Низковольтовые руны высокого напряжения

Марк Салимов (2024)

В середине ХХ века один англосаксонский) учёный свёл всё существующее многообразие параллельных миров к единой системе физических констант и математических уравнений, из которых вывел четырёхуровневую классификацию этих миров. К первому уровню он отнёс миры с привычными законами, ко второму — миры с другими физическими константами, к третьему — возникающие в рамках многомировой квантовой интерпретации, а к четвёртому — миры с иными законами бытия. Предлагаемый вниманию читателя мир образовался ещё в петровскую эпоху как результат пересечения миров третьего и четвёртого уровней, когда в слегка отличный от нашего мир пришла во всех смыслах невероятная вероятностная магия. С тех пор здесь проявляются и эффекты «намоленности» изображений, включая не только лики местного бога подозрительного происхождения, но и руны или, к примеру, условные изображения электрических элементов, чем пользуются попавшие сюда друзья — простой советский электрик и недоучившийся инженер электронной техники…

Глава седьмая, в которой башкирская мать наконец находит своё потерянное русское дитя

— Кто ты? — спросил Таменунд, поражаясь егоголосу.

— Ункас, сын Чингачгука, — скромно ответил пленник.

Джеймс Фенимор Купер «Последний из могикан»

— Мама, — сначала по-русски простонал парень с обожженным до неузнаваемости лицом и кое-где оставшимися клочьями не до конца догоревших, но опалённых до серой седины когда-то темных волос, — Где же ты, мама, мне очень-очень плохо, мама!

Так всё-таки урус, — с неприязнью подумала Халида-апай, бездетная сорокалетняя вдова, здешняя целительница и учительница русского языка по совместительству, единственный сын которой пропал без вести пять лет назад, безвозвратно уйдя со своим русским другом в нелёгкий трёхдневный горный поход куда-то на Северный Урал.

Русский друг вернулся только на шестые сутки похудевший, осунувшийся, с изодранными в кровь пальцами рук, стёртыми до мяса ногтями, но всё-таки вернулся. А её сын Масалим так и остался навсегда заваленный тысячами тонн горной породы в какой-то ранее никому не известной глубокой пещере на уральской Горе мертвецов.

Обойдя дом своих родителей-учителей по широкой дуге, друг сначала приполз на коленях к дому Халиды-апай, где, задыхаясь в рыданиях, рассказал, как всё нежданно произошло, как он двое суток пытался раскопать, раскидать каменные завалы и как понял, что всё это бесполезно, когда наткнулся на перегородивший путь огромный осколок каменного свода.

Услышав это, собравшиеся вокруг сельчане тут же бросились по домам для скорых сборов в дальнюю дорогу, и уже через каких-то полчаса, пара десятков наиболее крепких мужчин со всем необходимым снаряжением ускакали на своих лошадях в указанном направлении.

— Живой или мёртвый, но твой сын обязательно найдётся, а его друг ни в чём не виновен, ибо не растерялся, не бросил Масалима в беде и сделал всё, что смог сделать имевшимися у него невеликими силами, — мягко увещевал старейшина убитую горем мать.

Единый знает, из-за чего произошёл обвал в многотысячелетней пещере, но обвалившейся горной породы оказалось слишком много, сына так и не нашли, а в сердце Халиды-апай с тех пор поселилась, может быть и не оправданная, но глубокая ненависть ко всем урусам.

Но, творец Единый, как же этот урус на сына похож! — грустно думала она, промокая его сожжённые губы влажным бинтом, — Они ведь с моим сыном примерно одного возраста.

— Ну и как он? — тихо спросил её как всегда бесшумно подошедший отец, — В себя ещё не приходил? Нам надо обязательно выяснить, кто он и откуда. Не хотелось бы привечать в своём доме какого-нибудь беглого преступника или вероотступника.

— По поводу последнего могу сразу сказать, что нет, папа, — отрицательно помотала она головой, — Я вижу у него хотя и довольно слабые, но хорошо проработанные магические каналы, что, как ты и сам даже лучше меня понимаешь, означает наличие магического или духовного образования как минимум. Что же касается наличия или отсутствия судимости, то здесь я тебе ничего определённого сказать не могу по той простой причине, что не могу пока считать ни одной из контрольных меток с его изувеченной ауры, папа.

— Э, не понял, — не понял отец, — Смазанные метки исправительных заведений, что ли?

— Вообще ни одной метки не могу считать, папа! — взорвалась не только магически, но и нервно истощённая за последние дни и ночи дочь, — Ни родовой, ни клановой, ни-ка-кой! Аура нашего урусского гостя настолько разрушена мощнейшими магобиодинамическими, маготермическими и маговероятностными воздействиями, что его мама родная не узнает!

— Где… Где я? — простонал неожиданно очнувшийся от её экспрессивной речи пациент, с видимым трудом проталкивая слова через обожжённое горло, — И… И… И… Кто вы?

— Вас пока не должно волновать, где вы, и кто мы! — опережая свою дочь-целительницу, чёрной молнией метнулся к нему старый воин, — Самое главное для вас сейчас это то, что вы находитесь в безопасном месте, и вам ничто и никто не угрожает. Однако, поймите нас правильно, нам очень важно знать, кто же вы сами? И какого вы роду-племени?

Настоящий хозяин тела, поглощённый непрерывной борьбой с постоянной изматывающей болью, в данный момент ответить никак не мог, а потому ответ пришлось держать уже его совладельцу Малику, несколько утратившему контроль над речевыми функциями.

— Род Барын… племя Табын… аймак Хупэиш, — прошамкал он заученную ещё с детства малопонятную ему самому сигнатуру наполовину беззубым ртом, — Э-э, а у ваш ражве не продаётша шлавяншкий шкаф ш тумботшкой, нет? Ну и болван же вы, Штюбинг, однако!!

— Что-о-о? — переглянулись до крайности взволнованные отец с дочерью, пропустившие мимо ушей явный бред про какую-то мебель, — Повтори, что ты сказал! И как тебя зовут?

— Род Барын, племя Табын, аймак Хупэиш-ш, — прошипел Малик на последних остатках воли, — Меня жовут Ма… кха-кха-кха… Ша… кхе-кхе-кхе… Шали… Кхе-кхе-кхе…

— Масалим?!! — бросилась к нему Халида-апай, — Сынок?!! Сы-ы-ыно-о-очка-а-а!!!

— Но… Но… Он же совсем не говорит по-башкирски! — растерянно пробормотал отец.

— Да за пять лет у урусов можно забыть что угодно! — досадливо отмахнулась ничего не желавшая слушать дочь со слезами бесконечного счастья на глазах, — Даже родной язык!

— А, ну да, — неуверенно согласился порядком струхнувший отец, видя как у его обычно почтительной дочери нарастает ярость матери, у которой опять хотят отнять единственное дитя, — Гм, ведь всё совпадает: и род, и племя и даже наш редкий аймак, и тот совпадает. Ну, тогда у меня остался только один и последний вопрос: а как зовут твою мать, сынок?

Марк по-прежнему боролся со всё усиливавшейся в теле болью и потому по-прежнему не мог отвечать, но ответил за него снова Малик, маму которого чаще всего звали на русский манер Галей, тётей Галей, Галиной или, если совсем официально — Галиной Габадеевной. Однако, находясь среди башкир, он решил назвать исходный вариант её имени — Хамида.

— Ха… — попытался он назвать имя матери, но тут же закашлял, — Кха-кха-кха… ида…

— Я ведь всегда знала, сердцем чувствовала! — выкрикнула кому-то в небо рыдающая от счастья женщина по имени Халида, — Спасибо тебе, создатель, я же знала, я чувствовала!

Её отец, старый воин, привыкший за свою долгую и очень непростую жизнь верить только полноценным фактам, а не пустым словам, недоверчиво покачал головой, однако же так и не решился что-то возразить ничего не желавшей слышать дочери.

Да и собственно, зачем? — грустно подумал он, — Долгих пять лет я не видел дочь такой счастливой, а потому пусть порадуется хотя бы те несколько дней, пока мальчик придёт в себя уже окончательно и сам о себе всё ей расскажет.

В том, что рано или поздно этот момент по-любому обязательно настанет, отец ни чуть не сомневался и даже сам искренне сожалел об этом — настолько ему понравился отчаянный паренёк, долгое время в одиночку отбивавшийся от пятёрки неизвестных преследователей во главе с довольно сильным инквизиторским боевым магом.

Хе, сильным! — пренебрежительно ухмыльнулся старый воин, в который раз прокручивая в голове детали той недавней и случайной для всех стычки, — А наш-то Едынбай оказался и посильнее, и похитрее, даром что простой аульский чабан! Вовремя он в свой очередной набег на урусский клан пошёл, хотя и не всеми старейшинами одобренный. Нет, ну правы они конечно же, худой мир завсегда лучше доброй войны, но если бы не наш Едынбай…

— И-и-ина-а-ай! — вырвалось у Малика в приступе прокатившейся по телу особо сильной боли, всплывая ни то из воспоминаний почти забытого раннего детства, ни то откуда-то из глубин его башкирской родовой памяти, — И-и-ина-а-ай!!

Здесь, наверно, было бы совсем нелишним заметить, что в своей массе башкирский народ, издревле населявший огромную территорию, представляет собой довольно неоднородную историческую общность, в разное время объединившую порядка полусотни разных родов, у каждого из которых был свой диалект, обычаи и привычки.

Соответственно, и при обращении к самому дорогому для себя человеку, то есть к матери, в зависимости от места своего проживания и происхождения башкиры могут использовать самые разные, самые нежные, самые ласковые слова с самыми разными их производными: инэй, инэкэй, эней, эни, энкэй, энэй, эпсэ, эсэй…

Что ж, весьма трогательно и достаточно удивительно, но на самом деле уникальным такое масштабное этническое явление не назовёшь, поскольку те же племена восточных славян, когда-то составивших основу древнерусского государства, а затем и Российской Империи, тоже ведь состояли из близких народов с чуть разными говорами и традициями.

Так, в «Повести временных лет», к примеру, упоминается двенадцать восточнославянских племенных союзов, образовавших примерно в конце девятого века первоначальный состав Древнерусского государства: поляне, древляне, дреговичи, радимичи, дулебы, ильменские словене, вятичи, кривичи, белые хорваты, северяне, уличи, тиверцы.

В свою очередь, каждый из этих союзов включал в себя множество более мелких племён и родов числом чуть ли не поболе, чем у тех же башкир и татар, а все они вместе образовали позже единый русский народ в составе русских великороссов, украинских малороссов и… белорусских белорусов, которые тоже немножко по-разному звали маму.

Наверное, сегодня уже вряд ли кто знает, как называли родительницу предки этих народов тысячу лет назад, но современные белорусы, насколько автор смог понять из не очень-то и верифицированных источников интернета, называют родительницу матка, маці; украинцы называют матiр, мати, мамця, матуся, неня, ненька; русские и все предыдущие зовут мама, мамочка, маменька, мамуся, мамуля, мамка, мамаша, мать, матушка, мам, ма…

Вот только, если до середины двенадцатого века у представителей русского триединства и до девятнадцатого века у башкир, некоторые сохранявшиеся отличия в языке объяснялись родоплеменной принадлежностью, то после — местом постоянного проживания.

Однако же Малик в Марковском воплощении, стремившийся в единственно известное ему родное место на этой Земле, где испокон веков проживали его отцовские предки, и юноша по имени Масалим, пропавший без вести несколько лет назад где-то в Уральских горах, не только принадлежали к одному и тому же древнему башкирскому роду, но и имели общее, относительно предков, конечно же, географическое происхождение.

Так что, вполне закономерным обстоятельством непреодолимой силы, как сказал бы иной законник, стало то, что и впавший от боли в детство незнакомый им Малик, и пропавший без вести родной сын Масалим, принадлежавшие к одной и той же ветви одного и того же башкирского рода, применяли когда-то один и тот же вариант этого обращения.

— И-и-ина-а-ай!! — снова жалобно застонал потерявшийся уже не только в параллельных пространствах, но и во временах недавнего детского прошлого пациент, — И-и-ина-а-ай!!! Где же ты, мамка-инайка, мамочка, мама, мне очень плохо, инай!

— Я здесь с тобой рядом, сынок! — нагнулась к нему целительница, затем торжествующе оборачиваясь к отцу, — Нет, не забыл он ещё родной язык, папа! А если и что-то забыл, я снова дам ему навыки башкирского, а заодно и других языков, что сама знаю. Собиралась тогда ещё это сделать, а он… а он… а он с другом сбежал в поход, папа!

— Розог бы ему лучше дать по жопе, — проворчал начавший и сам свыкаться с мыслью о вновь обретённом внуке добрый дедушка, — А не языков. Только потолще надо ломать, а то ить не зря говорят в народе, что науки батыру в голову — через жопу розгами смолоду!

Ломай меня! — ни с того ни с сего всплыло в сознанье у Малика нечто и вовсе несуразное из какого-то параллельного мира перпендикулярного времени, — Ломай меня полностью!

Почуяв неладное вероятно как раз тем самым местом, более чувствительный Марк не стал пропускать откровенно провокационные мысли Малика через своё и без того натруженное за сегодняшний день горло и, не открывая глаз, схватился за руку новообретённой матери как за последнюю спасительную соломинку. А то, ишь ты, «ломай меня полностью»…

А у матери словно второе дыхание открылось: гордо выпрямилась согбенная горем спина, налились и заалели здоровым румянцем ещё недавно впалые бледные щёки, засверкали во мраке затемнённой траурным крепом детской, загоревшиеся материнским счастьем глаза.

— Так давай же впустим в наш дом свет и радость нового дня, папа! — горной козочкой и тонкой ланью лесною вспорхнула захлопавшая в ладоши дочь как и в старые безмятежные времена, — А в лечении сына мне поможет теперь и наш родовой алтарь.

Растроганный было лучащимся от дочери счастьем, при последних словах отец снова как-то незаметно для всякого стороннего глаза напрягся. Как и любой иной родовой алтарь, их жертвенный артефакт не выносил близкого присутствия чужаков, убивая наповал любого, даже сколь угодно сильного мага, не принадлежавшего к охранявшемуся им роду.

Впрочем, у него оставалась ещё одна очень маленькая надежда на то, что парень не соврал и действительно имеет более-менее не опосредованное отношение к роду Барын вообще и к его родовому подразделению Хупэис в частности.

Однако верилось в это с очень большим трудом, поскольку представители каждого рода в этих краях, как правило, знают друг друга почти наперечёт, каким бы многочисленным ни был тот или иной род, а старик ничего не знал о живущих на стороне отщепенцах их рода.

Слыхал он, правда, что у горных киргизов, степных крымчаков и даже у польской шляхты тоже есть представители их достойного аристократического рода, поднимавшего на белой кошме самого Потрясателя Вселенной. Да и о своих изначальных истоках не следовало бы забывать в лице одной из основных ветвей Золотого древа монгольских родов, что зовётся в самой Монголии родом Баарин, а у башкир, киргизов и крымских татар — родом Барын.

М-да, — подумал последний мужской представитель хупэисов, — Всё это конечно верно, всё это очень интересно, но где все эти киргизы, крымчаки, шляхтичи, монголы, и где мы?

Как бы то ни было, но обо всём этом ему пришлось размышлять уже на ходу, спускаясь по винтовой лесенке к алтарю с бессознательным юношей на руках. С каждым последующим шагом старик с понятным волнением ждал, как выгнется его ноша в предсмертной агонии, как вырвется из груди её смертный стон, дабы вихрем крутнуться на месте, дабы кинуться вверх по витой лестнице, дабы безуспешно пытаться обмануть саму смерть.

Если умрёт мальчик, — проносились в его голове печальные мысли, — Не протянет долго и дочь. Как только моя рука навсегда закроет её глаза, так и сам я рухну бездыханный у её остывающего тела. Потому как, не дай создатель Единый пережить родителю всех детей!

— Папа! — нетерпеливо топнула сапожным каблуком дочь, сердито глядя на замершего в каком-то метре от круглой алтарной плиты отца, — Потом выспишься, папа! Клади же его на алтарь скорее! Да не так же, пап, ты что, забыл? Голову с позвоночником укладывай по центрально-осевому меридиану, а руки с ногами — по всем прочим лучам пентаграммы.

Всё ещё не веря собственным органам чувств, отец как сомнамбула медленно опустил по-прежнему израненное и обожжённое, но уже спокойно уснувшее тело на каменную плиту.

Оно всё ещё полыхало болезненным жаром боровшегося за свою жизнь организма, однако на жуткой ниточке его обгоревших губ впервые проступила детская безмятежная улыбка, и шестнадцатилетний юноша зачмокал во сне как маленький ребёнок на руках его матери.

— Алтарь принял его! — с трудом выдавил из себя поражённый увиденным чудом старик.

— Не отвлекайся, отец! — строго глянула на него дочка, в данный момент бывшая больше занятой благородным делом целительницей, чем почтительной дочерью, — По-другому и быть не могло, ведь это мой сын и твой внук. Зафиксируй-ка лучше ему его руки и ноги!

— Ты не поняла, — пробормотал не пришедший в себя отец, меж тем послушно выполняя все указания дочери, — Даже нам с тобой нелегко находиться здесь из-за примеси чуждых для семейно-родового алтаря кровей, что накапливались в нас от поколения к поколению, а этого, э-э, твоего сына и моего внука алтарь принял не меньше, чем как основателя рода!

Снисходительно отмахнувшись от несущего невесть что отца, целительница распростёрла тут же осветившиеся зеленью ионизированного воздуха ладони над пупком и межбровьем самого дорогого для неё пациента средь всех миров.

Низко, где-то на грани слышимости, загудела и задрожала ответно плита родового алтаря, окуталась, просыпаясь от многолетнего сна, таким же призрачным, но только фиолетовым свечением, и так же ласково, словно по-матерински, окутала своего наконец-то невесть из каких миров вернувшегося блудного сына. А вот параллельных или перпендикулярных — это мудрой плите родового алтаря было тоже как-то фиолетово, равно как и генетический код, цвет волос и глаз, их разрез, скулы, ну и прочие не заслуживающие внимания мелочи.

Кровь, о которой упоминал умудрённый жизненным опытом воин, кстати говоря, тоже не имела ровным счётом никакого значения, принадлежи она хоть тому же основателю рода, предводителю клана, самому императору или даже первому человеку на Земле.

Вот такой наскрозь фиолетовый пофигизм рунного интеллекта алтарной плиты несколько смущало только одно весьма странное обстоятельство, заключавшееся в том, что важных для однозначной родовой идентификации ментальных меток, передаваемых из поколения в поколение через закладки родовой памяти, оказалось не две, а целых четыре.

Первая метка от отца, вторая метка от матери, — лихорадочно плёл ветвления логических выводов клинописный мозг, — Во избежание близкородственных скрещиваний, эти метки не должны совпадать, и хотя бы одна из них должна принадлежать охраняемому родовому подразделению. Однако впервые совпали две не близкородственные метки из четырёх…

Тело пациента уже совершенно расслабилось, дыхание стало почти незаметным, когда по туловищу, рукам и ногам заскользили сканирующие колечки переменной интенсивности, перемежающейся плотности и периодически меняющегося цвета.

По вполне понятным причинам, после того как состояние пострадавшего более или менее стабилизировалось, истосковавшаяся по родным чертам мать в первую очередь принялась за их полное и безоговорочное восстановление.

По лицу молодого человека побежали всполохи ослепительно белого света, образованного слиянием потоков зелёного и фиолетового свечения. Почерневшая кожа посветлела, затем набухла, разгладилась и потекла, подчиняясь движениям опытной целительницы.

— Халида, доченька моя, — кляня себя на чём свет стоит, всё-таки решил вмешаться отец в по-матерински самозабвенный процесс восстановления лица, противоречащий не только черепной антропометрии, но и возрастным особенностям болезного, — Ему же сейчас уже семнадцать лет должно быть, а не двенадцать!

Едва слышно рассмеявшись, дочь смущённо закатила глаза, мягко шлёпнула себя по лбу и внесла в почти уж оконченный портрет типичного башкирского мальчика те необходимые изменения, которые превращают его в красивого молодого мужчину.

— А усы? — робко закинул удочку новоявленный дедушка, гордившийся своими густыми седыми усищами, — А как же без усов? Слепи ему хотя бы маленькие усики девушкам на радость, мне во утешение! Как выйдет он из дому, как пойдёт по улице, и скажут люди…

— Обойдётся! — обрезала дедушкины крылья строгая мать, — Рано ему ещё с девушками гулять: пусть сначала выучится, покажет документ о высшем образовании, а уж опосля…

— Усы, лапы, хвост — вот мои документы! — искренне возмутился во сне мамкин сынок.

— Ну раз ты так хочешь, сыночка, — ласково проворковала любящая мать, с готовностью производя над его верхней губой все необходимые коррективы, — Но только лапы и хвост формировать мы тебе не будем, ведь ты ж не из тех, кто подражает кошечкам и собачкам?

Чуть было не сплюнув с досады прямо на пол алтарной комнаты, что сам алтарь расценил бы как неслыханное святотатство, дедушка только укоряюще покачал головой и подумал, что как раз большой передний хвост большому мальчику никак бы не помешал, но ведь не скажешь такого своей родной дочери, будь она хоть трижды целительницей!

— Дай-ка мне лучше руку, папа! Передадим ему знания всех языков, что и сами мы знаем.

Заслышав про то, что дочь собирается передать его подозрительному внуку все известные ей с отцом языки, уже послушно протянувший руку ветеран специальных операций тут же отдёрнул её обратно, — А что, шифры, коды и тайные языки тоже при этом передадутся?

— Твоим древним шифрам и кодам давно уже сто лет в обед, — не на шутку разобиделась дочь, уперев руки в боки как это когда-то делала её мать, — Да и тайными языками никто уже много лет не пользуется, потому как последний англосаксонский шпион был повешен ещё в период прохладной войны пятидесятых-шестидесятых годов!

Убедили отца конечно же отнюдь не сомнительные аргументы дочери, а именно те самые упёртые в пояс руки, рефлекс повиновения которым у него был выработан ещё при жизни её незабвенной матери, причём, как говорится, независимо от положения его тюбетейки.

Непосредственную субвербальную трансмиссию вербальных навыков реципиенту, проще говоря, прямую передачу разговорного опыта другому лицу, он, несмотря на свой богатый жизненный опыт, испытывал на себе впервые.

Поэтому, когда у него в ушах зачирикали собираемые, сопоставляемые и передаваемые со всё более нараставшей скоростью отдельные слова и целые фразы на всех известных ему языках, а голову невыносимо защекотало изнутри, он не выдержал и тихонечко захихикал.

Под укоряющим взглядом дочери отец попытался ещё раз собраться и, чтобы хотя бы как-то отвлечь своё нездоровое внимание от смешного щебетанья и внутричерепной щекотки, стал старательно вспоминать молодые годы, обучение в военной академии лесных егерей, изнуряющие тренировки, тяжёлые испытания на краповую тюбетейку, первые операции…

— Папа! — решительно оборвала его трогательные воспоминания дочь, — Судя по твоим мелким подёргиваниям рук, ног и даже головы, ты решил передать внуку не только языки, но и какие-то боевые навыки, которые могут помешать его сбалансированному развитию. Пожалуйста, перестань это делать и подумай о… Впрочем, нет, лучше ни о чём не думай!

О Создатель Единый мой! — в тихом ужасе схватился за голову дедушка и, как оказалось, по совместительству ещё и тренер запрещённых боевых техник для несовершеннолетнего.

— А что, — робко проблеял криминальный инструктор, — И так тоже можно обучить, да?

— Ну как тебе сказать, папа, — глубокомысленно протянула дочь и тут же сжалилась над совсем уж скисшим отцом, — Общую и специальную физическую подготовку, растяжку и набивку ударных поверхностей пока ещё никто не отменял, так что, не бери в голову, пап!

— Ладно, доченька, это уже мои проблемы, — фаталистически обречённо вздохнул слегка успокоившийся отец и сменил опасную тему, — Я вижу ты и со всем остальными частями тела почти закончила? Тогда, зачернила бы ему, гм, везде его тёмно-русые волосы, а то…

Озадаченно переведя взгляд с симпатичных юношеских усиков радикально чёрного цвета на действительно тёмно-русые патлы определённо нуждающихся в стрижке волос головы, а затем на пока ещё редкие поросли подмышечных впадин и более густую растительность паховой области, целительница снова затряслась от беззвучного смеха.

Несколько небрежных круговых пассов вновь засветившихся изумрудно дланей в нужных зонах, и вот уже лежит на алтарной плите не только русский княжич из славного русского рода Морозовых, но и юный нойон из не менее славного рода джунгаро-ойратских князей.

Единый весть, как это случилось, однако две пары не просто полноценных, но к тому же и родственных родовых меток заняли свои места в объединённой родовой памяти молодого человека без какого-либо конфликта, хотя и без потуг к слиянию.

Нет, это ни то что поскрести русского по сусекам, дабы надыбать там какого татарина али другого какого-нибудь ещё дикаря в шкуре медвежьей, как бы доподлинно там ни звучала эта сентенция и кому бы её ни приписывали, совсем нет!

Скорее уж, как и кот Шрёдингера, который в отличие от кота Кэрролла, мог, как известно, на зависть самому Гамлету одновременно и быть, и не быть, Марк по-прежнему оставался одновременно Марком и Маликом, но теперь уже с внешностью Масалима.

— Дивися, донечка, — восхищённо пробормотал отец почему-то на малоросском наречии, с гордостью глядя на спящее тело атлетически сложенного молодого башкира, — Який же гарний хлопець у тебе вийшов!

— Якби ти мени покажав ковбашу, шало або вареники жи шметаною, — прошамкал так и не проснувшийся «хлопец», переворачиваясь на бок, — А то я такого добра богато бачив!

— Создатель Единый мой! — прикрыла свой смех ладошкой мать, — Шепелявит ну прям как в далёком детстве. Я ведь теперь про его зубы чуть не забыла. Переверни его обратно!

— Э, я вам тута кито? — уже почти по-русски проворчал отец недовольным тоном, что не очень-то соответствовало его вконец растерянному виду, а потому для пущей уверенности снова переходя на родной башкирский, но всё так же послушно переворачивая обратно на спину многострадального пациента, — Я вам тут глава рода или безродный шашлычник?!

Очнулся, а если сказать точнее, проснулся Марк уже глубокой ночью, когда услышал, как сначала тихонечко заверещали шестерёнки гиревого привода, опуская вниз шишковидную чугунную гирьку настенных часов с кукушкой, а затем, щёлкнув дверцей, высунула свою дубовую головку с раззявленным в вечном беззвучном крике клювом сама кукуха.

Тут же почти бесшумно зашелестели крохотные мехи, энергично нагнетая порции воздуха в ещё более крохотные свистульки, издающие при каждом поклоне кукухи двухтональные звуки, кои можно было бы принять за кукованье только при достаточно богатой фантазии.

Мало того, каждое сопровождаемое земным поклоном «ку-ку» дополнялось ещё и отнюдь не мелодичным, зато довольно громким и раскатистым боем стальных тарелочек.

И тем не менее Марк почувствовал себя вполне счастливым, а бесцеремонно разбудившее его двенадцатикратное механическое кукованье почёл, если и не за райскую музыку, то за жизнеутверждающий гимн освобождённого тела.

Тела, освобождённого не только от изрядно доставшей его изматывающей боли, но и тела, освобождённого от каких бы там ни было долгов и обязательств прежней жизни, которую его органично слившееся сознание более не считало своей.

Трудно сказать, испытывал ли именно Марк какие-либо родственные чувства к почившим в бозе родственникам и ностальгию по утраченным родным местам в Москве и Рязанской глубинке, однако объединённое сознание явно ощущало подобные чувства по отношению к родным людям, друзьям и дому, оставленным в другом мире.

Возможно, тутошний эгоцентричный княжич просто не имел выраженных привязанностей к кому бы или к чему бы то ни было, а тамошний вечный студент, спортсмен, комсомолец и просто красавец — имел. А средняя температура по этой психиатрической больнице для парочки душевнобольных как раз составила столько, сколько составила.

Тем временем, умаявшаяся кланяться, каждый раз отбивая полночь, кукуха нырнула куда-то обратно в недра часового механизма и с демонстративным треском захлопнула за собой его дверцу, ясно давая понять, что ещё полчаса её лучше не беспокоить.

А ведь я теперь тоже такая кукушка, — с неожиданной горечью подумал Марк, — Точнее, кукушонок. Кукушка кукушонку пришила капюшон. Накинул кукушонка капюшон — ах, как же в капюшоне он смешон… ах, как же… в капюшоне… он… смешон… хр-р-р…