Нормально

Крапива

Три девушки. Три пути. Три выхода. Три испытания. Одной нужно решить, о чем спросить у бога. Второй предстоит искупление страданием. Третья должна придумать, как заработать на человеческих грехах. Предсказания уже получены. Одну ждет богатство, но какое? Другую — свадьба, но с кем? Третью — смерть, но чья? Череда принятых решений приведет их к себе, к богу и к пониманию того, что плохо, хорошо и нормально. Книга содержит нецензурную брань.

Слава. 2002 г.

Слава провёл руками по волосам и попробовал представить, как они будут выглядеть, когда он будет мёртвым. Ему казалось, что они станут похожи на сухую траву. Сейчас же, густо-чёрные, они отросли уже ниже ушей. Он не ходил на бокс два месяца — месяц рука была в гипсе, теперь прийти было отчего-то стыдно.

Договорились встретиться с Семёном у школы. Тот заканчивал какой-то проект и разве что не ночевал в кабинете физики.

«А волосы Семёна как будут выглядеть?»

Зазвонил телефон. Мила.

Ещё две недели назад она встречалась с Семёном. Уже неделю — со Славой.

«Интересно, она разницу-то заметила?»

— Да. — Снял трубку. Он старался быть немногословным. Так казался себе крутым, как Семён.

— Милый, ты сегодня не хочешь у меня подвиснуть? Предки укатили на дачу.

— Не знаю. Позже скажу, — отнекивался от ночёвки, как мог. Для себя решил, что сначала должен всё прояснить с братом, но внутренний голос шептал, что это просто страх.

Отправлял Сёме требовательное СМС транслитом: «Ty gde?», когда проехался по нервам скрип тормозов. Что-то разбилось. Кто-то крикнул.

«Сёма?» — стукнуло сердце и встало. Воздух затаился внутри. Чьи-то неестественно изогнутые ноги торчали из-за машины всего метрах в тридцати от Славы.

Девушка на остановке ткнулась в грудь незнакомому юноше в тельняшке. Он погладил её по спине.

Слава застыл. Он прятался от Семёна как мог, с тех пор как умерла мама. Избегал близости. Близости близнеца! Но вот оно самое страшное. Вот этого он избегал. Не близости — боли. Взвыло что-то внутри, прорвалось немного наружу, захрипел стон на выдохе. Боже, сколько он не успел!

Машина проехала ещё немного, и сердце пошло раньше, чем осознал мозг. Не Семён. Какой-то мужик в мешковатой одежде, грязный, на красный свет.

«Сам виноват», — выкрикнули диагноз.

Кто-то постучал Славу по спине.

— Что тут? — раздался голос брата.

Слава развернулся и обнял Семёна. Семён обнял в ответ крепко, как будто ждал этого долго-долго.

— Я здесь. Я в порядке. Всё хорошо, малыш.

Слава хмыкнул. Так часто говорила мама весь год перед своей смертью.

Слава не знал, что именно случилось в девяносто пятом. Но как будто в один год их семье перебили хребет и за канат спинного мозга вытащили душу. Замкнулся и озверел отец. Через год умерла мама. Слава не помнил её болезни. Была ли она вообще?

Cверху наложились чужие воспоминания и то, что он сам рассказывал знакомым. Почему не был в музыкалке? Похороны. Окружающие замолкали. И потом кто-то особенно смелый или бестактный спрашивал: что случилось? Мама умерла. Задерживали дыхание. Как будто это заразно. Нет, нормально. Только пусто очень. В школе вообще ничего не говорили. Как будто они с Семёном болели.

Музыкалку бросил. Мама любила слушать, как он играет или поёт. Отцу дела не было. А брат… Славе казалось, что Семён слушал его, кивал, как будто даже говорил, что ему нравится. Но все это было не по-настоящему. Из любви, из поддержки, но Семёну не было дела до музыки. Он был весь про картинку, про кон-струк-ци-ю.

Ничего нового Слава для себя не нашёл, занялся боксом, выбивал боль, которая рвалась наружу воплями в одиночестве. Даже Сёму стеснялся. Стеснялся, что чувствует. Сёма впрочем перестал быть Сёмой и стал Семёном и никем больше. Редко-редко в минуты пьяной откровенности Слава переходил на «Сёму», но утром делал вид, что забывал об этом.

Больше пустоты — больше бокса. Больше бокса — меньше времени подумать, осознать, переболеть.

Отца избегал. В нём была какая-то язва. Слава смутно понимал, что это связано со смертью отцовых друзей, но не больше.

Соня. Встреча

Отец Семёна оказался примерно таким, как Соня его представляла: и живот, и рубашка. Только в плечах он был вдвое шире, только в руках крутил не зажигалку — пластиковую карточку пропуска с женской физиономией — схватил со стола секретарши. Стало понятно, в кого Семён такой высокий. На парковку перед особняком на Волхонке, где фирма Алексея Геннадьевича снимала офис, падал снег. Мигала красным сквозь пелену палатка «Блинчики» у храма Христа Спасителя.

Семён оттолкнулся от бока отцовского рэнджровера, пожал протянутую руку.

— Привет, сын!

И только после этого Алексей Геннадьевич заметил в тени кривого дерева Соню, поддерживающую безжизненную фигуру псевдобрата.

— Почему он в таком состоянии? — Глаза мужчины загорелись, но Соню он не удостоил даже взглядом.

— Пап, зачем ты это сделал? Думал, я его не найду?

— Так, ладно. Тебе чего надо? Такси? Или водителя попросить вас отвезти? Лучше такси, чтоб этот салон не заблевал мне. — Полез в карман пиджака за телефоном. — От тебя, Семён, не ожидал.

— Ты чего, отец? Сонь, брось его.

Соня выскользнула наконец из-под надоевшей, пахнувшей какой-то жжёной резиной, куклы.

Они волокли её больше часа. Искусственная нога раз за разом била носком Соне под колено. И с каждым ударом Соня всё меньше понимала, зачем она в это вляпалась. У кремлёвской стены сделали привал.

«Слушай, — прохрипела Соня Семёну, — а ты не знаешь, что за птица? Ну эта, с часами?»

«Серьёзно? Это тебя сейчас больше всего волнует?»

«Какая разница, что меня волнует?» — нахохлилась она.

«Не знаю. Она похожа на кого угодно — синицу, воробья…» — Семён теребил застёжку на дутой куртке псевдотрупа.

«Что-то есть в ней такое… Особенное», — протянула Соня, заглядываясь на мелькающие мимо машины. Одна остановилась, помигала аварийкой, водитель с пассажиром поменялись местами и поехали дальше.

«Я старался не допытываться. — Семён расстегнул половину молнии и теперь пытался застегнуть её обратно, но собачка за что-то зацепилась. — Но что всё-таки произошло в том парке? Вспомнила?»

«Нет». — Нахмурилась, отвернулась. — «Наверное, головой сильно стукнулась».

Не признаваться же ему, что судя по выхлопу, она просто напилась так, что ничего не помнила.

«Может, попробуешь нарисовать?»

«Слышь! Не лезь ко мне в голову! — отодвинулась на сантиметр. — Я и так эту хреновину с тобой тащу!»

Сказать, что уже полгода ничего не рисовала, она тоже не могла. Знать бы, почему.

Муляж с лёгким шорохом соскользнул в снег под колёса рэнджровера. Нога легла под туловище, как будто труп сел на шпагат. Алексей Геннадьевич дёрнулся его поймать, но замер в недоумении.

— Что за хрень? — произнёс он медленно, как будто обдумывая каждый слог.

— Серьёзно? — влезла Соня. — А на что похоже?

Мужчина ей не ответил, но хотя бы взглянул.

— Так, это я забираю. — Алексей Геннадьевич едва заметно махнул вынырнувшему из темноты охраннику и сделал шаг к Семёну. — Слушай сюда, сын. Я не знаю, что происходит. Неделю назад твой брат психанул и сбежал — и с работы, и из дома. Знаю только, что вчера он был на одном мероприятии в Октябрьском парке.

— Это «мероприятие» случайно не ночью проводилось? — опять влезла Соня.

И тогда Алексей Геннадьевич обратил на неё внимание.

— А ты, собственно, кто?

Семён хотел что-то сказать, но она не могла остановиться.

— А я — это, собственно, я! — выкрикнула и сложила руки на груди. «Какой идиотизм, боже! Как мне будет стыдно».

Семён наконец смог втиснуть слово:

— Это Соня. Мы случайно наткнулись на эту куклу рядом с Кафедральным собором в Старосадском.

— Случайно, — повторил отец. — А о парке она тоже случайно знает?

— Что, правда, ночью? — недоверчиво переспросил Семён и сразу кивнул сам себе. — Ну так она там со мной была.

— Короче. Я не знаю, что происходит. Но узнаю. И вам обоим я советую не теряться.

Он резко развернулся и ушёл. Не попрощавшись, не пожав руку сыну. Какое-то время Семён смотрел ему вслед. Потом развернулся к месту, откуда только что забрали муляж тела брата. На синтепоне снега отпечатались очертания.

— Чёрт, чёрт, чёрт! — процедила в него Соня. — Что это было вообще? И что мне теперь делать? За каким лядом я своим лицом здесь светила?

Семён взглянул на неё, как будто что-то считая, развернулся совершенно так же, как отец, и пошёл прочь.