Вырь. Час пса и волка

Ольга Гутарёва (2024)

Лекарь по прозвищу Мизгирь — двоедушник, за которым по пятам следует пришитый бес. Однажды на войне Мизгирь спасает умирающую сиротку, но вместе со спасением по случайности дарует девочке проклятье. Невольным свидетелем истории двоедушника и девочки становится однорукий беглый преступник Благота, ищущий спасения от преследующих его колдовских видений.

16. Мизгирь

Водяница в одной юбке злобно зашипела, отскакивая и обнажая зубы в хищном оскале.

— Ты — один из нас!

— Не припомню, чтобы когда-нибудь мне приходилось нападать на людей с помощью языка.

Мизгирь приподнялся, лёжа в высокой влажной траве. Боль от удара о землю давала о себе знать — спину сковало напряжением. Он презрительно скривил губы, вытирая плечом мокрую от слюны водяницы шею. Ему оставалось только сожалеть, что он не воспользовался кудовством или не прибег к запугиванию руническим ножом с деревянной ручкой. Водяница в юбке оказалась слишком настойчивой. Она повалила его на лопатки и со знанием дела вылизала, как петушка на палочке.

— А ты? — водяница бросила на Каргаша свирепый взгляд. — Тебя сперва я приняла за прицепившуюся лярву!

Силуэт Каргаша равнодушно пожал плечами.

— «Зря пытаешься меня спровоцировать, вонючая стерва. Я давно перестал переживать по поводу того, что другие обо мне думают».

Мизгирь знал, что яд водяницы вызовет галлюцинации. И учитывая его ослабленную сопротивляемость организма — довольно яркие. По скромным расчётам, у него оставались считаные секунды.

— Я пришёл поговорить, хотел…

Водяницы в воде прекратили забавляться с послушником и, явно недовольные, застыли, вслушиваясь в их разговор. Арсений пребывал в беспамятстве. Уставшие глаза послушника смотрели в никуда, из приоткрытой нижней челюсти капала слюна. Кажется, он бормотал что-то про господа и святую Анастасию.

— Неужели такой, как ты, снизошёл до таких как мы? — с неприязнью усомнилась водяница в юбке, припадая к земле как камышовая кошка, готовая к нападению. — Или думаешь, защита твоей богини даёт тебе право портить нам веселье?

— С чего такое мнение? — с пыхтением отозвался Мизгирь. — Послушайте. Я хотел задать вопросы. Предложить обмен или услугу, но теперь…

Водяница в юбке настороженно прищурилась, не сводя с него своих чёрных глаз.

— Но теперь «что»? — опасно тихим голосом спросила она.

Мизгирь лёг обратно на траву, устремляя плывущий взгляд на вечернее небо, затянутое разноцветными облаками. Он сделал глубокий вдох, втягивая в лёгкие стылый сырой воздух. Скользящий над травой ветер приволок запах пряного леса, немного перебивающего запах тины из пруда.

Огромные мухи с надоедливым жужжанием вихрились над головой.

— Теперь я чувствую себя идиотом.

Мизгирь полежал в неподвижности какое-то время, прежде чем ощутил рядом лёгкие шаги. Водяница в одной юбке отогнала от него мух, склонилась. С тёмных от воды волос с запутавшейся в них зелёной тиной закапали ему на лицо редкие капли. По ключицам водяницы и небольшим девичьим грудям сползали ручейки воды.

— А ведь верно, на идиота похож, — глумливо проворковала водяница, садясь на него сверху. — Ох, бедный двоедушник. Не огорчайся. Мы о тебе позаботимся.

Мизгирь перевёл взгляд от лица утопленницы с чёрными прожилками на размытый силуэт Каргаша. Бес тоже слонялся над ним, кощунственно усмехаясь — ему было до крайности весело.

— Может, всё-таки обойдёмся… без этих ваших? — Мизгирь попробовал сконцентрироваться и сосредоточить взгляд на водянице.

Возникшее резкое головокружение заставило его желудок неприятно съёжиться.

— Сапоги, — успел выдавить Мизгирь, прежде чем сознание его уволоклось прочь. — Сапоги не трогайте, они новые. Очень прошу.

А затем вместо водяницы он увидел образ женщины из своего прошлого, которую страстно ненавидел с такой же силой, как и любил.

***

— Он же здесь не останется? — сердито восклицает девушка, скрещивая руки на груди.

Виктор сидит за столом, водит указательным пальцем по краю деревянной кружки. Хмурится, чувствуя растущее в нём недовольство. Первое его впечатление об этой незамужней красавице оказалось ложным. И как бы ему ни нравились её чёрная коса и поразительно тёмно-синие глаза, глядящие на него, как на незнакомца, столь дерзко, смириться с открытым пренебрежением в его сторону он уже не мог.

— Инесь, помолчи, — старик, приведший Виктора в дом, садится за стол.

Старика зовут Сурай, он колченогий, но крепкий. Похож на внучку, с таким же узким лицом, ярко выраженными скулами и прямым носом. В чёрной густой гриве волос замешан пепел седины.

— Прости, сынок, — Сурай переводит с девушки на Виктора тяжёлый серый взгляд из-под нависших бровей. — Она у меня одна осталась, больше никто не выжил. В ту ночь, когда в наше поселение пришли Изумха, они перебили даже женщин и детей. Для них мы были порченым товаром.

— Какой он тебе сынок, старый? — шипит Инесь на деда. — Зачем ты притащил его к нам в дом?

Больше Виктор не задаётся вопросом, почему она ещё не замужем и без детей. По возрасту Инесь выглядит его ровесницей, если не старше. Хотя, возможно, дело в суровом выражении лица и тонких сжатых губах, скривлённых в неприязненной гримасе.

Никакая красота не сможет компенсировать дурноту характера.

Виктор молчит, проглатывает обиду. Бросает на старика ожидающие взгляды, ждёт от него объяснений.

Сурай действительно «притащил» его к себе в избу, запрятанную в непролазной глуши. Радовался встрече, как с долгожданным гостем. Но вот теперь внучка его шипит как кошка и требует сейчас же изгнать обратно на большак.

Сурай сразу понял, кем был Виктор. Признал в нём выря-двоедушника, стоило Каргашу вылезть и начать сквернословить у них под носом. Сурай видел беса и слышал, а ещё — не боялся. Разглядывал со знающим интересом, заставляя того лютовать от возмущения.

— Наш род испокон веков служил Явиди, Кощной Матери Ткачихе, — объяснил старик. — Не признать в вас её достойного творения было бы позором. И всё же любопытно. Какой редкостный образец.

Инесь тоже хватило одного лишь взгляда, чтобы всё понять. Но не на Каргаша, а на Виктора.

— Пусть он уйдёт, — девушка со злостью щурит свои тёмно-синие глаза.

Сурай не обращает на внучку внимания, потирает бороду, задумчиво разглядывая Каргаша, ползающего по потолку горницы.

— Лишённый определённости… — бормочет Сурай, с преувеличенным вниманием оценивая беса. — Не проявляет своего отдельного существа. Заимствует поведение и наружность. Взаимодействует с нитями, но подчинять их по ту сторону Покрова не способен…

— «Я тебе не жук для изучения, хер ты ослиный», — ерепенится Каргаш. — «Ещё хоть слово в мою сторону, и я затолкаю твои гнилые зубы тебе в глотку».

Виктор натужно вздыхает. Потирает пальцы друг об друга. Затем обращается к старику, пытаясь звучать сдержанно.

— Так значит, ты духовидец и способен на кудовство. И при этом не вырь. Как такое возможно?

— Верно. Я не ведал смерти, но служу орудием Матери Ткачихе, — Сурай не сводит внимательного взгляда с беса. — А вот она ведает.

Виктор с непониманием качает головой.

— Она?..

— Моя внучка. Вырица. Как ты.

Инесь притопывает ногой, умолкает, ярясь на старика. Но всё ещё стоит рядом, слушая разговор. Не собирается уходить. Скорее ждёт, что уйдёт Виктор.

Виктор снова косится на девушку с мрачным подозрением. Быстро оглядывает с ног до головы, распаляя тем самым её лютое недовольство.

Инесь носит рубашку, расцвеченную черным с синим, поддёрнутую у пояса. Ноги обёрнуты белыми и чёрными онучами. На медных пуговицах и снизках бус, подвешенных к шерстяному поясу, играют тусклые лучи солнца, просвечивающие сквозь оконца.

Застёжка в виде змеиной головки закалывает ворот рубахи. Из-под ворота, теперь вблизи Виктор видит это наверняка, виднеется чёрный узор, вшитый под кожу.

В точности такой же узор, как у него самого в области живота. И Каргаш — часть этого узора. Точнее его составляющая.

Шов Явиди.

— «Ей перерезали глотку», — догадывается Каргаш с гнусным довольством.

— И с кем тебя сшили? — спрашивает у девушки Виктор, тщась заглушить замечание беса.

Инесь с деланым удивлением вскидывает брови.

— Мы с тобой даже не знакомы, а ты смеешь задавать мне такие вопросы?

Она продолжает смотреть на него, как на коровий навоз.

Каргаш, ползающий по потолку, гнусно смеётся:

— «Колючая, как шиповник! Не гляди на неё подолгу, не то зенки поцарапаются!»

— «А ты заткнись», — велит бесу Инесь. — «Иначе просуну тебя в веретенице и заставляю крутиться до заговенья».

— «Ну попробуй!» — смеётся бес. — «Попробуй!»

— Видишь, старый? — Инесь указывает пальцем на потолок. — Они ходят так уже больше пяти лет и до сих пор не могут срастись! И никто не может взять над другим верх. И при этом тело их ещё живо. Так быть не должно. Он принесёт нам беду, помяни моё слово!

— Ну а ты сама? — теряя терпение, спрашивает у неё Виктор. — Сколько тебе потребовалось времени, чтобы «срастись» или как ты там выразилась?

Инесь не отвечает, даже не смотрит в его сторону, будто Виктор, а не бес над ним, — пустое место. Но стоит Виктору отвернуться, как он снова начинает чувствовать на себе её въедливый взгляд — от него внутри разливается терпкая горечь.

— Меньше года, — отвечает Сурай заместо внучки, наконец отвлекаясь от разглядывания беса и беря со стола кувшин с хлебным квасом. — Что вовсе не странно, если знать, что душа Инесь была сшита в детстве с душой сестры. В вашем же случае всё куда сложней. Двое взрослых мужчин, каждый со своей судьбой за плечами. Ты ведь был мужчиной, Каргаш?

— «Зря надеешься, что я ничего тебе не сделаю», — отзывается с потолка бес.

— Каргаш, — пропуская его угрозу мимо ушей, вторит старик. — Если твоё имя настоящее, смею предположить, ты был из нашего народа. Из народа вайга. Тебе известны земли близ Каменного пояса?

— «Мне известно, где окажется твоя оторванная голова, когда я спущусь, старая ты образина».

Инесь подходит ближе к столу, нагибается, выставляя в край вывернутые ладони. Виктор старается не смотреть на неё, но чувствует исходящий от девушки смолисто-дымный аромат ладана. Виктор нервно ставит локти в край стола, сцепляет ладони в замок перед своим лицом, догадываясь, какую смесь запахов ощущает при этом сама Инесь. Он уже больше трёх дней не стирал ни носков, ни даже портков.

— Даже перевёртыши, кого сшивают со зверьми, не так опасны, как он, — строго внушает Инесь старику. — А эта тварь, что ползает у нас над головами. Нет, это не душа вовсе. У неё нет обличья, нет памяти. Но при этом она смеет нам угрожать. Ты действительно обнищал зрением и слухом, старик, что не можешь отличить перед собой волка от пса?

Каргаш вскакивает на пол с потолка, выпрямляется, вырастая за спиной сидящего Виктора мутной тенью.

— «О, дорогуля», — усмехается бес. — «Я с радостью буду тем злодеем, которым ты хочешь меня видеть».

— Они творение Явиди, и это она привела их к нам на порог, — Сурай делает глоток из кружки. — Стало быть, они получат от нас должную помощь.

— Не нужно, — Виктор с раздраженьем поворачивается, скользит взглядом по запястьям Инесь. — Мы не станем злоупотреблять гостеприимством. Уйдём завтра утром.

Тонкие запястья Инесь унизаны браслетами, ровные пальцы обвешаны перстнями и кольцами. Виктор поднимает взгляд ей на лицо, встречаясь с пылающим враждой взглядом. Инесь смотрит на него пристально, не верит ни единому его слову.

Того гляди плюнет.

— Вы останетесь, — с упором повторяет Сурай. — Это решено.

Инесь резко ударяет ладонями по столу, затем отворачивается и идёт в угол. Встаёт возле печи, нервно сцепляя руки на груди.

— Приди, Матерь искусная, да не с горями, — вполголоса молвит она.

Сурай тяжело встаёт со скамьи, огибает стол. Нависает над Виктором. Смотрит неотрывно и словно как на нечто неживое. Теперь Виктор понимает недовольство Каргаша.

— Взгляни-ка, Инесь, — с мрачным любопытством обращается к внучке Сурай. — Я не заметил этого сразу. А ты?

Инесь раздражённо дёргает плечом.

— Ты про то, что он слеп как летучая мышь?

Виктор старательно изображает выдержку.

— С моим зрением всё в порядке.

Инесь презрительно фыркает.

— В тебе не прижились физические изменения, зрачки лишены приобретённых особенностей, — утверждает Сурай. — Скажи, ты способен видеть сквозь Покров?

Виктор старательно пытается вникнуть в разговор.

— Покров? Что ещё за Покров? Впервые слышу.

— Выражусь иначе, чтобы тебе было проще понять. Что видишь ты на месте второй души, зовущей себя Каргашем?

Словно желая удостовериться, Виктор косится на Каргаша, блуждающего по горнице.

— Не знаю. Тень?

— Поразительно, — без особого восхищения отвечает Сурай.

— А что? Что я должен видеть?

— Уродливую тварь, — с омерзением отзывается со своего места Инесь.

— «Так красиво меня ещё никто не называл», — ерепенится Каргаш, усаживаясь на стол и сгибая локти.

— О! — Виктор не способен сдержать косой усмешки. — Так ты не просто нытик и брюзга, но и урод вдобавок ко всему?

Бес нарочито громко гогочет.

— «А ты и расстроился? Представлял меня чернявой бабёнкой с огромными дойками?»

Виктор невозмутимо пожимает плечами:

— «Почему же сразу чернявой? Светленькой».

Инесь указующе машет в их сторону рукой.

— Ты слышишь? Изощряются в остроумии! Да он с этой тварью не разлей вода! С тварью, что смеет угрожать нам с тобой в нашем же доме!

Виктор стирает ухмылку, пристыженный замечанием. Каргаш это чувствует, распаляется ещё громче.

— «Нет-нет, дорогуля. Я не угрожаю. Я ставлю вас в известность, что вас ждёт, когда…»

— От меня что-то требуется? — с напускным серьёзным видом вопрошает Виктор, обращаясь к старику.

Сурай долго молчит, о чём-то размышляя.

— Для начала выберите имя.

— Чего? Имя? Какое ещё?..

— Выберите имя, под которым вы будете существовать вместе.

***

Мизгирь с трудом перевернулся на бок, цепляясь за траву в темноте.

— «Тебя ободрали как липку», — поспешил уведомить Каргаш.

— Что? Какого лешего?.. Где я? Ни зги не вижу.

Мизгирь скатился в холодную воду, перепачкался в тине. Встал на четвереньки, бранясь и нарекая водяниц последними потаскухами. Выполз на траву, представляя, в какой чертовски неприятной ситуации он оказался.

У него забрали все вещи. Наверняка кто-то из водяниц сейчас щеголяла в его перештопанных портках по своим заводям, вызывая зависть у пропахших рыбой подруг. Если, конечно, она не выбрала намотать их себе на голову, изображая таким способом косынку.

— «А чего собственно ты ожидал?» — со знанием дела вопрошал Каргаш, мрея при слабом свете луны. — «Будто в прошлые разы ты достигал успеха. В твоем случае успех — это что-то недосягаемое. Впрочем, продолжай в том же духе. Будь у меня живот, я бы точно надорвал его от смеха, наблюдая за разыгравшимся представлением. Если бы только та пахнущая рыбой сука не сравнила меня с лярвой, то, возможно, я мог бы по достоинству оценить их старания. Но подумать только! Сравнить меня с какой-то жалкой лярвой?..»

— Заткнись! — вслух обозлился Мизгирь, пытаясь встать на одной ноге. — Такое со мной в первый раз! Чтобы настолько в наглую обокрасть. Чтобы с голым задом оставить! Нахальства здешней нечисти не занимать. А ещё монастырь называется.

Мизгирь ощупал недействующую ногу. В горячем настое мыслей всплыла идея исправить на себе шов Явиди. Это помогло бы ослабить заболевание. Он думал об этом каждый день, не в состоянии больше выносить бесполезности своего тела, подвергнутого гноению проклятого шва.

Голос Каргаша напомнил, почему этого делать не стоило.

— «По-твоему, это «монастырь» виноват в том, что ты сунулся в ночь абсолютно беспомощный к утопленницам и дал им выставить себя полным идиотом?»

Мизгирь вспомнил о заговорённом веретенице, что использовала в прошлом Инесь. С его помощью вырица могла заставить Каргаша заткнуться, а то и вовсе исчезнуть на короткий срок. Но существовало одно «но». Каргаш такого не прощал.

Они с Каргашем слишком долго прожили сшитыми вместе. Ненавидеть и срываться на бесе было всё равно, что ненавидеть самого себя. Долго так было не прожить, и каждый раз он, а не Каргаш, начинал сходить от этого с ума.

— Гангрена! Где моя трость? Я не могу встать!

— «Осталась там, где ты рухнул».

— «Там» это где? Мы разве не на том же месте?

— «Тебя отволокли в болото поблизости».

Мизгирь схватился за волосы на висках и издал громкое и выразительное рычание. После этого ему потребовалось немало времени, чтобы уравновесить свои чувства и наконец-таки отыскать подходящую палку, на которую он смог бы опереться. Не прекращая сыпать бранью себе под нос, Мизгирь принялся всматриваться в небо, пытаясь определить своё местоположение.

— «Нужна помощь?» — учтиво интересовался бес.

— Не лезь.

— «Всё никак не пойму. Ты действительно настолько жалкий или просто не знаешь, как изящней себя наказать?»

— Заткнись, Каргаш. Я начинаю злиться.

— «Давай меняться, лекарь. Тебе ведь самому опостылело влачить столь жалкое существование».

Мизгирь усмехнулся, но вовсе не из-за весёлости.

— О, нет, не думай, что из-за того, что какие-то болотные девки украли у меня портки, я сдвину шов. Я без ноги обхожусь целый год, чтобы шва не трогать, а тут, думаешь, сдамся? Этому никогда больше не бывать. Никогда. Даже если подыхать буду в выгребной яме.

Каргаш изобразил, что подпирает указательным пальцем щёку.

— «А если в выгребной яме станет подыхать твоя одноглазая девка? Тогда?»

— Тогда ей лучше оставаться в яме. Лишь бы не с тобой.

— «Ты преувеличиваешь мои достоинства!»

Мизгирь повернулся к бесу, попробовал сосредоточиться на его расплывающемся обличье. Сказал, не тая ненависти:

— Клянусь, если до этого дойдёт, я не колеблясь вспорю этому телу живот прежде, чем ты вспомнишь, как чувствовать и управлять мышцами. И последний раз повторяю. Последний. Даже думать о ней не смей. Она всего лишь ребёнок.

Каргаш с досадой всплеснул подобием рук.

— «В этом как раз вся прелесть, идиот! Из такой можно вырастить всё, что угодно. Я говорю тебе о нечто большем, а ты воспринимаешь всё через призму своих испорченных мыслей. Затащить девчонку в кусты и раздвинуть ей там ноги — дело одной минуты. Ладно, в твоём плачевном случае дольше. А вот придать её уму и сердцу нужное состояние, научить собачьей покорности — тут такой идиот, как ты, не справится. Твоя холодность уже ранит её сильней, чем любые мои высказывания».

Мизгирь вновь был вынужден отвлечься от поиска созвездий на облачном небе. Слишком сильно надавив на палку, он чуть не переломил ту пополам.

— Ах, простите великодушно! — язвительно отозвался он, парадируя беса. — Какой я, оказывается, мерзавец! Что ты вообще мелишь? Какая ещё холодность? Я делаю для неё всё! Из кожи вон лезу, чтобы успеть найти способ избавить её от этого проклятого глаза, прежде чем сдохну сам. А я обязательно сдохну, уже совсем скоро. И утащу тебя с собой. Гореть нам в обнимку с тобой, подлая ты тварь.

Мизгирь отвернулся и осторожно, но вполне сердито двинулся вдоль кромки воды. Нужно было спешить, чтобы вернуть вещи до восхода солнца. Выйти к людям в чём мать родила — полбеды. Показать всем шов Явиди, чёрной паутиной виднеющийся под его кожей по всему телу — вот настоящая катастрофа. Ему выстрелят в голову и вобьют кол в сердце прежде, чем он скажет: «Доброго всем утра!»

Каргаш неотступно следовал за ним.

— «Ты из кожи вон лезешь, чтобы оставаться и дальше двуличным лицемером. Раздаёшь указания направо и налево, когда сам… О, да, те мысли даже не вызывают у тебя страха и отвращения».

Мизгирь соскользнул ногой в воду, но не смог издать ни звука. В горло ему будто затолкали булыжник. Каргаш тем временем продолжал, лез ему в голову со своей ненужной правдой.

— «Ты представлял, как бьёшь эту одноглазую дуру, когда она не слушалась. Представлял, как убиваешь, когда уставал возиться с её подавленностью и безразличием».

— Это был всего лишь сигнал о моей усталости. Думать, не значит совершать. В этом вся разница между тобой и мной.

— «Разумеется, ты устал. Устал сдерживаться. Устал настолько, что уже в деталях представляешь себе, как бьёшь эту соплячку ножом в шею. Даже размышлял, как будешь отмывать набежавшую кровь…»

— Ты отвлекаешь меня, заткнись. Мы оба знаем, что всё это чушь полнейшая.

— «Поэтому ты не учишь её кудовству. Боишься, что она поступит с тобой так же, как ты поступил со своим отцом. Боишься предательства».

— Ещё одна чушь. Я ей не отец. Но из-за меня она вынуждена носить на лице повязку и чураться людей. Поэтому я пытаюсь найти способ всё исправить.

— «Ты думал убить её, если не справишься. Чтобы не оставлять одну наедине с людьми. Забота или жестокость, что слаще?»

— Слаще только тишина, Каргаш. Из-за тебя я снова сбился с пути. Проклятье, если ты наговорил ей всю эту чушь у меня за спиной, теперь я понимаю, откуда у неё снова взялись проблемы со сном и аппетитом, и почему она смотрит на меня с такой тревогой.

Каргаш расхохотался.

— «С тревогой в кишечнике, да уж! Тут ты прав. Бабочки в животе успели расцарапать ей всё нутро».

Мизгирь не слушал. Чувствуя, как дёргаются мышцы, он остановился, схватился за лицо, закрутил головой. Он старательно пытался не думать о Грачонке, сейчас ему было не до неё. Но Каргаш расковырял своими словами в нём самое больное.

В первые месяцы Мизгирь вложил в Грачонка столько заботы, сколько не вкладывал никогда и ни в кого в своей жизни. И дело было не в самой девочке. Дело было в свалившейся ответственности, которая сводила его с ума. Каждую ночь Мизгирю снилось, что он не доглядел, что она умерла. Каждое утро задолго до рассвета просыпался в страхе, мысля, что он не справился, что оказался бездарем. Трясся от ужаса, проверяя её дыхание во сне. Но девочка продолжала жить, заставляя его и дальше переживать за каждый свой вздох. Он уже начинал думать, что трогается рассудком.

Мизгирь выгорел настолько, что когда настал черёд беспокоиться о собственном здоровье, сил у него не осталось вовсе. Он буквально выживал на притупляющих боль и туманящих голову бесовской травке и маковом молоке. Порой, когда Грачонок к нему обращалась, он был настолько вялым и замедленным, что ей приходилось по несколько раз втолковывать ему одно и то же.

Каргаш за его спиной не унимался.

— «Ах да, между прочим… остатки бесовской трави у тебя тоже украли. Когда ты последний раз её глотал? Ой, вчера. Какая жалость. Кажется, у тебя вот-вот должна начаться ломка. Обожаю, когда у тебя ломка. Ты становишься в разы веселее! Голозадый вырь без бесовской травки! Срань господня! Вот умора!»

Мизгирь зарычал так яростно и громко, что в кустах поблизости кто-то зашуршал. Он умолк, обернулся, надеясь услышать последующее хихиканье водяниц. Но смог заметить лишь улепетывающую впопыхах фигуру, очень смахивающую на голозадого мужчину.

— А ну стоять! — крикнул тому вслед Мизгирь. — Стой на месте, мать твою раз так!

— Помогите! — прозвучал знакомый голос из темноты. — На помощь! Кто-нибудь! Убивают!..

— Эй, ты!.. Стой! Стой, Арсений, или как тебя там!..

Арсений был вынужден остановиться, но не потому, что кто-то позвал его по имени. Послушник увяз в мокрой земле и тут же принялся истошно вопить, размахивая руками как пугало на ветру.

Мизгирь с трудом подковылял ближе, встал, переводя дыхание. Оставалось надеяться, в темноте послушник мог принять шов Явиди за следы грязи и налипшую тину.

— Эй, парень… а, проклятье! — Мизгирь скверно выругался, напоровшись голой ступней на острый сучок.

— Помогите! Чудище! Оно здесь! Оно меня сожрёт!..

— Да что б тебя, хватит орать!

Арсений быстро развернулся туловищем, — ноги его всё ещё были погружены в болото, — и попытался разглядеть Мизгиря.

— Кто здесь? Кто ты?! Не подходи! Откуда тебе известно моё имя?

— Ты сам мне его назвал. Эй, хватит. Угомонись. Не то и вправду сюда сбегутся твари пострашнее тех, что раздели нас с тобой догола. Я хреново вижу в темноте, но что-то мне подсказывает, водяницы обделили тебя своим состраданием.

— Д-да, верно, — растерянно подтвердил послушник. — Те чудовища, они… я не мог пошевелиться! А потом я начал видеть отвратительные вещи и… когда проснулся — вся моя одежда была украдена! Такого не должно было произойти! Как теперь я вернусь в таком виде в монастырь? Да меня запрут на хлебе и воде или того хуже!

— Сказал же — не кричи. Иди на мой голос. Давай, парень. Вылазь. Зачем ты вообще к ним сунулся? Обрыдла монашеская жизнь?

— Всё не так! — плаксивый голос Арсения вместе с хлюпаньем его шагов приблизились. — Дело в том…

— Сбавь голос.

— Дело в том, — сглотнув, продолжил послушник, — что эти твари украли у моей беременной сестры кое-что ценное. Она живёт в селе неподалёку, но часто привозит мне гостинцы. И вот как-то раз… эти твари напали на неё и украли кольцо. Напали на беременную женщину, понимаешь?

— Понимаю.

— Кольцо принадлежало нашей покойной матушке, оно не просто… не просто украшение. Это частичка памяти! Вот я и решил, что смогу… смогу с помощью молитвы одолеть этих людоедов и вернуть кольцо! Сделать сестре подарок, как только она разродится. Но, господь! Я осрамлен! Как мне теперь быть? Я правда ничего не мог им противопоставить! Эти твари смеялись мне в лицо!

Арсений вздрогнул от холода, когда Каргаш ткнул его подобием пальца в ухо.

Мизгирь удрученно помолчал. Ему вдруг вспомнилось жена извозчика, которой он помог оправиться после родов. Сам извозчик циклично жаловался на украденное кольцо, из-за которого жене пришлось разродиться раньше срока.

— Да, я успел заметить, — протянул Мизгирь. — Ладно, пойдём. Только в этот раз постарайся избежать контакта с их слюнями. Они мощный галлюциноген.

— Галлю… что? Куда? Куда мы можем пойти в таком виде? О, господь! Я гол как младенец!

— «И так же криклив», — согласился Каргаш.

— Так, — Мизгирь помассировал лоб. — Я начинаю злиться. Поэтому заткнись. Пойдём скорей возвращать наши вещи.

Арсений ошеломленно умолк, обмозговывая услышанное.

Конец ознакомительного фрагмента.