Век чудовищ

Светлана Сергеевна Шемена (2024)

В детстве чудовища жили повсюду — наблюдали из темноты, скрывались под кроватью, поджидали за каждым углом. Я знал, что они реальны. А затем чудовища вдруг исчезли, а вслед за ними и мама, и мой брат Дэни. Теперь я понимаю: чудовища никуда не уходили, они просто стали лучше маскироваться. Спасаться бегством или сражаться? Смогу ли я остановить чудовищ или стану их следующей жертвой? «Век чудовищ» — история о потерях, страхах и тайнах, что скрываются в тени прошлого.

Глава 5

Месяца хватило, чтобы вся шумиха вокруг нас улеглась, по крайней мере, в школе. Учителя во время переклички на нашей фамилии больше не спотыкались, а темы для обсуждения на переменах появились поинтереснее: приближались футбольные соревнования между районами, четвертные экзамены, конкурс талантов и что-то еще, потому что афиш на доске объявлений становилось только больше. Новость о нас устарела. Она устарела для всех, кроме нас самих. Во сне бывает такое ощущение, будто летишь, а когда начинаешь падать, просыпаешься за секунду до касания земли. Мне казалось, что я сплю, что падаю и падаю, но никак не проснусь, потому что до земли еще очень далеко.

— Ты Дэни или Лео? — Учительница подошла ко мне в коридоре и сразу же протянула прямоугольный розовый конверт. Получить такой — явно плохой знак.

— Лео. — Она сощурилась, будто не сразу поверила.

Уже очень давно нас никто не путал.

— На самом деле, не важно. — Учительница тяжело вздохнула и покачала головой. — Бланк отдай опекуну, пусть распишется.

— Деду? — Я замялся. — А передать что?

— Передай, что без подписи пусть брат твой в школу не приходит. Еще одно предупреждение, и будет наказан. Понятно?

Я кивнул. В нашей старой школе тоже раздавали предупреждения, только голубого цвета. Больше двух — и тебя заставляют что-нибудь сделать. Сгребать листья во дворе. Мыть полы в коридоре. Мы с Дэни наполучали таких немало и отдувались за глупости тоже вместе. Как-то мы натерли доску воском… Но что он мог натворить в одиночку?

***

— Не по ошибке, точно? — Дед взглянул на меня поверх очков.

— Я не знаю, мне просто отдали.

— Ты видел что-нибудь? Да, да, да, не отвечай, больничный твой… — Дед еще раз перечитал записку.

— Что там? Что он сделал? — Я попытался перегнуться через стол, чтобы посмотреть, но дед свернул бумагу и убрал обратно в конверт.

— Наверное, ошибка. Я сам с ним поговорю.

Я никогда не понимал, зачем дед просил меня выйти, чтобы с кем-то серьезно поговорить, из-за тонких стен все можно было расслышать и с другого этажа. А уж если кричали… И прежде я не слышал, чтобы Дэни на кого-то кричал, это всегда делал только я.

— Дэни, мне передали жалобу, — голос деда звучал достаточно серьезно.

В ответ только ножки стула заскрипели по полу.

— Дэни, — бас стал тверже, — нельзя уходить, когда с тобой разговаривают. Дэни, стой. Будь любезен объяснить, что ты натворил. — Дед держался на удивление спокойно.

— Эттто ннне я. Не я сссделал. — Бедняга-Дэни снова начал заикаться.

— Хорошо, кто это сделал? Мальчику очки разбили, могли ведь и глаза поранить, стекло все-таки. Дэни, кто его ударил?

— Лео. Ударил. — Заикание прошло как по волшебству.

Фоном играло радио. Сначала мне показалось, что я ослышался. Он ведь не мог и вправду такое придумать?

— Лео, значит… И как все случилось, ты сам видел?

— Просто подошел и ударил! Он всегда дерется! — Дэни принялся тараторить.

— Дэни, твой брат тогда был дома, — вкрадчиво произнес дедушка. — И, насколько мне известно, били, пока что, только его самого.

— Я не делал! Не делал! Не делал! Не делал! — Дэни перешел на крик.

— Дэни, нельзя просто уходить. Дэни, кому говорю! — А вот на повышенные тона перешел и дед.

Кухонная дверь резко распахнулась, и меня чуть не сшибло с ног. Дэни вихрем пронесся мимо и в пару прыжков одолел лестничные ступени. Дед так и сидел за столом, медленно отхлебывал чай и смотрел в окно, за которым уже стемнело. Холода еще не настали, и в саду пели сверчки.

— Как же так, Лео? Что с нами со всеми происходит?

И я бы с радостью ответил деду, если бы сам понимал хоть что-нибудь.

На следующее утро Дэни вёл себя как ни в чем не бывало. О его вечерней истерике помнили, кажется, все, кроме него самого. Будто бы накануне вечером обошлось без криков и хлопанья дверями. Он зашёл на кухню широко улыбаясь, что-то насвистывая и даже…

— Лео, слушай, давай после школы в торговый центр сгоняем? Его открыли давно, только мы с тобой не были.

…и даже заговорил с братом.

— А как же твои н… — На великах вообще быстро доедем, если без дождя. Ну как? — Он радостно смотрел на меня, а я в ответ мог только часто моргать.

— Езжайте, конечно, можете допоздна. Вдруг кино там какое показывают. — К словам дела прилагался ещё и многозначительный взгляд в мой адрес.«Новые друзья», хотел было сказать я, но дед меня опередил:

— А что случилось, ты упал? — От удивления у Дэни брови подскочили. — Хорошо, — согласился я, — поехали, но быстро я не смогу, бок ещё болит.

Он двигался будто бы в ускоренной съемке, когда меняешь режим на камере. Он уже два раза пересел со стула на стул и намазывал третий по счету тост, малиновое варенье он тоже обычно не любил.

— Все-таки, что… — Меня прервал кашель деда.

— Ты же упал тогда, Лео, сам сказал, что упал. — Особое ударение дел сделал на слове «сам».

Это было правдой. Упал я сам, с небольшой помощью. Про драку я отказался рассказывать наотрез, ни полицейскому, ни врачу.

— Упал, — глухо повторил я.

Торговый центр и вправду был огромным! Ничего масштабнее я прежде не видел, разве что хоккейный стадион, но и тот немного уступал. Мы прошлись по всем этажам. Съели по мороженому. Дэни взял шарик клубничного щербета, хотя обычно ел ванильное, а я — шоколадного с орехом. Мы купили билеты на вторую часть фильма, который смотрели еще в прошлом году. Я почти не обращал внимания на экран. Я совсем не помнил, о чем была первая часть, поэтому диалоги и происходящее не имели никакого смысла. Диалоги и происходящее по эту сторону экрана тоже наводили на мысль, что я что-то упустил.По дороге до школы мы болтали о разной ерунде и за обедом даже сидели вместе. На всякий случай, я несколько раз ущипнул себя. Для перестраховки. Нет, я не спал. На перемене Дэни ни разу не заговорил с Сидом, держался рядом со мной и без умолку трещал о новом торговом центре. Ехать туда было недолго, каких-то семь километров по прямой, но рёбра ещё болели. Врач обещал, что окончательно срастется все через месяц, а вот болеть может несколько лет. Когда тебе двенадцать, несколько лет равносильно нескольким световым годам. Я все-таки сумел докрутить педали и с облегчением выдохнул, когда на горизонте замаячило большое здание, выкрашенное ярко-синей краской. Мы припарковали велосипеды у входа, то есть просто прислонили к стене, тут никто и никогда не пользовался замками, и отправились внутрь.

Темнело осенью быстро, обратно пришлось возвращаться уже по сумеркам, когда чернота густела, а фонари ещё не зажигали. Крутить педали было больно. Из-за этого дыхание часто сбивалось. Чем темнее становилось, тем сильнее я начинал волноваться. Потеряться здесь было невозможно, особенно если не сворачивать на узкие лесные тропы и постоянно ехать по шоссе. Я знал дорогу как свои пять пальцев. Но вот дед, скорее всего, уже начал переживать. Он всегда повторял, неважно, насколько хорошо ты видишь встречные автомобили, главное — чтобы они тебя видели. Ещё он повторял, что самые печальные аварии те, где ты все делал правильно, следовал правилам, а пострадал из-за ошибки другого. Крутить педали было больно. Дыхание постоянно сбивалось, и я притормаживал. Дорога петляла в гору, извивалась вверх по холму, я смотрел как спина Дэни мелькает вдали и скрывается за перевалом.

В предночной тишине пение птиц казалось громче, а каждый шорох ты словно бы начинал ощущать кожей. За всю жизнь я не видел в этих лесах животного крупнее оленя. Волки здесь точно водились, ими нас пугали в детстве, чтобы мы не убегали далеко. Но город рос, и они уже не подходили так близко к человеческому жилью. Дед, вроде бы, встречал как-то медведя, медведицу и трёх медвежат, когда ходил с товарищами в поход. Они тогда ночью забрели в их лагерь и разворошили ящик с припасами, но было это давно. Дед прогнал их, выстрелив в воздух из ружья. И вот как человек, тушивший всю жизнь пожары, не боявшийся медведей и вообще ничего, так переживал, что в сумерках мы не найдём дорогу назад?

Обычно дед встречал нас на крыльце, руки на груди, на носу очки, чтоб лучше видеть. Сейчас на крыльце было пусто, у лестницы на траве валялся велосипед Дэни. Я положил свой рядом и вошёл в дом. С кухни раздавался плач, плакал Дэни навзрыд, так что слов было не разобрать.

— Это все он! — Дэни ткнул в меня пальцем, как только я перешагнул порог. Его лицо все покраснело от слез, поперёк лба была приклеена широкая марлевая повязка.

— Лео, на пару слов. — Дед встал и подал знак рукой, чтобы я шёл за ним, я послушался. — Я всего лишь хотел, чтобы вы вместе сходили в кино. Как раньше, понимаешь?

Я кивнул. Я прекрасно это понимал.

— Вы же братья, вы же близнецы, в конце-то концов! — Дед всплеснул руками и замолк в ожидании моего ответа.

Но здесь понимать я переставал. Там на склоне я упустил Дэни из виду минут на десять, что могло случиться за десять минут?

— Чего глазами хлопаешь? — Устало вздохнул дед. — Он говорит, ты его задирать начал, что ты за ним на горе погнался. Говорит, испугался и с управлением не справился. Весь лоб себе рассек. Я врача вызвал, швы наверняка нужны.

Я переваривал услышанное несколько минут, а потом почувствовал, как внутри все начало закипать. Будто кровь стала подступать все ближе и ближе к коже, так резко поднимается красный столбец термометра, если окунуть его в кипяток.

— Вот ты гад! — Я метнулся в сторону Дэни. — Хотел, чтобы я погнался за тобой, ну, давай!

От неожиданности Дэни вздрогнул, хотел увернуться и упал с табурета, не удержав равновесия. Я запрыгнул на него сверху и схватил за ворот рубашки.

— Хватит врать! Почему ты все время врешь? Все проблемы только из-за тебя!

— По углам! — Прогремел над ухом бас деда. — До трёх считаю, а то сам расставлю!

В дверь позвонили.

— Лео, врача пусти, а сам — наверх, чтобы я тебя не видел и не слышал. Понятно?

Конечно, только ничего не было понятно.

***

Утром Дэни пожаловался на головную боль и остался дома. Теперь он часто на неё жаловался, действительно ли голова у него болела так сильно, что не помогало ни одно лекарство, никто не знал. В такие дни дед разрешал ему лежать в постели и смотреть телевизор, маленький, с выпуклым экраном, он перетаскивал его из своей спальни. Мы не говорили о Дэни, ни о его дисциплинарных записках от директора, ни о его вранье, ни о том, где он успел рассечь лоб. Мы практически ни о чем не говорили, как в то время, когда шло судебное заседание по делу мамы. Я даже начал скучать по Горану. Он слушал, конечно, задавал много дурацких вопросов, но это у него работа такая. Он слушал, а мне очень сильно хотелось просто с кем-нибудь поговорить. В верхнем ящике письменного стола я нашёл его смятую визитку. Осенью я был уверен, что в кабинет его больше ни ногой, а сейчас…

— Кабинет доктора Ковича, чем могу помочь? — В трубке раздался приятный женский голос.

— Здравствуйте, мне нужен другой доктор, доктор Горан. — Я немного замялся, я не любил разговаривать по телефону.

Женский голос засмеялся:

— Это он и есть, доктор Горан Кович. Вы хотели бы записаться на приём?

— Наверное, да. — Мне не нравилось слово «прием».

— Вторичный или первичный?

— Я уже приходил. — То есть меня уже отправляли к нему, особо не объясняя ни сути, ни смысла приема.

— Есть время на вечер понедельника.

Сперва я обрадовался, но после слов о том, сколько это будет стоить, я попрощался и повесил трубку. У меня в копилке не было столько монет, чтобы заплатить за то, чтобы меня просто выслушали. После того похода в кино дед больше не давал мне карманных денег, а попросить его заплатить за мой поход к доктору я не решился. Я завёл блокнот, такой же большой как у доктора Горана, но страницы оставались пустыми. Я понятия не имел, о чем писать, по крайней мере, до Рождества.

Снег выпал утром, в последний день занятий, и не переставал идти до конца месяца. Говорили, что за декабрь выпала почти зимняя норма осадков. Снегом здесь было никого не удивить, каждую зиму дед доставал широкую лопату с длинным металлическим черенком, чтобы расчищать крыльцо и подъездную дорожку. Когда сугробы становились слишком высокими, в ход шла снегоочистительная машина. Она работала на бензине, очень громко гудела и выплевывала фонтан снега через боковую трубу. Той зимой мы оказались немного отрезаны от цивилизации, так казалось. Из-за наледи несколько раз обрывались линии электропередач, тогда мы готовили ужин на газовой горелке — разогревали консервированный суп из банки. А из-за снежных заносов грузовики доставки не могли к нам пробиться, поэтому на прилавках магазина пару недель нельзя было найти ничего кроме тушенки. Я не возражал, мы словно отправились в поход, правда, спали в своих постелях. В детстве я терпеть не мог походы, потому что в палатке не было розеток и нельзя было смотреть телевизор. Сейчас розеток вокруг было полно, а телевизор смотреть все равно было нельзя. Больше его не было в доме. В последний день перед каникулами я уехал в школу на велосипеде по нетронутому белому полотну, а возвращался с трудом преодолевая ветер и выросшие на дороге сугробы. Благодаря снегу особенно ярко в глаза бросалась кровь. Крупные капли вели от ступенек к мусорным бакам. Я заглянул вовнутрь — поверх завязанных чёрных пакетов лежали крупные осколки стекла и пластика. У гаража был припаркован черный пикап.

— Лео! Сколько зим! — Рассмеялся доктор Фрэнк, мы привыкли звать его дядей. — Понял шутку — «зим»? На улице будто апокалипсис приближается. Такая снежная буря должна грянуть. Так что надо мне вовремя от вас уехать, в гостях, как говорится, хорошо, а дома…

— Дядя Фрэнк, а что случилось? Я кровь видел, серьезное что-то?

— Ерунда, швы твоему деду наложил, телевизор, говорит, выбрасывал и порезался. Дед твой ещё всем фору даст, на нем же как на собаке заживает, такие ожоги ему по молодости лечил, а красавцем был — красавцем и остался. Я к вам вообще последнее время как на работу езжу, абонемент надо уже выдавать. — Доктор громко рассмеялся и в один глоток допил чай. В комнате пахло розовыми лепестками. — Поеду я, а то жить с вами придётся, если дороги все завалит.

Дядя Фрэнк набросил на плечи пуховик и потрепал меня по волосам на прощание. Дед дремал в кресле. Я присел рядом, налил себе чашку из заварника и потянулся к приемнику.

— Не надо, не включай. — Пробормотал дедушка, не открывая глаз. — Не буди.

Будить деда я не хотел, ему нужен был отдых. Я просто достал с полки первую попавшуюся книгу и открыл на последней странице. Мне хотелось убедиться, что конец будет стоить того, чтобы начинать читать. Лишь позднее я понял, что говорил дед тогда не о себе.

Рождество в доме деда всегда начиналось заранее, с Адвента. На всех дверях он развешивал венки, ставил высоченную елку в гостиной, а перед этим сам срубал ее и привозил на санях из леса. Во всей округе дед славился своими снежными скульптурами и иллюминацией. В его арсенале было около полусотни гирлянд. И в этот раз ничего не изменилось.

— Бог все ещё Бог, поэтому Рождество никуда не девается, — сказал он мне и отправил на чердак искать коробки с украшениями.

Залезал он сюда не чаще раза в год, все покрывал толстый слой пыли, сам воздух казался густым, будто сотканным из паутины.

— Нет, те не тащи, там гирлянды, накладно сильно их вешать. — Дед отдавал приказы, стоя у подножия лестницы. — Вон в левом углу три коробки должны быть, ага, их подавай мне.

Коробки были большими, но оказались на удивление легкими, в них тихо позвякивали игрушки. Елку привезли в тот же вечер. Дядя Фрэнк выгрузил ее из кузова и даже помог нам установить посередине зала.

— Роскошная! Ничем не уступает твоим, Уильям.

Дед довольно кивнул и провёл рукой по пушистым веткам. Дом наполнился запахом хвои.

— Пару ниток огоньков и вообще засияет! — Дядя Фрэнк тоже отличался своей любовью к праздникам.

— Не в этот раз, устал я от них, — отмахнулся дед. — В простоте все сделаю, по-старинке. Да и перебои такие, зачем нагрузку лишнюю на провода? Неделю почти в темноте сидели.

— Не думал, Уильям, что такое от тебя услышу! — Дядя Фрэнк снова рассмеялся. — Времена то нынче чудные. Уступишь пальму первенства тогда?

— Уступлю, забирай. Лео тебе коробки спустит, да?

Мне ничего не оставалось, как снова забираться на чердак и перетаскивать оставшиеся украшения в машину дяди Фрэнка.

— Чего насупился? — Дед приобнял меня за плечо. — Знаю, ты больше всех мои гирлянды любил, но не беда, не переживай, свечи зажжем.

— Мы и так их постоянно жжем, когда пробки выбивает.

— Ну, значит у нас почти всегда обстановка праздничная, — хохотнул дед. — Ты тут хозяйничай, наряжай, я ужин приготовлю. Радио только не включай.

Дэни снова с самого утра лежал с мигренью. На этот счёт появились особые правила:

1. Не включать телевизор (легко исполнить, если телевизора нет)

2. Не слушать радио

3. Не играть на втором этаже

В общем, не делать ничего такого, из-за чего он мог бы проснуться. Праздники словно бы вернули все на круги своя, не совсем, конечно, а только отчасти. Рождество принесло в нашу жизнь немного размеренности, предсказуемости. Я точно знал, что завтра мы будем подписывать открытки для друзей дедушки, послезавтра поедем за подарками (с утра пораньше, чтобы избежать давки), будем их заворачивать, а потом печь печенье, чтобы угощать колядующих. Почти весь адвент Дэни пролежал у себя за закрытой дверью, а за пару дней до Рождества радостно сбежал по лестнице и стал помогать деду по хозяйству. Он развесил белье в постирочной, помыл посуду и даже вызвался наряжать елку, хотя она и была уже наряжена. Дед выдал ему ящик с остатками игрушек, а меня отправил к соседям за помидорами для салата. Пройти пятьсот метров до дома соседей, хоть и по сугробам, было проще, чем прокладывать путь до города. Дед сказал надеть сапоги, но я упрямо пошёл в ботинках, и набрал снега уже через пять минут. С пейзажа вокруг можно было рисовать картины, многие так и делали. В доме Марии и Филиппа, друзей деда, весь холл был увешан полотнами с изображениями заснеженных полей и лесов. Тетя Мария почему-то доставала свой мольберт и краски только с приходом зимы, говорила, что в другое время нет такого особого вдохновения. Одна из ее картин, кстати, висела у деда в спальне — чаща, а сквозь ветки виднеется семейство коричневато-рыжих оленей. Не знаю, действительно ли они их видела или дорисовала потом с фото, вряд ли олени стояли неподвижно так долго, чтобы сделать эскиз.

— Лео, осторожней! — Раздался крик.

Так сбивает сильная морская волна или лавина. Валит с ног, кувырком, так что уже и не понимаешь, где верх, а где низ. Снег засыпался за шиворот, в рукава и даже карманы. На грудь взгромоздилось что-то тяжелое, и все мои рёбра в унисон отозвались болью. На лицо полилась тёплая липкая струя.

— Барс! Негодяй, к ноге! — Барс не шелохнулся. — Барс! Кому говорю, к ноге! Оставь Лео в покое! Негодник.

Пес наконец слез с меня и побежал на голос дяди Филиппа, оставляя за собой в сугробе траншею и каскад снежных брызг.

— Лео, в порядке? Не теряй бдительности, он сегодня шебутной, дома засиделся. — Дядя Филипп подал мне руку.

Мне потребовалась пара минут, чтобы прийти в себя и встать на ноги. Маламута по кличке Барс Филипп и Мария купили после смерти своего любимого дога, да, того самого, который гонялся за нами, когда мы были маленькими. Барс, несмотря на внушительные размеры, в душе в действительности был кошкой. Добрый, ласковый, но своими играми способный переломать тебе все кости.

— Мария внутри, зайди через кухонную дверь.

Их дом располагался прямо посредине холма, и если подойти к краю, то как на ладони открывался вид на долину внизу. Там, в этой долине, почерневшее и одинокое стояло поместье Бьерков. Сначала полиция обнесла его по периметру черно-желтой лентой и поставила знак «Опасно», ходили слухи, что приедут бульдозеры и снесут здание. Но ленту оборвал ветер, снег засыпал все вплоть до окон первого этажа, а бульдозеры все не приезжали.

— Лео, малыш, держи! — Тетя Мария вынесла плетеную корзину и протянула мне. — Нужно будет что-то ещё, знаешь, мы тут близко, приходи. Помидоры я газетой обернула, чтобы не поморозил в дороге. И вот ещё, это персонально тебе. — Из кармана она достала небольшую прямоугольную картонку, размером с фото.

Я неуверенно протянул руки и осторожно взял картинку.

— Для создания праздничного настроения. — Это была маленькая картина маслом — присыпанный снегом лес, если бы можно было взлететь и посмотреть на него с высоты. — У вас же все нормально?

— Спасибо, нормально, — только и сумел выдавить я из себя.

Над вопросом тети Марии я размышлял всю дорогу до дома. Нормально? Что вообще значит это слово? Что такое нормально? Как у всех, или когда все очень странно, но ты привык? Нормально ли, что больше нет мамы? Нормально ли, что Леонард сидит в тюрьме? Нормально ли, что больше нет «мы»? У большинства людей «мы» ведь никогда не бывает. Нормально…

В гостиной потрескивал камин, дед и Дэни играли в карты за кофейным столиком. Рядом стояла коробка ёлочных игрушек, после того как Дэни украсил елку, игрушек на ней стало почему-то меньше, а не больше. Он почти все снял. Шишки. Сосульки. Снежинки. На ветках остались висеть только блестящие красные шары.

— Красиво, да? Садись тоже играть, дедушка на тебя раздаст! — Дэни заулыбался и отпил какао из красной чашки.

Я кивнул. Сперва нужно было переодеться в сухое. Наверху я сделал первую запись в своём блокноте: мигрень — прежний Дэни (любит красный) — взрыв. Эта схема в будущем ни раз спасала мне жизнь. Прежний Дэни продержался с нами почти до самого конца зимних каникул, до вечера, когда я услышал во дворе детский плач.