Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея

Николай Лейкин (1888)

Антон Павлович Чехов, прочитав новую книгу Николая Александровича Лейкина, писал ему в личной переписке: «„Стукин“ имеет значение серьезное и стоит многого (по моему мнению) и будет служить чуть ли не единственным памятником банковских безобразий нашего времени; к тому же фигурируют в нем… птицы более высшего порядка. Если в „Сатире“ [имеется в виду роман «Сатир и нимфа», уже выходивший в нашем издательстве] хороши частности, то „Стукин“ хорош в общем». Сложно не разделить мнение отечественного классика и не увлечься как многочисленными интригами, так и многочисленными яркими бытовыми деталями, делающими повествование таким интересным и достоверным. Мелкий банковский служащий Стукин получает возможность продвинуться по карьерной лестнице благодаря тому, что директор банка Хрустальников выбирает его, чтобы выдать за него свою беременную любовницу. Однако это не единственная возможность, которой пользуется Стукин…

Глава VI

У невесты за чаем

Хрустальников и Стукин пили чай у Матильды Николаевны. Висевшая с потолка лампа приятным светом озаряла опрятный томпаковый самовар вазочкой, чайный прибор и бутылку хереса на подносе, окруженную рюмками тонкого дорогого хрусталя. Матильда Николаевна разливала чай, Хрустальников сидел по левую руку от нее, глумился над Стукиным, глупо острил и так усердно хохотал, колыхая объемистым брюшком, что то и дело заставлял лаять маленьких собачонок, приютившихся за столом.

— Что это вы сегодня какой-то особенно веселый? — спросила Матильда Николаевна. — Хохочете, как какой-нибудь…

Она не договорила.

— Пообедал, матушка, хорошо пообедал, — отвечал Хрустальников. — Были у меня три нужных человека, так вот с ними…

— То-то я слышу, что от вас так вином пахнет, да и глаза, и язык…

— Выпил, действительно, выпил. А что за беда? У кого совесть чиста, тот может всегда себе дозволить… Правду я говорю, Стукин?

— Совершенно справедливо, Лавр Петрович, — откликнулся Стукин.

— Вот и с ним выпил, с этим одром, — продолжал Хрустальников, указывая на Стукина. — Кажется, выпил? Или не пил?

— Не пили-с. Вы только меня одного попотчевали.

— А не пил, так теперь выпью. Я, брат, тобой не гнушаюсь, ты человек покладистый… Да, три нужных человека пришли к обеду, и один нужный человек — после обеда. Слышишь, Стукин, ведь это я тебя называю нужным-то человеком. Нет, какова честь! Стукин, козявка, — нужный человек для Хрустальникова. Только ты этим не гордись. Ну, давай выпьем хересу перед чаем. — Хрустальников налил три рюмки и чокнулся со Стукиным. — Нет, честь-то, честь-то какая тебе! Директор Хрустальников чокается с тобой, — прибавил он.

— За здоровье Матильды Николаевны, — проговорил Стукин и выпил рюмку залпом.

— Да разве хересом пьют здоровье? Какое же это здоровье хересом! — перебил его Хрустальников. — И выпил залпом, словно водку… Да разве такой херес залпом пьют? Ведь этот херес дороже тебя самого. Его смаковать надо, пить понемножку. Вон англичане пьют даже через соломинку.

— Помилуйте-с… Если за здоровье такой дамы, то чего же жалеть!

— Скажите на милость! «За здоровье такой дамы»… Каков? Ах ты, ерошка! И наконец, как ты смеешь ее дамой называть, если она девица?

— Все равно, за здоровье такой прекрасной девицы дорогого хереса жалеть не следует.

— Да я не жалею, а я только указываю на твое невежество по отношению к тонкостям вкуса. Ведь уничтожил рюмку благородного вина, как свинья апельсин, даже не расчухавши.

— Лавр Петрович… Зачем так? — остановила Хрустальникова Матильда Николаевна.

— Что «Лавр Петрович»! Я дело говорю. Ну, пей еще рюмку, да пей с чувством, с толком, с расстановкой.

— Боюсь… Впрочем, ежели Матильда Николаевна прикажут?

— Пейте, пейте, Стукин, — сказала Матильда Николаевна.

— Тогда уж позвольте ручку в знак согласия.

Матильда Николаевна протянула руку.

— А поцеловать можно? — спросил Стукин и, получив утвердительный ответ, взасос поцеловал руку Матильды Николаевны.

Хрустальников всплеснул руками.

— Каков подлец?! Я от него и не ожидал такой прыти! — воскликнул он. — Да ты, брат Стукин, совсем галантный кавалер и таким манером можешь даже совсем отбить у меня Матильду Николаевну.

— Да ведь сами же вы…

— Что я сам?

— Сами же вы сказали, что я должен понравиться Матильде Николаевне.

— Ты? Ты… понравиться? Да разве ты можешь понравиться с твоим вихром на голове, с твоим утюгом вместо носа! — снова воскликнул Хрустальников, но тотчас же спохватился и, понизив голос, прибавил: — Ах да… То есть ты совсем в другом смысле… Ну-ну-ну… Пей… Так как же, Матильда Николаевна, понравился тебе господин Стукин?

— Конечно, с первого раза трудно сказать, но ничего, он человек хороший, добрый, смирный. Только уж вы, Лавр Петрович, очень его затормошили. Вы, мосье Стукин, заходите ко мне чаще. Заходите как-нибудь почаще…

— Каково? Что я слышу! Боже мой, что я слышу! — всплескивал руками Хрустальников.

— Заходите, заходите… — ласково кивала Стукину Матильда Николаевна. — Вам утром некогда, вы заняты, так заходите вечерком, перед театром, так, как-нибудь между пятью и семью часами.

— Лавр Петрович, можно? — спросил Стукин и глупо улыбнулся.

— Ежели, брат, хочешь, то я тебя даже на целый день откомандирую.

От выпитого дорогого хереса Стукин сделался совсем развязным, а Хрустальников, много пивший уже за обедом, становился все пьянее и пьянее.

— Итак, Матильда Николаевна, ты находишь, что Стукин гораздо лучше черта и что ты в состоянии его выносить?

— Да полноте вам, Лавр Петрович… — снова остановила Матильда Николаевна Хрустальникова. — По первому впечатлению я нахожу, что мосье Стукин — очень и очень приятный кавалер.

— Стукин! Кланяйся, кланяйся, брат… Ты заслужил расположение, — проговорил Хрустальников, сбивая прическу Стукина и наклоняя его голову. — Ты успел заслужить расположение хозяйки, а теперь постарайся заслужить расположение ее собачек. Ну, пей за здоровье ее собачек, пей. Это ей будет приятно.

Хрустальников налил еще две рюмки.

— Да когда же вы будете чай-то пить? — спросила Матильда Николаевна.

— Выпьем, выпьем и чаю. Ты вот что… Ты вели подать коньяку к чаю… — сказал Хрустальников.

— Да ведь вам вредно так много пить. Вспомните, что доктор сказал.

— Что доктор сказал? Мало ли, что доктора говорят… Да и о чем ты хлопочешь? Умру — вот этот зверь у тебя мужем останется, — указал Хрустальников на Стукина. — Деньги на твоего будущего ребенка положены. Прислушайся, брат Стукин, это и ты… Слышишь? Две тысячи. На ребенка две тысячи. Ну, пей за здоровье собак Матильды Николаевны, пей и приступим к чаю… Ах да… Ты хотел нам рассказать, как ты тонул в Фонтанке. Как же это так?

— Собаку спасал-с. Пошел спасать собачку и начал тонуть сам, — отвечал Стукин.

— Матильда Николаевна! Слышишь? — сказал Хрустальников.

— Это делает вам честь, мосье Стукин. Что же, вы спасли ее? — спросила Матильда Николаевна.

— Спас-с, но зато и самого насилу вытащили. Иду, это, я по Фонтанке. Дело было в марте. Вдруг в ледокольной майне собачка барахтается… Провалилась. Визжит… Делает лапками вот так, так… Барахтается, хочет выскочить на лед, но тонкий лед под ней подламывается. Жалко мне стало собачонку… За душу хватает… Бросаюсь я на лед, подхожу к майне, вдруг — трах — и сам проваливаюсь. Тут уж бросился народ с досками, с веревками, стали закидывать извозчичьи вожжи. Меня и вытащили.

— А собачку? — спросила Матильда Николаевна.

— Меня вытащили и собачку вытащили. А кабы не я, то собака так бы и погибла, никто бы и не бросился ее спасать.

Бутылка хересу была выпита. Хрустальников был уже почти совсем пьян, сидел и пил чай с коньяком.

— Ну-ка, собачий спаситель, так как же собака-то визжала и лапками махала? Покажи-ка, как она лапками-то?.. — говорил Хрустальников. — Ты так отлично показываешь.

— Известно, как собаки… Ведь она между жизнью и смертью… Жить-то каждой твари хочется.

— Да ты покажи. Ну, изобрази все это в лицах…

— Да вот так…

Стукин замахал руками.

— Ну завизжи по-собачьи. Ну что тебе? Завизжи…

— Лавр Петрович… — Матильда Николаевна дернула Хрустальникова за рукав.

— Оставь… Что тебе! — рванулся тот и продолжал:

— Ну, ну, ну, Стукин… Изобрази-ка собаку.

— Да ведь я изображал.

— Ты ляг на пол и изобрази. Ну что тебе стоит? Ну изобрази…

— Иначе я не умею-с.

— Не умеешь! А не умеешь, так пошел вон! Да и пора тебе… Надоел… Прощайся с Матильдой Николаевной и иди домой.

— А вы-то? Я хотел вас домой проводить.

— Не надо. Я здесь останусь. Я с Матильдочкой останусь. А ты… марш!

Хрустальников был уже совсем пьян.

Стукин начал прощаться.

— Прощай, — сказал ему Хрустальников и протянул два пальца. — Прощай… Хоть ты и свинья, но ты благороднейший человек, ты хочешь прикрыть грех женщины и дать имя невинному младенцу. Ну, довольно… Пошел вон!

— Не обращайте на него внимания, не обращайте. Это он так, — говорила Матильда Николаевна Стукину. — Прощайте… Заходите… Мы поговорим.

— Всенепременно-с. За счастие считаю…

Стукин поклонился и уходил.

— Стукин! Стой! А когда же свадьба? — кричал ему вслед Хрустальников, но Стукин уже не слышал.