

Что суть имя? Пустая кличка, выбранная по прихоти родителей или проводящего обряд жреца, позывное слово, чья единственная функция — упростить наше заочное появление в чужих беседах, ведь куда проще произнести единственное слово — имя, чем расписывать по чертам и признаком того, кто был упомянут. Господин Сокол считает, что имя во многом определяет судьбу. И это одна из немногих тем, в которой моё мнение расходится с мнением наставника.

Имя — это пустой звук, это игрушечная индивидуальность для тех, кто не смог своей жизнью и своими делами заработать себе краткого описания. Смею отметить, что на далёком севере, за горными хребтами, хана над ханами называют Безымянным. Владыке степей просто не нужно имя — зачем клички тому, кто распоряжается жизнью тысяч и тысяч? А зачем имя королю или Верховному Жрецу? Разве определяет их слово, записанное в грамоте — или определяет их именно жизнь и поступки, то, что они являются королём, Верховным или Королевским Жрецом, Настоятелем корпуса или Магистром Ордена?

Ни одно звучное имя, ни одна знатная фамилия не смогут дать истинного величия. Надеюсь, от моего не останется ничего, и время безжалостно сотрёт из всех хроник слово, на которое я откликался. Гораздо важнее то, кем я был, и кто я есть сейчас.

А я с самого детства был слугой Солнца — даже не могу сказать, что выбрал стезю эту осознанно, я просто родился влюблённым в небо и мечтающим стать равным великим жрецам. Я не грезил о битвах и славе, не срисовывал хвастливые мечты старших мальчишек на ум свой, я вцепился в избранный образ сразу, как только смог осознать существование своё полноценно. Я хотел быть жрецом. Хотел помогать людям, сохранять в душах их свет и вести к Солнцу сквозь месиво обыденных грехов и будничной суеты. Быть хорошим для себя, держа вежливую дистанцию с погрязшей во тьме «толпой» было унизительно легко, а я не искал лёгких путей. Да, можно быть терпимым и добрым к грешникам, но грош цена терпимости такой, если не подкреплена она попыткой наставить запутавшихся на путь истинный. Можно остановить драку силой, но силой нельзя заставить подравшихся испытать вину за содеянное и раскаяться.

Я родился с верой в светлое будущее и милость Солнца, и целью жизни моей было идти к свету, ведя за собой других.

Мои детские надежды оправдались более чем полностью — я монах Полуденного корпуса Яроградского Королевского Храма, в моём обучении принимают участие Настоятели и даже сам Королевский Жрец, я имею доступ к святыням и знаниям, недоступным простому смертному. Это — награда моя за те страдания, что я испытал ранее, за нищету, за потерянное лицо, за непонимание толпы, за неверие в мои силы даже самых близких людей.

Но одно отравляющее мою жизнь обстоятельство остаётся при мне.

Я — урод с перекошенным ртом, сбитым набок носом и шрамами, которые пристало носить скорее рыцарю, чем монаху. Слишком мало человеческого осталось в моём лице, и это заставляет меня избегать зеркал, с осени до весны носить шарфы, намотанные по самые глаза, а также вести затворническое существование в храме. Случаи, когда я встречался с прихожанами, можно пересчитать по пальцам одной руки. Даже товарищей по корпусу я сперва дичился — но они немного свыклись с моим уродством, а вот те, кто видит меня в первый (а также второй, третий, четвёртый… десятый) раз таращатся как на одержимого.

Отчасти поэтому я рискнул отказываться от сопровождения Сокола во время его визитов к принцессе — к чему ей видеть подобное уродство?

Я с самого начала знал об одержимом в замке, и даже был посвящён в тонкости отбора первых двух троек. Когда они обе провалились — я понял, что Сокол может рано или поздно послать меня. Я пользовался безграничным доверием Королевского Жреца, хотя и старался не думать, чем заслужил такую честь. Признание себя «особенным» — прямой путь к гордыне, а она суть грех, для Полуденного корпуса непростительный.

Роковой день всё-таки настал. Сокол вызвал меня к себе и спокойно сообщил, что пришёл мой час. Я должен был возглавить тройку монахов, что будет послана к принцессе. Её раздражали именитые и умудрённые опытом мастера молитвы, но, по расчёту Королевского Жреца, она могла оказаться более снисходительна к тем, кто молод, не горд и способен зажигать молитвой пламя.

Я научился «вымаливать» у Солнца огонь задолго до того, как выучил наизусть первую короткую молитву. Способность не утратилась за прошедшие годы, хотя, как правило, множество верующих подростков имели силу зажигать молитвой свечи, исчезающую по мере взросления и количеству налипающих на душу грехов. В любом случае, мне далеко до самой принцессы Солнце, что порождает огонь без молитв и трансов, одной лишь силой воли…

В помощь мне были даны те, кого Сокол назвал моей «ровней». Учитывая, как на самом деле он высоко ценит меня, я ожидал увидеть в Ястребе и Беркуте достойных своего уровня силы помощников — и был несколько разочарован. Они оба не блистали особыми успехами. Ястреб, деловитый, чудаковатый мальчишка лет пятнадцати, имел всего лишь две руны, а Беркут — задиристый, с первого взгляда видно, что наглый, но при том хорошо контролирующий свои эмоции, хоть и имел набор из четырёх рун, но не производил впечатления приближенного к Вечернему Совету юноши.

То, что Беркут себя прекрасно контролирует, лично я смог заключить уже по тому, как он смотрел мне в глаза, не смещая то и дело взгляд на мой скошенный рот и не отворачиваясь. В отличии от Ястреба, который пялился, как на заморскую зверушку. Буду надеяться, что привыкнет.

Свыкшийся с окружением своих флегматичных товарищей по корпусу, я успел устать от этих двоих за первую ночь больше, чем от всего Полуденного корпуса за прошедшие пять лет. Трижды их пришлось практически разнимать в силу несовпадения взглядов, а взгляды у них не совпадали на всё. Сперва они вдрызг разругались, распределяя кровати, а в ссоре этой умудрились совершенно беззастенчиво апеллировать к моему мнению (выяснилось, что я, не проронивший на заданную тему ни слова, не хочу спать около двери и претендую на кровать ближе к единственному столу). В течение следующего часа Беркут, оказавшийся человеком крайне нечистоплотным, умудрился пошатнуть своим систематическим разводом бардака, хождением грязными ногами прямо по одеялам, плевками на пол и сморканием в рукава даже моё, далеко не самое хрупкое душевное равновесие, огрёб от Ястреба котомкой по шее, ибо утренний монах видел в порядке материальном признак порядка духовного и требовал его соблюдать. Я совершенно спокойно смог бы существовать при любом отношении к чистоте и в разговор не встревал. Ястреб с упрямством параноика повторял, что главное — не злить принцессу, Беркут на него шипел и требовал волноваться не о мнении Солнце, а о Тени. Заткнувшийся на тему принцессы Ястреб попытался лезть ко мне с настойчивыми расспросами про шрамы, и вспыливший Беркут пинками выгнал его из кельи и не пускал назад полчаса, пока Ястреб плачущим голосом не повторил за ним формулировку «Я клянусь своей преданностью Солнце-богу, что не буду вести себя как невоспитанная свинья и лезть к моим товарищам с глупыми вопросами!». Я не просил меня защищать, но осуждать действующего из благих побуждений Беркута вслух не решился. В завершении они оба потеряли в суете первого вечера свои кульки с сахаром, начали обвинять друг друга в воровстве, петушиться и не заткнулись даже тогда, когда я молча сходил на кухню, словил там какого-то слугу и попросил для дела богоугодного этого проклятого сахара.

Отходил ко сну я с грешной мыслью, что сахар нужно было не отдавать им в руки, а засыпать в глотки, каждому, желательно, по полмешка, чтоб им слаще спалось и они уж точно заткнулись.

А спустя два часа, которые мне остались на сон благодаря бесконечной болтовне этих двух обормотов, я проснулся от того, что эти же два обормота склонились над моей постелью и шёпотом обсуждали, откуда у меня шрам на левой щеке. Видимо, ястребиная жажда познания была заразна и под конец ему удалось развести Беркута на диалог о моих увечьях. Шарахнулись они, стоило мне глаза открыть, с завидной синхронностью.

Моё подобие лица почти не выражает эмоций, поэтому искреннее желание открутить головы этим двоим осталось моей маленькой тайной, а Беркут с Ястребом решили, что я не выспался. Отчасти были правы, а меня не переставало удивлять, отчего они сами, даже не подремавшие, так бодры и наглы. О, Солнце, и это — монахи Королевского Храма, милосердные и учтивые божьи слуги, и даже они не могут удержаться от этих шёпотков в спину, от этого тыканья пальцем и уже заколебавших шуток о том, что челюсть я сломал в зевке, слушая очередную занудную брехню господина Сокола.

Что-то скажет сама принцесса Солнце?

Первым делом утром мы отправились в замковую часовню, помолиться перед началом важного дела и встретиться с Соколом. Господина Сокола не было, но нас ожидала пришедшая на молитву госпожа Светломысла. Кроме неё в часовне было несколько слуг, и стражник, в одиночестве стоящий в углу для поминовения мёртвых.

Заметившая нашу тройку, монахиня жестом подозвала к себе Ястреба и тот подкатился к ней с такой готовностью, словно был личным слугой старушки. Беркут, помявшись несколько секунд, подошёл за ним следом. Перемолвившись парой слов, старейшина отослала их прочь — читать утреннюю молитву. Ястреб и Беркут поначалу вместе направились к левой стороне часовни, потом переглянулись, остановились и решительно зашагали в разные стороны — видимо, не хотели мешать друг другу.

Светломысла спустилась с помоста у алтаря, где обычно стояли жрецы, и направилась ко мне. Я привычно протянул к ней руки в уважительном жесте, впрочем, монахиня, подойдя достаточно близко, вдруг перехватила мои ладони и крепко сжала их в своих крошечных, сухих ладошках. Я неловко покосился на наши сцепленные руки. Если бы не многочисленные морщины, можно было бы решить, что меня за руку схватил ребёнок. Но я знал по собственному опыту — эти хрупкие, почти детские ручки несут спасение, проливая кровь, подносят болящим отраву, в точно выверенной дозировке ставшую лекарством, исправляют последствия чужого неосторожного обращения с хрупким человеческим телом.

— Кречет, — мягко произнесла Светломысла, с явным удовольствием разглядывая увечья, что были мне так отвратительны. Я для неё навсегда останусь трофеем, маленькой личной победой — именно Светломысла подлечила мне сорванную с одного сустава челюсть, вправила нос и помогла зарастить рубцы, — Да осветит Солнце твой путь, мальчик.

— И пусть оно сегодня светит в спину… — пробормотал я, кланяясь старейшине. Она встала от меня по правую руку, с благодушным смирением глядя на алтарь.

Святейший король Златояр, родоначальник королевской династии, глядел на нас сверху вниз, и рыжие его волосы расплескались по камню, перетекая в языки пламени, узором охватившие стену. Он был единственным, не считая самого Солнца, начертанного на потолке, кому дали честь быть запечатлённым в камне.

Зеркала, расставленные по часовне и умножающие свет из окон, щерились угловатыми буквами молитв, выгравированными по краю, то и дело в углах попадались изображения святых — обезличенные в угоду яркости одежд и изобилию позолоты, они казались светящимися тенями одного и того же человека. Приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть хотя бы у ближайших ко мне атрибуты вроде серпов, чаш с жертвенной кровью, птичьих перьев или книг.

У самого алтаря стоял поколенный портрет Чернослава, предыдущего Королевского Жреца. Капюшон, надвинутый на глаза, выдавал в художнике малоопытного любителя, не решившегося изобразить взгляд святого. Второй портрет, стоящий слева от алтаря, изображал принцессу Солнце.

У неё не было лица — только два штриха позолоты вместо глаз, вытянутые так, что, казалось, уголки глаз должны были окончиться где-то возле ушей. Художник изобразил принцессу настолько тощей, что она казалась скорее похожей на вышедшую из глубин болота мавку, чем на человека.

Проследив за направлением моего взгляда, Светломысла едва слышно хмыкнула.

— Ты беспокоишься.

— Быть может, — согласился я, вытирая выступившую на губах слюну и невольно задерживая пальцы на скошенной линии собственной челюсти. Сколько терпения окажется к моему уродства у человека, чей лик оказался слишком прекрасен, чтобы быть запечатлённым даже в часовне?

— Это пустые волнения, — с лёгкой улыбкой отозвалась Светломысла, — Она даже не человек, — когда я обернулся, с непониманием глядя на старейшину, та охотно пояснила: — Всего лишь оболочка. Принцесса — лишь выходное платье, которое выбрал себе Солнце-бог, чтобы даровать нам крупицы своей мудрости через её уста. Поверь, она даже не поймёт, что с тобой что-то не так. Она лишь сосуд для божьих сил, потому даже не пытайся видеть в ней человека и бояться от неё человеческой неприязни.

— Однако, я откровенно уродливее…

— Неблагодарный мальчишка! — театрально прижала ручки к груди Светломысла, — Я сломала об твои кости свои лучшие иглы, я затупила лучшие ножи и истратила самые крепкие и тонкие жилы, я провела недели — недели, Кречет! — в заботе о твоём лице. А ты ещё недоволен!

— Ваш труд тягостен и достоин всяческих похвал, но моя красота утрачена навсегда, и это…

— А ты уверен, что ты вообще когда-нибудь был красивым? — резонно возразила старушка, — Может, твоё правое ухо было размером с блюдце? А может, твой рот, не будь он перекошен, тянулся бы от уха до уха, как у лягушки? Может, у тебя нос был крючком, а? Когда ты уже за свою внешность перестанешь трястись? Вроде взрослый парень, пятую руну получил, а за красоту лица трясётся, как девчонка на выданье!

Рот мой дёрнулся в том подобии улыбки, что теперь мне было доступно. Спорить с этой деловитой старушкой у меня никогда не получалось. Светломысла жила с неистребимым принципом, что абсолютно любое событие в мире творится по воле Солнце-бога и только на благо, а потому считала даже моё несчастье проявлением его милосердия.

Беркут и Ястреб, пользующиеся отсутствием надзора жрецов, уже завершили молитву, наверняка прочитав её через слово, и заторопились в мою сторону. У меня сил молиться сейчас не было — я молча глядел на безликое Солнце, изображённую на липовых досках, и предвкушение оживления этой картины мешало сосредоточиться.

Светломысла сообщила мне, что Сокол уже заходил сегодня в часовню, и будет ждать нас на Третьем Луче, как и было условлено. Раскланявшись со старейшиной, мы отправились к месту встречи.

Лестница, именуемая Третьим Лучом, показалась мне неправдоподобно длиной, и я не сразу понял, что она вела с первого этажа сразу на третий, не имея пролёта для перехода на второй.

Внутри меня всё смешалось. Я не знал, как себя вести, вопреки всем подробным инструкциям Сокола, я почти боялся встречи с безликим существом, носящим в себе часть Солнца и зовущимся его именем. Ходили слухи, что она читает мысли и видит прошлое человека, едва взглянув на него.

Моя «ровня» держалась немногим лучше — Ястреб единственное что не скакал от волнения, у спокойного и немного сонного с виду Беркута бегали глазки, а жилки на шее отчаянно пульсировали.

— Вовремя, — не без удовольствия отметил господин Сокол, делая шаг вперёд.

— Да осветит ваш путь Солнце, господин Королевский Жрец, — мягким голосом проговорил Беркут.

— Ого, подвесной курятник! — выпалил Ястреб, почти сразу заметивший висящие вдоль лестницы клетки и подавшийся к ним, чтобы лучше посмотреть. Жрец его остановил, ткнув посохом в ногу и с раздражением кивнув на место рядом с нами.

— Времени не так уж много, — холодным тоном добавил Сокол, — Встаньте у лестницы, сыны Солнца, а я приведу принцессу. И ради всего святого и светлого что есть в этом мире, постойте хоть десять минут ровно, не позорьте своих Настоятелей.

Последняя фраза показалась мне излишней. Сокол знал, что я могу неподвижно выстаивать многочасовые богослужения, да и Беркут, наверняка обученный по нескольку часов сидеть в засаде, подвести не должен. Однако, стоило Соколу повернуться к нам спиной и начать подниматься по лестнице, как Ястреб принялся медленно крутиться вокруг своей оси, рассматривая обстановку.

— Подвесной курятник, — повторил Ястреб громко, со смесью непонимания и восхищения, снова упёршись взглядом в клетки.

В клетках жили попугаи, привезённые с Архипелага — о них мне пару лет назад рассказывал кто-то из Вечернего корпуса, но нарушать тишину ответом утреннему монашку мне показалось непристойным, и я промолчал. Правда, тоже вскоре не удержался и завертел головой, разглядывая помещение.

Полукруглая зала, шагов сорок по радиусу, с левой стороны широкий провал арки, справа лишь крошечная дверка в какую-то каморку, почти скрытая гобеленом с изображением армии, движущейся к горам. Свет обычный, холодновато-жёлтый, зато сама лестница будто облита кровью — вдоль неё вставлены красные витражи. Ступени устланы грубым ковром, тянущимся от подножья и до прохода на этаж.

Видимо, место встречи с купцами и мелкой знатью.

Я не знал точно, как выглядит принцесса — последний портрет с точно прописанным лицом был написан, когда ей было лет десять, а более поздние изображения лишились лиц вовсе, но я заранее представлял Солнце, меряя на неё черты других людей, воображая, как волна отвращения пробегает по её бледному лицу, и презрительно морщится нос, и взгляд преисполняется состраданием к моему уродству.

Беркут, первым увидевший мелькнувший наверху лестницы силуэт, предупреждающе цокнул языком, заставив Ястреба вздрогнуть, а меня — внутренне сжаться. Но тревога оказалась ложной: Сокол явился один, степенно спустился в самый низ лестницы и пренебрежительно махнул нам рукой.

— Ожидайте, её высочество не была готова к столь раннему визиту, и пока приводит себя в порядок.

— Даже Солнце, блин, так рано не встаёт. И чего нас будили? — чуть слышно пробормотал Ястреб. Господин Сокол, по счастью, его не расслышал, лишь чуть обернулся на это ворчание, ничего не сказав.

Я чуть расслабился, понимая, что в ближайшие полчаса «радость» встречи с принцессой мне не грозит, и, как оказалось, зря: спустя минут пять в проёме третьего этажа появилась хрупкая женская фигурка. Из-за блёклого платья и растрёпанных волос, не уложенных даже в косу, окрашенных светом из витражей в алый, я сначала принял её за служанку или дочку слуг, пришедшую проведать попугаев, но спустя пару секунд меня, словно потоком холодной воды, окатило пониманием. Я не успел разглядеть ни пёстрых волос, ни запомнившихся по старому портрету черт лица, даже её «отсутствующая» тень была скрыта от меня расстоянием в десятки ступеней. Мне вполне хватило секундного сомнения, а уж не Солнце ли это, и дыхание мгновенно спёрло.

— Она? — невольно выдохнул я, щурясь и всё пытаясь понять, верна ли моя догадка.

— Она. Солнце, — чуть слышно ответил мне Беркут. Ястреб, услышав наши шёпотки, поспешно вытянулся, сцепив руки на уровне груди.

Принцесса тем временем спускалась — быстро, резкими и широкими шагами, порой перепрыгивая через ступеньки. Смотрела она в сторону, на клетки с невидимыми для меня птицами. Где-то на середине пути всё-таки повернула лицо в нашу сторону и, то ли мне показалось, то ли свет падал бликами, но радости на её лице было не больше, чем сахара в редьке.

Видимо, близорука, как и господин Сокол. Она спускалась, взгляд её скользил по нам троим, но на мне не задерживался — хотя человек с нормальным зрением уже мог с такого расстояния видеть, что у меня сломана челюсть. Быстро сказав что-то господину Соколу, принцесса кивнула на нас. Королевский Жрец обернулся, оскорблённо хмыкнул и, подхватив Солнце под локоть, повёл её в нашу сторону.

У Ястреба сдали нервы. Подавшись вперёд и чуть не протаранив принцессу своим брюхом, он остановился, улыбаясь как слабоумный, вылупив глаза и, Солнце его сохрани, до того потерял самообладание, что хлопнул её по плечу. Спасибо, что обниматься не полез, иначе мы бы стали свидетелями как дерзкого утреннего монаха избивает посохом сам Королевский Жрец, аж посеревший от такой наглости.

Слишком близко подвели. Опускать голову и демонстративно пялиться — невежливо, а без этого я не мог ни Тени разглядеть, сколько бы не скашивал глаза. Любопытство во мне начало медленно брать вверх над волнением.

С Ястреба принцесса переключилась на Беркута, и уж его-то она разглядывала чуть ли не пять минут, заставляя беднягу нервничать и отчаянно шарить глазами по лестнице. Надеюсь, так она проявляет симпатию, потому что если это было реакцией на примесь северных кровей в Беркуте, то как же она уставится на мою морду, которая мало того, что местами похожа на горскую, так ещё и изуродована…

Сокол подтолкнул Солнце ко мне.

Не удержавшись, я склонил лицо, разглядывая её. Действительно, трёхцветные волосы, широкий упрямый лоб, прямой нос, пухлые щеки и аккуратные густые бровки, светло-русые, безо всяких признаков пёстрости.

Солнце подняла на меня глаза. Для девушки она была достаточно высокой, горского роста — лишь совсем чуть-чуть не доставала мне до подбородка, и была почти что вровень с Беркутом. Скользнув по моей роже спокойным, выражающим лишь холодный интерес взглядом, она снова уставилась мне на воротник. Казалось, она видела моё волнение, и оно её забавляло.

Не заметила? Не обратила внимания? Её Сокол попросил не орать при виде моих уродств? Сохрани меня Солнце, она что, слепая?

— Сокол, скажи честно, чего они тут забыли? — прозвучал тихий, но полный совсем не солнечной наглости голосок. Я снова скосил глаза вниз. Принцесса с недовольством смотрела на стоявшего как изваяние Королевского Жреца. Тот в ответ лишь пожал плечами и кивнул Беркуту, призывая ответить. Я сперва почти обиделся — почему не мне? — а потом вспомнил, что я вдобавок ещё и картавый, и с непривычки Солнце может меня плохо понять.

— Мы здесь, чтобы охранять вас, госпожа Солнце, — почтительно отозвался Беркут.

— Вы здесь, потому что мой дедуля, видимо, не оставляет трепетной надежды довести меня до самоубийства и снова, снова обрекает меня на общество всяких бестолочей, — оборвала его принцесса, заставив недоговорившего Беркута неловко булькнуть и заткнуться.

— Какой ещё дедуля? — не преминул вставить слово в разговор Ястреб.

— Вот этот, — Солнце кивнула на господина Сокола, а увидев, как одновременно вытянулись лица у Ястреба и Беркута, добавила: — Не по крови, конечно, а так, по духу… Де-душ-ка! — она трижды ткнула Сокола пальцем в плечо, по количеству слогов в заветном обращении. Сокол остался безучастен, — Ку-ку! Это он при вас такой серьёзный, мужики, с глазу на глаз постоянно на дедушку отзывается.

Потрясающая дерзость. После такого я бы на месте господина «Дедушки» в самом деле задумался о перспективах доведения кое-кого до самоубийства.

«Мужики» в нашем лице на несколько секунд обескуражено притихли.

А ведь Сокол меня предупреждал…

«У неё есть белая собака, которую она любит больше, чем родных братьев… Ничего не говори дурного о собаке и не трогай эту тварь, Солнце готова убивать за этого уродца… Что ещё? Клички. Она может раздавать окружающим совершенно дурацкие прозвища, будь готов к этому. На все эти остроты реагируй со снисходительностью, Солнце прекращает, если на неё не обижаться и не смеяться над тем, как она называет других… Она очень груба, едва ли опустится до приветствия. Может начать тебя подначивать, даже открыто богохульничать, в надежде, что с ней кто-то поссорится. Не поддавайся на её провокации. Молчи, кивай, устало вздыхай и всем своим видом показывай, что ты не впечатлён… Она может проехаться по мне, назвать, например, старым чиреем на заднице храма или что-то в таком духе… Не пытайся меня защищать, это всего лишь очередная проверка на прочность…»

До последнего думал, что он преувеличивает. Что Солнце не груба, а лишь неосторожна в словах, и что собака её не чисто белая, а, скажем, чёрно-белая, и небольшая, по колено человеку. Такими темпами скоро выяснится, что она вправду может полезть драться.

— Ладно, забыли, — принцесса шагнула чуть назад, встав перед нами, как командир перед отрядом, — Итак, будем знакомы. Я — предрассветная принцесса королевства сего, звать меня, как и тот странный шарик на небе, Солнцем. Несу божью волю, хотя по мнению того же дедушки — чушь я несу в два раза чаще. Да, умею шпынять мелкие Тени взглядом. Да, вижу в темноте. Да, тени у меня нет, — она кивнула на жалкую серую кляксу у своих ног, отбрасываемую одеждой тень, лишённую головы и кистей рук.

— И совести тоже нет, — грустно подытожил господин Сокол, вздохнув, — Принцесса Солнце часто встречает гостей подобными речами. Проверяет на прочность, так сказать.

— Проверяю я на прочность обычно стулом по башке, — перебила его принцесса, задиристо вздёрнув нос, — А сейчас я просто представляюсь, чтобы эти господа хорошие понимали, с кем дело имеют!

Здравый смысл и всю старательно нагнетённую у меня в уме атмосферу торжественности окончательно разнесло в клочья. Я снова скосил глаза на принцессу. Что за дурная закономерность, по которой красивые люди оказываются одарены совершенно паскудным характером. Тонкая, белокожая, выглядящая младше своих семнадцати лет Солнце была внешне воплощением мягкости. А вот взгляд очень наглый, вызывающий, словно она с нами драться собралась — со всеми четырьмя, включая Королевского Жреца.

Ястреб прыснул, тщетно силясь подавить хихиканье. Речь принцессы его явно не пугала.

Беркут, как получивший указания первым начинать разговоры с принцессой и первым же ей представиться, едва слышно вздохнул и снова заговорил, читая наизусть заготовленные фразы:

— Позвольте назвать своё имя, принцесса. Я — Беркут, родом из города Речной Торжок, что в Речном краю, служу при Вечернем корпусе Королевского Храма уже восемь лет. Я — один из лучших молодых монахов моего корпуса, и по праву считаюсь настоящим охотником на Тени.

— Подумаешь. Вечурики обычно имеют привычку дрыхнуть у меня под дверью, мне лишь бы не храпел, — отозвалась принцесса насмешливо, — А ты? — она кивнула на Ястреба.

Утренний монах сразу шагнул вперёд. Открыл рот, пытаясь вспомнить, что там ему надиктовали сказать принцессе, сморщился, закрыл рот, снова открыл.

— Язык проглотил? — процедила Солнце, нахмурившись.

— Не, просто забыл, чего там вежливо нужно было врать, — вдруг честно ответил Яська, заставив Сокола ещё больше посереть, а Беркута — смущённо отвести глаза, — Короче, меня зовут Ястреб, я местный, столичный, в храме живу с шести лет, в Утреннем корпусе значусь — с восьми. Заслуг у меня нет, я не охотник на Тени, не лучший монах, и меня сюда прислали к этим двум для полноты картины, — он неловко похлопал себя по бокам и добавил, — Полноты мне не занимать, как можешь видеть. А так я ничего полезного не умею.

— Профессионально дрыхнет на службах и может проболтать дыру в стене, — негромко добавил Беркут, за что Ястреб немедленно боднул его в плечо.

— Я сейчас тебя начну компрометировать, понял? Громко и матом, — сердито сопя, проговорил он.

Судя по лицу господина Королевского Жреца, он уже был готов к собачьим теням выгнать Яську из Королевского Храма. Даже жалко стало бедолагу.

Но Солнце вдруг улыбнулась, сразу растеряв свой напускной и наглый видок. Ястреб и Беркут мгновенно притихли, первый даже гневно сопеть перестал.

— Насчёт черноглазого ничего обещать не могу, а этого я точно себе забираю, хорошо? Наконец-то ты привёл монаха с пока ещё не проспиртованными храмовым вином мозгами, — выдала принцесса, глядя прямо в глаза Соколу.

— Ястреб один из худших… — начало было Сокол, но Солнце его перебила.

— Ястреб пока лучшее, что ты приводил мне из храма.

Утренний монах уже практически светился от счастья и свалившейся на него милости.

— А ты, — принцесса, подбоченившись, вдруг шагнула ко мне и решительно задрала голову, — меня заколебал задолго до нашей личной встречи. Ты — Кречет. Личный ученик дедушки Сокола. Самый лучший монах Полудня. Давай сразу условимся: я, вопреки твоему величию, не буду тебе кланяться при встрече. Хорошо? Не слишком дерзко с моей стороны, о великий?

Яда в её голосе было достаточно, чтобы перетравить всех крыс на побережье Светлого моря. У меня от волнения и непонимания, что я уже успел не так сделать, пересохло в горле. Надо было подать голос, но я смог лишь судорожно кивнуть, показывая, что услышал.

— Со-олнце! — оборвал её гневным окликом Сокол, — Что я тебе говорил час назад?!

— Я никому не грублю. Я вежлива, как сам бог, — произнесла принцесса, глядя мне в лицо и издевательски улыбаясь, — Да, Кречет?

Я не отвечал. Это провокация, повторял я про себя. Это просто провокация. Она несёт чушь, надеясь меня смутить. Но волновали меня уже даже не её слова, а то, что Солнце снова, глядя мне прямо в глаза, умудрялась не показать мимикой даже тени отвращения или жалости.

Я с опозданием понял, о чём говорила утром Светломысла: Солнце, кажется, не понимала, что во мне есть что-то, достойное страха или жалости. Он видела мои шрамы так же, как видела второй подбородок у Ястреба или слишком смуглую кожу у Беркута — как черту, как особенность, но не как недостаток.

— Он немой? — на всякий случай уточнила у Сокола Солнце, и Королевский Жрец немедленно ткнул её посохом в район поясницы, — Да всё, всё, не трогаю я его! Так, — на миг она задумалась, отойдя от меня на пару шагов, — Ладно, птичий двор, ай-да за мной. Что мы как нелюди на лестнице торчим, — договорив, принцесса резко повернулась на пятках и зашагала обратно к лестнице.

На несколько секунд в нашей теплой компании возникло замешательство.

— Это… это она кого птичьим двором назвала?

— Нас, — охотно пояснил господин Сокол, — Причем меня включительно.

Мы поспешили следом за принцессой, которая буквально взлетала по лестнице, подобрав юбку. Беркут единственный осмелился нагнать принцессу и пойти с ней вровень, я отстал просто из вежливости, Ястреб — в силу того, что такие преграды были для его веса слишком сложны.

— В храме ступеньки ниже! — ворчал он, с трудом волоча ноги.

— В храме и Солнце-бог молчит и светит, а не по лестницам носится, — не замедлила с ответом принцесса.

Добравшись до третьего этажа, Беркут сразу кинулся вперёд, вынув из бедренных ножен серп — проверял путь. Серп он держал на уровне своей шеи, в полусогнутой руке, явно красуясь и показывая свою готовность рубить любые попавшиеся на пути Тени.

Пока я оглядывался на поднимающегося за нами следом господина Сокола, Ястреб успел повиснуть на руке у принцессы и уволочь её дальше по коридору. Мы с Беркутом как могли молча пытались ему показать, сколь недопустимо подобное поведение, но Яське было побоку. Он явно собирался оправдывать своё неуважение тем, что Солнце то и дело налетала на углы и пыталась запнуться о все пороги на нашем пути, демонстрируя крайнюю неуклюжесть.

— Лет пять назад, — как ни в чем не бывало проговорил Ястреб, вышагивая рядом с видимо тоже слегка удивленной принцессой под ручку, — Остролист, большой «знаток» животного мира, приволок к нам в келью совенка, аргументируя это тем, что принял его за облезлого лесного голубя. Совенок жил у нас где-то полгода, прежде чем окреп и морально созрел для расставания с мамками в нашем лице. Так вот, эта теневая тварь умудрилась падать, врезаться в предметы и спотыкаться даже идя по совершенно ровной поверхности и вроде бы с небольшой скоростью. Вот и ты так же, как тот совенок — вроде коридор как коридор, а ты здесь уже все углы перецеловала!

Вместо ожидаемого гнева на неподобающее сравнение, Солнце улыбнулась и тряхнула головой, раскидав по плечам пёстрые волосы. Постепенно монолог Ястреба перешел во вполне связный диалог, причём утренний монах вёл себя так, словно не с принцессой по замку шёл, а с соседкой по корпусу яблоки воровать на Полуденную сторону храмового сада лез.

Мне по умолчанию пришлось замыкать цепочку — не обгонять же Беркута и уж тем более не встревать своим перекошенным рылом в беседу Ястреба и принцессы Солнце.

Королевский Жрец Сокол составил мне компанию. Обычно я только рад сопровождать его святейшество по любому делу, но сейчас бы дорого заплатил, чтобы господин Сокол шёл рядом с Беркутом или вовсе остался на Третьем Луче. Взгляд его внимательных, хрустально-голубых глаз был прикован к Ястребу и Солнце.

— Я не рассчитывал на такое развитие событий, — проговорил он негромко, чуть замедляя шаг. Я последовал его примеру, добровольно отставая от других монахов и принцессы, и теперь нас разделяло не меньше пяти метров, — Мне казалось, что в лучшем случае и при милости божьей Ястреб не окажется вышвырнут из замка мгновенно. В самых смелых мечтах я надеялся, что Солнце сочтёт ниже своего достоинства огрызаться с таким дурачком. Но она, похоже, считает иначе, — он помолчал несколько секунд, то ли ожидая от меня ответа, то ли обдумывая, что ещё мне стоит озвучить из его соображений.

В словах жреца мне слышался упрёк: Тени тебя, мол, дери, Кречет, я же тебе одному дал десяток подсказок, как себя вести, о чём не стоит при ней говорить, каких тем не касаться, я тебя неделю учил не раздражать принцессу, ты единственный знаешь план замка, вкусы и пристрастия Солнце, так с какого же перепугу Солнце сейчас идёт рядом с Ястребом, доверительно склонив к нему голову?!

Плохая была идея меня сюда посылать. Я могу изгнать любую Тень молитвой, я могу зажечь пламя короткой фразой и управлять им, как дрессированным зверьком, я умею ходить по лучам и знаю наизусть Книгу Полудня, но я совершенно не умею ладить с людьми. Никогда не умел и учиться не планировал. Особенно с такой-то рожей.

— На его месте должен быть ты, — наконец произнёс Королевский Жрец, продолжая укоризненно разглядывать макушку Ястреба.

Внутри у меня произошло странное волнение, словно в чашу ледяной воды моего спокойствия и показной невозмутимости кто-то разом высыпал горсть раскаленных углей. В груди у меня что-то зашипело, заклокотало, неприятно всколыхнулось. Я бы не удивился, если бы у меня из ноздрей в этот момент вылетело облачко пара.

На месте Ястреба должен быть я. Я, лучший из лучших, готовый к этой миссии как никто другой, должен был сразу сократить дистанцию с принцессой, попытаться стать ее приближенным, подойти как можно ближе, чтобы суметь защитить. Я, а не этот… странный мальчик с его безответственностью и наглостью.

Но что-то заставило Солнце улыбаться именно Ястребу. И что-то в нем, да и в Беркуте тоже, было такое, что заслужило больше внимания, чем я со своей перекошенной рожей.

Не ошибся ли Сокол, когда послал меня сюда? Солнце-Бога не обманешь, и если принцесса по некой причине отнеслась ко мне столь откровенно холодно…

— Жизнь так изменчива, верно, Кречет? — словно утешая меня, добавил господин Сокол, — Кому-то, — он смерил меня ироничным взглядом, — за просто так досталась милость Королевского Жреца. Ты же не думаешь, что всегда был для меня воплощением идеального монаха? Но по неясным причинам я был уверен, что стоит лишь дать тебе шанс, и ты взлетишь к Солнцу стремительнее птицы, имя которой носишь… А Ястребу досталась милость принцессы. Неисповедима воля Солнца! — на этом господин Королевский Жрец закончил свой монолог, так толком ничего не объяснив — лишь хуже растревожив мне душу мыслью — а не хуже ли я чем Ястреб.

***

На последний этаж Предрассветной башни Ястреба пришлось втаскивать Беркуту. Он задыхался, спотыкался, хрипел, и сквозь хрипы эти повторял, что понял, почему Солнце такая худая. Она растрясла все возможные запасы, бегая вверх-вниз по этой ужасной лестнице.

— Вот у меня келья, — хрипел он, с трудом переставляя ноги, — на первом этаже! Первом! Не седьмом! Это удобно! Принцесса, ты слышишь? Жить на первом этаже — удобно!

— Наша келья на втором, — перебил его Беркут, делая вид, что это такая светская беседа, — Тоже неплохо. Даже лучше, чем первый.

Девятый этаж, про себя сказал я, но вслух озвучить уровень своей кельи не решился.

Теперь Солнце шла впереди, по последнему этажу своей башни, по мягко загибающемуся коридору. Она явно была в куда лучшем расположении духа, чем в первую минуту встречи.

— Хороший знак. Она, по крайней мере, сразу привела вас к своим покоям, — негромко пояснил мне Сокол. Ему подъем на башню труда не составил. Жрец был крепок и здоров, вопреки почтенному возрасту.

Ястреб, которому окончательно изменили силы, опустился прямо на пол посреди коридора и сказал, что умрёт сейчас и здесь. Солнце, с грустью посмотрев на слишком легко сдавшегося монаха, вслух посетовала, что приказала накрывать завтрак в своих покоях, а надо было нас приглашать в одну из трапезных на первых этажах.

Услышав о завтраке, Яська волшебным образом воскрес, встал с пола и сказал, что умрёт после еды, на полный желудок оно приятнее будет. Мне было ясно, что он отчаянно паясничает, но не ясно было, почему Солнце эти сцены терпит и даже относится благосклонно.

— Ты убрала из комнаты собаку? — настороженно спросил Сокол, догоняя Солнце.

— Да.

— А второго питомца?

— Какого второго питомца? — с напором переспросила Солнце, смутив жреца.

— А ты сказала служанкам прибрать комнату?

— Дедушка, ты же сказал, что эти монахи мне почти слуги. Может, я им планировала поручить уборку.

Спустя минуту мы стояли у тяжёлой и широкой двери, выбить которую, казалось, можно было лишь тараном. С явным трудом открыв её плечом, Солнце вошла в свои покои, и Сокол жестом приказал нам следовать за ней.

До последнего я ожидал, что нас ведут в личную трапезную принцессы.

Комната же, открывшаяся моему взгляду, оказалась какой-то нелепицей. Кровать, стоящая прямо у окна, узкая, но добротная, заваленная книгами, не меньше чем сорок томов. Лоскутный ковёр, тянущийся от двери к кровати. Зеркало в средний человеческий рост в простой раме, с крупной трещиной, разрубившей его почти пополам. Кресло с вышитой подушечкой и скамеечкой под ноги, настолько крупной, что в моём детстве на нашем нищем севере это считалось за полноценную двухместную лавку. Пустая рама на стене. Ширма, по ткани которой бежали нарисованные лошади, скрывала дальнюю часть комнаты. У ширмы — что-то вроде собачьей лежанки, сооружённой, похоже, из одежды. Два сундука, круглый резной стол в центре комнаты и четыре стула.

И потрясающий воображение хаос. В мешанине вещей на полу я за пять секунд сумел обнаружить множество разорванной одежды, клубков пряжи, маленьких вышитых подушек, посуды, писчих перьев, книг, свитков, тетрадей, пустых чернильниц, флаконов из-под благовоний и масел, старых костей, ножей, сорванных со стен гобеленов.

Я замер, потрясённый этим беспорядком, и даже не заметил сперва, что стол накрыт — на нём стояла сковородка с подливкой и мясными шкварками, тарелка со стопкой румяных блинов, миска, в которой лежало несколько сладких перцев и какая-то зелень, и приборы на четверых.

Сокол попытался урезонить принцессу, что такое питание ей не подобает, но Солнце в ответ послала Королевского Жреца питаться божьей благодатью, а лично она предпочитает блины с салом. Ястреб согласно поддакивал. Сообразив, что чудом получил благосклонность принцессы, утренний монах наглел просто на глазах.

Беркут, не прекращая набивать себе цену, обошёл комнату, проверяя её на наличие Теней, придирчиво заглянул за гобелены и под стол, и лишь после этого, вежливо испросив разрешения у принцессы и господина Сокола, сел за стол рядом с госпожой Солнце.

— Не буду мешать твоему завтраку, Солнце, раз уж ты под надёжной охраной, — как ни в чём ни бывало заявил Королевский Жрец, — Я буду в Жёлтом кабинете, в библиотеке. Приятной трапезы. — Он дождался ответного невнятного мычания принцессы, после чего развернулся и направился к выходу. У самой двери он на секунду остановился и бросил мне тихо, даже не повернув головы. — Кречет, тебя ударит по хребту любой решивший войти слуга. Не стой столбом у двери.

Я покорно кивнул, впрочем, единственное что предпринял для изменения ситуации — встал столбом не у дверей, а у умиротворяющего зелёного гобелена с неясными орнаментами. Господин Сокол уже ушёл, так что вряд ли кто-то помешает мне спокойно дождаться окончания завтрака принцессы. Есть же я не то чтобы не хотел, я, каюсь, довольно прожорливый человек, но столовых ножей прислуга не предусмотрела, а без них я почти беспомощен. Конечно, у меня есть нож в рукаве, но если я его обнаружу, Беркут поднимет меня на смех — полуденный с ножом! Есть же не порезанную на кусочки пищу я могу, но выглядит это довольно мерзко. Обычно в таких ситуациях становится видно, что у меня не хватает пары зубов и капают во время еды слюни. Издержки сломанной челюсти.

— Эй ты, подставка для забора, — принцесса призывно махнула мне перемазанным в подливке и скрученным в трубочку блином, — быстро сядь. Считай, что это приказ Солнце-бога.

Я шевелиться очень не хотел. Я вполне уютненько устроился у стены, бочком к присутствующим, склонив голову так, чтобы отросшие волосы скрывали мою рожу. Да и единственный стул, что остался свободным — как раз напротив принцессы, спасибо, не надо.

Но ослушаться прямого приказа принцессы — еще худшая перспектива. Я нарочито медленно подошел к столу, секунд десять двигал туда-сюда стул, словно мне было принципиально то, как он стоит, еще секунд тридцать демонстративно ерзал, таращась на свои колени и делая вид что устраиваюсь поудобнее. На предложение поесть я тихо и вежливо отказался, разговоры принцессы с Ястребом игнорировал(Беркут хотя бы изредка подавал голос, когда тема касалась Теней или его корпуса) и единственным моим занятием было подливать воду по стаканам. Немного удивляло, что принцесса за завтраком пила обычную, колодезную воду.

Я, игнорируя щекочущий нос соблазнительный запах подливки, упрямо давился водой и делал вид, что узор на моей пустой тарелке — самое прекрасное и увлекательное зрелище в моей жизни.

Они обсуждали собаку принцессы, замковых животных, преимущество толстых блинчиков над тонкими, испортившийся колодец на территории Вечернего корпуса, каких-то кошек, болезни глаз и лошадиные гривы. Казалось, что наша тройка с честью выдержала «проверку на вшивость» — никто не поддался на провокацию принцессы у Третьего Луча, а сейчас, в этой комнате, Солнце казалась вполне дружелюбным и милым созданием, охотно слушающим мнения Беркута и Ястреба.

Я про себя молился — читать молитвы Солнцу было для меня привычным и давно проверенным способом успокоиться и вернуть себе уверенность в собственных силах.

Наконец, завтрак подошёл к концу, Беркут, уже встав из-за стола, собирал последним куском блина капли жирной подливки с пустой сковороды. Ястреб монотонно покачивался на стуле, насвистывая себе под нос. Принцесса, сидящая напротив меня, странно кривила губы, глядя на довольного и вроде бы чуть расслабившегося Беркута. Я старался смотреть не на неё саму, а на расшитое полотенце, которым она вытирала руки с таким остервенением, будто пыталась кожу с них содрать.

— Весновница! — крик принцессы оказался настолько резким, громким и пронзительным, что Ястреб единственное что со стула не свалился, а Беркут закашлялся от неожиданности. У меня ещё секунд десять в ушах звенело от этого теневого визга, — Весновница, иди сюда!

Из-за ширмы внезапно раздался громкий и отчётливый вздох, в который было вложено столько усталости и скорби, что у меня едва волосы не зашевелились. Я невольно обернулся, но ничего разглядеть не смог.

Принцесса обиженно фыркнула, бросила изучающий взгляд на Беркута и окликнула уже тише:

— Весна, иди сюда немедленно! У меня аж три парня здесь, один даже статный, темнобровый, как ты любишь. Ну, иди взгляни.

Я настороженно поглядел на принцессу. То, что в её покоях за ширмой сидела служанка меня не слишком удивило — она могла там заваривать чай, чинить одежду принцессы или просто ждать, когда можно будет унести посуду.

За моей спиной послышались шаги и Беркут, недавно ещё стоящий над сковородкой, вдруг вскинулся, округлил глаза, медленно наливаясь пунцовой краской, казалось, даже дышать перестал. Так же внезапно он вдруг обрушился обратно на свой стул, чудом его не сломав. Глаза у него стали непонимающе-виноватыми.

Ястреб, тоже скосивший глаза в сторону ширмы, как-то излишне поспешно отнял стакан с водой от своих губ, растеряно вскинул брови и оглянулся на Солнце. Принцесса, казалось, надулась в попытках сдержать рвущийся наружу хохот. Яська снова уставился в сторону ширмы, стремительно краснея, но глядя с живым интересом.

Я как-то интуитивно понял, что оборачиваться мне не следует.

— Слушай, и правда в этот раз молоденьких прислали. Даже слишком, — послышался незнакомый женский голос и я боковым зрением уловил как мимо меня прошла девушка в красном платье. Она подошла к Беркуту, через его голову улыбнулась Солнце и принялась не спеша собирать грязные тарелки, — Как вам Новый замок, монахи?

Очень не хотелось говорить и даже думать что-то плохое о служанке принцессы. Она была вполне милой девушкой с густыми, тёмными волосами, уложенными в высокую причёску. Самой обычной, я бы даже сказал — заурядной. Узкий лоб с некоторым количеством прыщей, хитрые голубые глаза, пухлые губки, то и дело складывающееся в быструю улыбку. Тонкие, редкие брови. Девушка крепкая, но не полная, с крупной, аккуратной грудью. Никогда не был приучен оценивать при встрече с девушками их грудь, но очень сложно оставлять без внимания такие детали, когда эти самые детали едва прикрыты платьем.

Беркут окончательно сравнялся по цвету с платьем служанки. Мне начало казаться, что у меня мутится в глазах — ну не может же быть, чтобы принцессе Солнце, воплощению Солнце-бога, прислуживала вот эта потаскуха?! Она совершенно бесстыдно обходила стол, словно не замечая, как неуместен её наряд, и с удовольствием наблюдала за реакцией монахов. Ещё и размалёвана была — слой белил на лице, масло на губах, припудренные щеки. Мне захотелось почему-то плеваться.

Беркут, всё это время опасливо отклоняющийся от вьющейся рядом служанки, чтобы случайно её не коснуться, смог с трудом выдавить одно-единственное слово:

— Зачем?!

Отозвался ему внезапно Ястреб. Подняв руку в примиряющем жесте, утренний монах спокойно произнёс:

— Служанки зачем? Затем, чтобы убирать посуду, коллега, — повернувшись к девушке, которая как раз подошла к его месту, он совершенно беззастенчиво спросил: — Ты ведь служанка Солнце? А ещё служанки будут?

Весновница, казалось, чуть не осела на пол от такой наглости, зато Солнце наконец-то расхохоталась.

— У меня только одна личная служанка. Весновница, — она указала на девушку в излишне откровенном платье.

— А тебе меня уже мало, цыплёнок? — Весновница склонилась к Ястребу, но тот в ответ лишь оскалился улыбкой, не собираясь показывать смущения.

— Я работник больницы Утреннего корпуса. Ваших титек я насмотрелся в больнице вот так, — он чиркнул себя по горлу. — Иди других смущай, коварная тётя.

Весновница, явно обидевшись на тётю, попыталась отойти к Беркуту, но Беркут уже успел ретироваться — вскочил из-за стола и отбежал к облюбованному мной с самого начала зелёному гобелену с таким видом, будто весь путь в замок он проделал только ради чести внимательно рассмотреть его орнамент.

Ястреб тем временем тихо посмеивался: его вид прислуги явно не смущал и не раздражал и казался чем-то неуместным, но простительным.

— Солнце, а почему тот монашек не хочет со мной разговаривать? — спросила Весновница, указывая на Беркута, который почти закопался носом в гобелен и к нам не поворачивался.

— Ты не в его вкусе. Ходишь, выменем трясёшь, пугаешь мальчика, — Солнце с деланным осуждением покачала головой. Весновница фыркнула.

Если это и была очередная провокация, то она закончилась провалом — Ястреб продолжал делать вид, что всё в порядке, Беркут был готов вынюхать всю пыль из гобелена, но не оборачиваться на искушение, а я вообще никак не отреагировал. Принцесса с усмешкой напомнила, что она обещала нам показать собаку. Собака сейчас была поручена заботам одной из её фрейлин и мы вполне могли сходить её забрать.

Мне было лишь в радость убраться прочь: служанка неимоверно раздражала одним своим видом. Почему-то внешний вид этой девчонки и то, как она смела расхаживать здесь, в покоях принцессы, в Новом замке, мне казалось особенно возмутительным и мерзким, почти прямым оскорблением короны и храма разом.

Злость на Весновницу напрочь вытеснила все мои жалкие переживания о том, что с моим лицом что-то не так. Ястреб на меня совсем не таращился последний час, поглощённый общением с принцессой, Беркут изначально проявил достаточно такта, а сама госпожа Солнце вообще не дала мне даже намёка, что во мне есть нечто неправильное или уродливое. Я даже таращиться в пол прекратил, малодушно пряча большую часть лица за волосами.

— Невероятная у тебя служанка, госпожа… — пробормотал Ястреб, вставая из-за стола и помогая Весновнице сложить тарелки в остывшую сковороду, — Будем знакомы, смелая тётя. Ястреб, — он пожал Весновнице руку и та, сразу бросив ужимки, запросто ответила на рукопожатие.

— Весна, — повторила она, улыбаясь, — Прости, цыплёнок, если смутила. Это у нас что-то вроде шутки для новеньких.

— Да ничего страшного. Я не смутился. У меня почти такие же растут, смотри какой я жирный. Я в следующий раз тоже приду без рубашки и отыграюсь.

Весновница расхохоталась, а Солнце, кажется, про себя повысила Ястреба в мысленной иерархии до уровня чуть ли не личного советника.

Беркут крабом пробежал вдоль стены к дверям и там остановился, ожидая нас и нервно поигрывая серпом. Солнце, кажется, даже с некоторой гордостью покосилась на Весновницу. Похоже, это вправду была очередная провокация. Весьма бестолковая, хочу заметить.

— Ну что, Кречет, как тебе нравится в Новом Замке? — спросил Яська, подёргав меня за рукав. Я медленно поднялся, вздохнул и нехотя ответил:

— Не совсем те испытания духа, какие я планировал преодолевать, но пока всё идёт в целом…

Крик Весновницы опередил звук бьющейся посуды на одно мгновенье. Она как раз собиралась унести почти пустой кувшин с водой в тот момент, когда что-то заметила. Её руки дёрнулись, как в конвульсии, кувшин упал на каменный пол, разлетевшись на десяток крупных черепков. Крик вышел коротким, испуганным, хотя по силе звука до принцессы ей явно было далеко. Первые три строчки оберегающей молитвы вырвались у меня полушепотом сами собой, я быстро оглянулся, пытаясь понять, что произошло, что она увидела — если это Тень и если эта Тень не присоединена к человеку, то я могу смело завершать начатую на чистом рефлексе молитву, тем самым приостановив ее и дав Беркуту время напасть первым.

Вечерний монах среагировал чуть ли не быстрее меня — я даже не заметил, как он очутился рядом с принцессой. Лезвия серпов слабо сверкнули, проносясь вдоль стены — Беркут вслепую рубанул пространство около госпожи Солнце, страхуясь от слившихся со стеной или с тенью ее одежды тварей.

Принцесса не была напугана, скорее ошарашена и непонимающе смотрела на свою служанку, которая вдруг пригнулась, закрыв лицо руками и слабо дрожа. Впрочем, ее оцепенение относительно момента когда затих крик длилось не дольше семи секунд.

А еще я, хоть убейте, не видел никаких Теней и не чувствовал даже слабой угрозы.

Весновница дернулась, выпрямляясь, на секунду отняла руки от лица, зыркнула в нашу сторону и тут же с тихим «ой!» снова закрыла лицо руками. Я совсем перестал понимать, что происходит, зато Беркут вдруг опустил яростно сверкнувшие в солнечном свете серпы и раздраженно поджал губы. Казалось, он сейчас начнет ругаться — громко и с чувством.

Принцесса скрипнула зубами от злости. Её личико вдруг передернуло от какой-то странной, новой эмоции, которую она прежде при нас не проявляла. И без того бледная, она побелела еще пуще, до чистого мучного цвета. Потом обвела нас троих быстрым, тяжелым взглядом и снова посмотрела на свою перепуганную служанку.

— Весновница… — тихо позвала она. Странно, что даже огрызаясь и подзывая её просто теневым ором, госпожа Солнце не вкладывала в свой голос никакого раздражения и уж тем более злобы. А вот сейчас её голос совсем нехорошо дрожал. — Весновница, ты…

— Что у него с лицом?! — выкрикнула служанка истерично, снова отнимая на секунду руки от лица, бросая на меня беглый, испуганный взгляд и снова пряча глаза за ладошками. На этот раз она даже чуть попятилась. Она до того испугалась, что почти плакала, плечи у нее мелко вздрагивали.

Нет, не так.

Он до того испугалась меня, меня и моего вида, что почти плакала.

Самое нелепое, что такое бывает. Есть дети, которые, будучи покусаны собакой, уже на следующий вечер гладят ту самую злую псину и совершенно не боятся, а есть те, кто после покуса всю жизнь боятся даже маленьких брехливых щенков. Есть девушки, которые, увидев на улице дохлую змею, лишь вздрогнут и пойдут дальше, а есть те кто с криком бросится домой и проревет в кладовке до вечера. Есть люди, которые, увидев мое лицо лишь мысленно меня жалели, а есть такие как Весновница — они впадали при виде меня в истерику. Таких не много, да. Но я бы не назвал реакцию служанки госпожи Солнце совсем уж дикой.

— Что у него с лицом?! — повторила Весновница, в ужасе поднимая взгляд на принцессу. Принцесса была бледна и с виду спокойна, и больше не выглядела задиристым воробьем.

— Собери осколки и возвращайся к работе, Весновница, — деревянным голосом проговорила она.

— Ты видела, что у него с лицом?! — уже с нервным смешком выпалила служанка, махнув в мою сторону рукой, — Ты видела?!

Я невольно ссутулился, опустил голову, избегая взгляда принцессы.

— Весновница, продолжай уборку, — процедила госпожа Солнце сквозь стиснутые зубы. Я был ей благодарен. За то, что не стала утешать эту плаксу, не стала предо мной извиняться и пытается сделать вид, что ничего не произошло. Хоть бы служанка сейчас утерла нос и убежала к себе в комнату, хоть бы прекратила на меня так смотреть, словно ужаснее ничего не видела.

Я не смотрел на Весновницу, но слышал ее тяжелое дыхание и сбивчивую речь:

— Но он… он…

— Он редкостная дылда, и на этом его недостатки заканчиваются, — по-прежнему деревянным голосом отозвалась принцесса, — Если ты не справляешься со своими обязанностями — немедленно проваливай и пришли убрать со стола Розу.

— Но он… Ай!

— Пусти меня сейчас же!

Я быстро вскинул глаза. Беркут стоял между принцессой и перепуганной служанкой. Левое запястье Солнце он перехватил буквально в десяти сантиметрах от лица Весновницы — видимо, госпожа попыталась оттолкнуть от себя несчастную. На лице у Беркута была смесь медленно нарастающей паники и желания всех порубить в капусту своими серпами. Он в отчаянии оглядел комнату, ища поддержки.

— Кречет! — с надеждой окликнул он.

Я мысленно послал к Теням всех этих психованных служанок, личные переживания, свою горькую судьбу и прочие маловажные факторы. До меня с опозданием дошло, что мы, в общем-то просто сопроводив в первый же час принцессу на завтрак, умудрились приблизиться к провалу на максимально близкое расстояние.

А еще у Солнце было такое лицо, словно её только что прилюдно обсмеяли и закидали гнилой картошкой. Ярко-желтые, как сам солнечный свет, глаза зло блестели, губы кривились, словно она вот-вот сама заплачет, на щеках — лихорадочные красные пятна, особенно заметные на фоне ее бледности.

Я резко шагнул вперёд.

Мне, в общем-то, даже делать ничего не пришлось. Достаточно было подойти к Весновнице поближе, посмотреть на нее сверху вниз(она мне даже до плеча не доставала, такая мелкая) и не повышая тона произнести «уйди!», и она в ту же секунду бросилась прочь, побелев от ужаса и отвращения.

С принцессой было сложнее. Я обескуражено смотрел на неё, как она вырывает свою руку из цепких пальцев Беркута, как сердито одергивает рукава рубашки, как сквозь зубы костерит пугливую служанку, совсем не стесняясь в выражениях. Вечернего монаха она не слушала — на любую его попытку вставить хоть слово она отвечала десятью.

Я поспешно шагнул к Ястребу и наклонился, что бы ему лучше слышен был мой шепот:

— Я не хочу показаться грубым, но наша госпожа сейчас, похоже, удушит своего защитника… Попробуй её отвлечь, предложи самим убрать посуду, тебя она послушает хотя бы.

— А ты? — Ястреб, ранее пришибленный и растерянный, заметно оживился.

— А я сейчас же направлюсь в библиотеку к господину Соколу. Появились вопросы, требующие непосредственно его вмешательства, пусть это вмешательство и будет на уровне совета, — уже в полный голос сказал я, заставив принцессу притихнуть.

Я позорно бежал, выскочив за дверь. Понимал, что нельзя поддаваться эмоциям, но все шло наперекосяк. Я до смерти напугал одним своим видом личную служанку Солнце, да еще и пред этим мысленно обругал ее на чем свет стоит! Хорош защитник, нечего сказать.

Не остановило даже то, что сама принцесса меня окликнула с порога. Я не оглянулся, лишь прибавил шаг, торопясь скорее попасть под защиту своего учителя и услышать наконец от него, что же мне делать. Если вся прислуга будет меня так пугаться…

Солнце, Солнце, дай мне сил.

Все шло совсем не так, как должно. Я всё сделал неправильно.

Да простит мне мою слабость Солнце.

Сим подтверждаю, что выше указал лишь чистую правду. Именем Солнце-Бога.