Нормально

Крапива

Три девушки. Три пути. Три выхода. Три испытания. Одной нужно решить, о чем спросить у бога. Второй предстоит искупление страданием. Третья должна придумать, как заработать на человеческих грехах. Предсказания уже получены. Одну ждет богатство, но какое? Другую — свадьба, но с кем? Третью — смерть, но чья? Череда принятых решений приведет их к себе, к богу и к пониманию того, что плохо, хорошо и нормально. Книга содержит нецензурную брань.

Зарина. Снег

Зарина чувствовала себя неловко, пересказывая всё это незнакомому Мише. И где-то на середине рассказа о встрече с Айнуром она спросила, не хочет ли Миша встретиться вживую. Он ответил, как всегда, мгновенно. И да, он очень хотел, но оставался в командировке, и хотя очень любил свою работу, теперь ему милее была бы Москва, потому что там Она. Он взял за правило писать о ней всегда с большой буквы, и Зара впитывала это отношение, как иссохший ил на берегу Волги воду.

На следующий день снова уставшая после пар, она продолжила свой рассказ об Айнуре. И с каждым сообщением, с каждой тактичной реакцией Миши, ей было легче — писать и жить.

Вернувшись со своего тайного места у реки, Зарина ещё почти час просидела у подъезда, давая возможность маме спокойно отпраздновать свой день рождения, не расстраивая тем, что они с Айнуром не оправдали надежд. Жалела, что место перестало быть тайным. И что понесло её с этим гопником именно туда? В школе она часто приходила туда в самые сложные дни. Разводила секретной зажигалкой костерок, грела об него руки и одинокую душу. Мечта, которая тянула её вперёд — через зависть к бОльшим возможностям других, через сонные февральские вечера за скучными учебниками — эта мечта холодила сердце, превращала его в камень, которому нельзя чувствовать лишнего. Нельзя сомневаться в мечте, потому что это мешает, нельзя делать что-то только для удовольствия, мечтать о чём-то ещё уже тоже не стоит — ты сама определила своё место, так будь же добра, работай. Или «пока ты спишь, твою мечту исполнят другие».

Когда поступила, мечта стала почему-то дальше, и Зара застыла ещё больше. Сейчас же очень хотелось согреться. Когда же наболтаются у мамы эти женщины? Делать им нечего! Уже в темноте в круге фонарного света появился Айнур. Он не смотрел на Зарину, только достал из-за спины охапку сухоцветов и положил рядом с ней на лавку. Сам отошёл к подъезду.

Зарина отодвинулась от «букета», но взглянула на уже знакомый узелок на шнурке и рассмеялась. Вышла его мама.

— Ну что, ребята, поладили? — понимающе и слепо улыбнулась она, и уже только сыну: — Сейчас, улым, такси приедет.

«Пойдёшь в музей со мной?» — прошептал он, пожимая ей руку на прощанье.

«И мы ходили в музей», — написала она Мише. — «И потом ещё гуляли. Потом я уехала в Москву, а он приезжал два раза. И переписывались в промежутках. И я приезжала домой. Последний раз я сказала, что отец оставил мне полуразрушенную дачу в Васильевке. Жалею».

«Почему?» — всё, что спросил Миша. Но ответить было не так просто, и Зарина замолчала на несколько дней.

Он не тревожил её. Он вообще поразительно чувствовал, что ей нужно в каждый конкретный момент. Она поначалу пыталась узнать что-то о нём, но он хотел говорить только о ней, и Зара расслабилась.

Когда в один из последних дней каникул она случайно упомянула, что умерший в августе отец оставил ей дачу с участком, Айнур изменился в лице. Они сидели на той же лавочке у подъезда, и она гладила перчаткой место, где когда-то лежали сухоцветы. Теперь там налип лёд.

Лёд покрывал и весь потрескавшийся фасад домика. Девять с половиной соток да и ещё и под уклон — Айнур не был в восторге. Он напоминал маньяка, осматривающего жертву.

— Смотри! — Зарина забегала по нетронутому снегу сразу, как Айнур снял с петель неоткрывавшуюся калитку. — Смотри! Вон там окошко — на чердаке. У меня там был угол. И когда было тепло, я там спала на одеялах. А однажды ко мне ласточка залетела! Металась по комнате, как угорелая. Мама очень испугалась, говорила, что к смерти.

— Кто-нибудь умер? — Айнур шёл следом, глубоко втаптывая следы неизменными берцами. Зимой он носил их на два носка. Айнур смотрел на кусты, которые надо вырубить. На колодец, который надо прочистить. На иссохшую с одной стороны яблоню.

— Что? — Зара обернулась, и он почти влетел в неё. — А, нет. Это ж приметы! Но если посчитать, что отец стал пить потом… Нет! Ласточка была хорошая!

— Дом снесём, конечно. Новый построим ближе к забору. Но забор тоже надо новый, вот там — повыше. — Они наконец стояли перед домом. Айнур упёр одну руку в бок, другой размахивал, придавая определённости своим планам. Зарина смотрела на него. Молча.

Он говорил ещё несколько минут, пока заметил, что она молчит. Наконец повернулся.

— Ты чего?

— А ты с чего мой дом сносить собрался?

Айнур сглотнул. Пока молчал, Зарина рассматривала его. Шапку после такси он не надел, и теперь снег припорошил его свежую стрижку. Уши порозовели и казались оттопыренными больше, чем обычно. Родинка под правым глазом выделилась сильнее на побледневшем от мороза лице. Он видел, что она расстроена, но не понимал, почему. Переводил взгляд с неё на дом и обратно. Моргал. Наконец выдавил:

— А где мы будем жить, когда поженимся?

— В смысле, поженимся?

«Мы даже не целовались. Понимаешь? Мы никогда не целовались! Я хотела, но он уклонялся. И смотрел на меня, как будто я чуть на панели не оказалось, а он меня спас».

Айнур смотрел на Зарину, как на дурочку. Она видела, что мешает ему. Что ему не терпится зайти в дом, заглянуть за него, рассмотреть потрёпанный сарайчик и его содержимое. А приходится объяснять очевидные вещи маленькой идиотке.

— Я не понимаю, — сказала она. — Объясни.

— Я считаю, что мы должны пожениться этим летом. — Он пытался смотреть на неё, но его взгляд соскальзывал. На участок ему было смотреть интереснее.

— Это что, предложение? — кокетливо улыбнулась. Надеялась, что можно ещё всё исправить, свести в шутку. Чтобы не было этого унижения, этого «я считаю» и «мы должны». Чтобы не было этой попытки от неё отделаться.

— Ну, если тебе это надо так называть… Что там за домом?

— Айнур! Айнур, мне ещё четыре года учиться. Какой «пожениться»?

На этот раз ей удалось привлечь его внимание.

— Естественно ты должна бросить учёбу. Больше она тебе не понадобится.

Она закашлялась — подавилась слюной, когда набирала в рот воздух для ответа. Наконец выдавила:

— Я завтра уезжаю.

Он ничего не ответил. Просто развернулся и ушёл.

А Зарина осталась стоять посреди заросшего и заледеневшего участка её отца. Дом в грязных голубых разводах нависал над ней, угрожая похоронить под собой. Она старалась помнить, как они приезжали сюда втроём. Как она играла на залитом солнцем лугу. Как отец покрывал пропитанное солнцем дерево свежей краской.

Но в плохие минуты просачивались воспоминания и о другом прошлом этого дома.

Зарине исполнилось пять или шесть, когда она приезжала сюда в последний раз. С утра она уговорила маму накрахмалить кружево на любимом зелёном платье. Это кружево мама позже, перед похоронами, сожгла утюгом. Но в тот, последний, день оно было белым, как снег, на который теперь капали её слёзы после ухода Айнура.

Тогда они приехали из-за звонка соседки по даче. Кто-то из гостей отца наложил кучу у неё на участке. Как она орала! Зара слышала её крик за тридцать километров через оранжевую трубку дискового телефона в руках у застывшей мамы. Мама только ахала, вставить слово у неё не было шансов. Мама тогда уже подала заявление на развод, но отец не явился, и их не развели. Он и не собирался. Пьяный, он всегда орал: «Пока смерть не разлучит! Помни, Радмила Гафаровна! Пока смерть не разлучит!» Обычно на этом этапе он начинал выдыхаться и, выплёвывая со слюной отдельные слова: «пока смерть!», «Радмила!», «помни же!», «Помни!», он затихал.

Когда они приехали с мамой на дачу по звонку соседки, летел пух. Они шли аккуратно, глядя под ноги — мало ли сколько куч успели навалить собутыльники отца.

Поначалу, после того как мама поменяла замок в квартире и отец переехал на дачу, он звал старых друзей. И вместе с ними жарил шашлычки, пил принесённый ими коньячок и водочку, перемывал кости супруге, рассказывая, что она перебесится, что без него не сможет, что он её научит. Мама отлёживалась дома со сломанным ребром, о ней заботилась тётя Света — кассирша из магазина.

Когда друзьям надоело с ним пить и поить его за свой счёт, он стал звать дачников: тех, кто жил постоянно, и тех, кто приезжал иногда. Он перешёл на самогон из соседнего посёлка. Мама замазывала пожелтевшие синяки на лице и ходила на работу.

Когда синяки прошли, отец звал пить уже всех, но шли с ним только бродяги, встречавшиеся у помойки, и бездомные же собаки.

Когда Зара с мамой приехали последний раз, лил дождь и отец давно пил один.

Всё вокруг было загажено мусором, кусты и деревья поломаны, в доме застоялся кислый воздух. На веранду, ещё в прошлом году застеклённую, а теперь скалящуюся дырами, зашли вместе. Но, почуяв дух, долетавший изнутри, мама отправила Зарину к соседке, отдав горсть шоколадных конфет — задобрить тётку.

Зара не видела отца в тот день и больше никогда. И в гроб не смогла заглянуть, потому что даже из него чувствовала неперебиваемый кислый запах перегара и неотмываемого тела. Но больше маму никто никогда не бил.

Зарине не понравилось рыдать на морозе, и уж точно она не собиралась идти домой пешком. Она вызвала такси и договорилась, что мама оплатит в конце поездки. Пообещала себе, что вернёт с лихвой.

На следующий день Айнур прислал СМС: «Тебе придётся выбрать: или я, или твой институт. Но помни, никто тебя не будет любить так, как я».

На сообщение с завершением истории об Айнуре Миша ответил не сразу, и Зарина испугалась, что рассказала слишком много, что не стоило выносить сор из избы, что он наверняка её осудит.

Ответ пришёл только через два дня и шесть с половиной часов.

«Прости, что долго не писал. Я не мог подобрать слов. Твой рассказ задел меня за живое. И даже моя собственная честь как мужчины, как мужчины-мусульманина, задета. Поведение этого Айнура недопустимо. Я бы хотел обнять тебя, чтобы ты почувствовала настоящую поддержку. Как никогда жалею, что я так далеко от Москвы. Я бы так хотел тебе помочь!».

«Спасибо, что написал это. Ты знаешь, я даже так чувствую твою поддержку. Теперь и я жалею, что ты далеко (ŏ◡̆o)»

После этого дышать стало легче и даже учебная нагрузка показалась не такой чудовищной.

Просила Мишу сделать фото с ним и горами. Он долго отнекивался, но потом всё же прислал. На зернистом телефонном фото темнела маленькая фигурка на фоне поражающих воображение склонов. Зарина долго вглядывалась в картинку. И хотя она могла найти тысячи более качественных и даже более впечатляющих изображений, это трогало особо. Оно было настоящим, живым, сиюминутным, как старые полароидные фотокарточки. Оно сделано специально для неё человеком, с которым её свела судьба. Или бог.

Посмотрев на Айнура Мишиными глазами, она даже застыдилась своих переживаний о нём — теперь стало ясно, что он совершенно этого не стоил. Перед глазами постоянно крутилось кино о том, в каких выражениях она его отошьёт на грядущей вечеринке. Представляла, как он будет умолять её передумать, отменять свои дурацкие условия и рассказывать о своей любви. А она скажет что-то вроде: «Не унижайся. Я знаю тебе цену. И себе цену знаю». Хорошая фраза. Потом придумывала что-то новенькое. А иногда просыпалась среди ночи и пугалась, что потеряет Айнура, и собиралась с утра же собирать вещи и ехать домой: потом как-нибудь заберёт документы.

Стало тяжело говорить с мамой. Рассказывать о Мише не хотелось — он у мамы связался с дурацким зверем из сна, и теперь она не хотела ничего о нём слышать. Об Айнуре тоже особо не расскажешь — ани обязательно будет обсуждать всё с его мамой, а Зара никого не хотела расстраивать, и уж точно не хотела, чтобы что-то дошло до него через третьи руки. Обсуждали учёбу. Мама чувствовала напряжённость, но напрямую ничего не спрашивала.