Неточные совпадения
Как можно было поверить, что молодая бедная девушка не
захотела стать полноправной хозяйкой в доме
такого богача?..
Вот уж истинна-то правда, что в сиротстве жить — только слезы лить, все-то обидеть сироту
хотят, поклепы несут на нее да напраслины, а напраслина-то ведь, что уголь: не обожжет,
так запачкает…
Пересела Дарья Сергевна к пяльцам,
хотела дошивать канвовую работу, но не видит ни узора, ни вышиванья, в глазах туманится, в висках
так и стучит, сердце тоскует, обливается горячею кровью.
Видал я много
таких, не
хочу, чтоб Дуня моя хоть капельку на них походила.
—
Хочешь, ребята, стану орехи лбом колотить? —
так после подвигов Яшки голосом зычным на всю артель крикнул рябой, краснощекий, поджаристый, но крепко сколоченный Спирька, Бешеным Горлом его прозывали, на всех караванах первый силач. — Не простые орехи, грецкие стану сшибать. Что расшибу, то мое, а который не разобью, за то получаю по плюхе — хошь ладонью, хошь всем кулаком.
— Это уж его несчастье. Со всяким
такое может случиться, — продолжал Зиновий Алексеич защищать Меркулова. — А что умен он,
так умен, это уж кого
хочешь спроси — на весь Саратов пошлюсь.
— Что ж из того?.. — ответил Орошин. — Все-таки рыбно решенье о ту пору будет покончено. Тогда,
хочешь не
хочешь, продавай по той цене, каку ты нашему брату установишь… Так-то, сударь, Марко Данилыч!.. Мы теперича все тобой только и дышим… Какие цены ни установишь, поневоле тех будем держаться… Вся Гребновская у тебя теперь под рукой…
Получив за его бочонки два воза персидских товаров, не сдал их хозяину, а когда тот стал требовать, сказал ему: «
Хочешь товар получить,
так подавай на меня губернатору жалобу, без того последней тряпки не дам».
—
Так и
так, отче святый, жениться
хочу.
— Господь ее знает, что
такое с ней приключилось: сначала постричься
хотела, потом руки на себя наложить, тоска с чего-то на нее напала, а теперь грешным делом испивать зачала.
— Еще будучи в Питере, — говорила Таифа, — отписала я матушке, что
хотя, конечно, и жаль будет с Комаровом расстаться, однако ж вконец сокрушаться не след. Доподлинно узнала я, что выгонка будет
такая же, какова была на Иргизе. Часовни, моленные, кельи порушат, но хозяйства не тронут. Все останется при нас. Как-нибудь проживем. В нашем городке матушка места купила. После Ильина дня
хотела туда и кельи перевозить, да вот эти неприятности, да матушкины болезни задержали…
«О грозный, могучий хан Золотой Орды и многих царств-государств повелитель, —
так они говорили ему, — иль ты не знаешь, отчего любимая твоя царица не
хочет жить в славной столице твоей?
Прочел Зиновий Алексеич и думает: «
Так это ты, Марко Данилыч, вокруг нас ручки погреть
хотел… Ай да приятель!.. Хорош!.. Можно на тебя положиться!.. Нечего сказать!»
Так говорил Василий Петрович, растопыря врозь руки, будто в самом деле
хотел изловить Меркулова, ежели тот вздумает лыжи от него навострить.
— Да ей-Богу же, в горло кусок не пройдет. Я
так с вами давеча назавтракался, что, кажется, и завтрашний день есть не
захочу.
— Малого
захотел! — засмеялся Василий Петрович. — Пожалуй, не снесешь
такую кучу.
— Да с чего ты?.. Кто тебе сказал?.. — в изумленье спрашивал Никита Федорыч, а сам думает: «Как же это
так? Никому ведь не
хотели говорить, и вдруг Митенька все знает».
— Видишь! — вскликнул он, входя к Меркулову и поднимая кверху бутылку. — Стоит только
захотеть, все можно доспеть!.. Холодненького не достал —
так вот хоть этой немецкой кислятиной поздравлю друга любезного… Ай, батюшки!.. Как же это?.. Посудины-то нет… Из чего пить-то станем?.. А!.. Нашел!
— Врать, что ли, я стану тебе?.. Вчера начались продажи малыми партиями. Седов продал тысячи полторы, Сусалин тысячу. Брали по два по шести гривен, сроки двенадцать месяцев, уплата на предбудущей Макарьевской… За наличные — гривна скидки. Только мало наличных-то предвидится… Разве Орошин вздумает скупать. Только ежели с ним
захочешь дело вести,
так гляди в оба, а ухо держи востро.
— Мы с тобой не доживем, хоть бы писано на роду нам было по сотне годов прожить… Сразу старых порядков не сломаешь. Поломать сильной руке, пожалуй, и можно, да толку-то из того не выйдет… Да
хотя бы и завелись новые порядки,
так разве Орошины да Смолокуровы
так вдруг и переведутся?.. Станут только потоньше плутовать, зато и пошире.
— Вот что я
хотел сказать тебе… — снова начал Дмитрий Петрович. —
Так как, значит, мы с тобой приятели… Не знаю, как у тебя, а у меня вот перед Богом, опричь тебя, другого близкого человека нет в целом свете… И люблю я тебя, Никита, ото всей души.
— Ее, — ответил Ермило Матвеич. — Да вот ломать сбирается. В городе накупила местов, загодя
хочет до выгонки переехать туда… Сказывают, выгонки нам никоим образом не избыть.
Такое горе!..
— А Фленушка что? — немножко помолчав и зорко глядя на Ираиду, спросил Петр Степаныч. — Матушка Таисея
такие мне страсти про нее рассказала, что не знаю, как и верить. Постричься, слышь,
хотела, потом руки на себя наложить вздумала…
— Слушай же! — в сильном волненье стала игуменья с трудом говорить. — «Игуменское ли то дело?» — сказала ты… Да, точно, не игуменьино дело с белицей
так говорить… Ты правду молвила, но… слушай, а ты слушай!..
Хотела было я, чтобы нашу тайну узнала ты после моей смерти. Не чаяла, чтобы
таким словом ты меня попрекнула…
— Не перебивая, слушай, что я говорю, — сказала она. — Вот икона Владычицы Корсунской Пресвятой Богородицы… — продолжала она, показывая на божницу. — Не раз я тебе и другим говаривала, что устроила сию святую икону тебе на благословенье. И
хотела было я благословить тебя тою иконой на смертном моем одре… Но не
так, видно, угодно Господу. Возьми ее теперь же… Сама возьми… Не коснусь я теперь… В затыле тайничок. Возьми же Царицу Небесную, узнаешь тогда: «игуменьино ли то дело».
О Фленушке задумался. «Отчего это она слова со мной не
хотела сказать?.. Зачем заперлась, ставни даже закрыла? За какую провинность мою
так осерчала?.. Кажется, я на все был готов — третье лето согласья добиваюсь, а она все со своей сухою любовью… Надоел, видно, ей, прискучил… Или обнесли меня чем-нибудь?.. По обителям это как раз… На что на другое, а на сплетни да напраслину матери с белицами куда как досужи!..»
—
Захотел бы,
так не минуту сыскал бы, а час и другой… — молвила Татьяна Андревна. — Нет, ты за него не заступайся. Одно ему от нас всех: «Забудь наше добро, да не делай нам худа». И за то спасибо скажем. Ну, будет! — утоля воркотней расходившееся сердце, промолвила Татьяна Андревна. — Перестанем про него поминать… Господь с ним!.. Был у нас Петр Степаныч да сплыл, значит, и делу аминь… Вот и все, вот и последнее мое слово.
Нет,
такой любви я не
хочу…
— Как знаешь,
так и поступай, коль о душеньке своей думать не
хочешь».
—
Хочу, дяденька, больно
хочу, — радостно вскрикнул маленький Иванушка, и голубые глазенки его
так и запрыгали…
Хотел было Абрам заплатить за квас, но тетка Арина, сколь ни жадна была, удивленными глазами поглядела, поглядела и
такое слово промолвила: «Никак ты, Силыч, в разуме рехнулся с радости-то?
Это взорвало Чубалова. Всегда бывало ему обидно, ежели кто усомнится в знании его насчет древностей, но ежели на подлог намекнут, а он водится-таки у старинщиков, то честный Герасим тотчас, бывало, из себя выйдет. Забыл, что денег
хочет просить у Марка Данилыча, и кинул на его грубость резкое слово...
— Не под силу мне будет, Марко Данилыч, — молвил на то Чубалов. — Денег-то велику́ больно сумму за книги требуют, а об рассрочке и слышать не
хотят, сейчас все деньги сполна на стол. Видно, надо будет отказаться от
такого сокровища.
Чубалов и слышать не
хотел о
такой цене, но Смолокуров уперся на своем.
Когда
так размышлял Смолокуров, вошел к нему Василий Фадеев. Добрые вести он принес: приехали на караван покупатели, останный товар
хотят весь дочиста покупать. Марко Данилыч тотчас поехал на Гребновскую, а Василью Фадееву наказал идти на ярманку и разузнать, в коем месте иконами торгует Герасим Силыч Чубалов.
— То совсем иное дело, — медленно, важно и спокойно промолвил Марко Данилыч. — Был тогда у нас с тобой не повольный торг, а долгу платеж. Обойди теперь ты всю здешнюю ярманку, спроси у кого
хочешь, всяк тебе скажет, что
так же бы точно и он с тобой поступил, ежели бы до него
такое дело довелось. Иначе нельзя, друг любезный, на то коммерция. Понимаешь?
— Ну ладно, казенная
так казенная, пусть будет по-твоему: двадцать с рублем, — согласился наконец Смолокуров. — Только уж
хочешь не
хочешь, а на Божьем милосердии — оно ведь не казенное, — рублишко со счетов скощу. Ты и не спорь. Не бывать тому, чтоб ты хоть маленькой уступочки мне не сделал.
— И
так можно, — сказал Марко Данилыч, кладя перо на прилавок. — Я, брат, человек сговорчивый, на все согласен, не то что ты, — измучил меня торговавшись. Копейки одной не
хотел уступить!.. Эх, ты!.. Совесть-то где у тебя? Забыл, видно, что мы с тобою земляки и соседи, — прибавил он…
— Это уж ваше дело, — молвил Чубалов, продолжая вынимать книгу за книгой. — А все ж
таки хоша книга и французская, ее за копейку не купишь. Кого
хотите спросите…
— С ума ты спятил? — вскрикнул Смолокуров и
так вскрикнул, что все, сколько ни было в лавке народу, обернулись на
такого сердитого покупателя. — По двугривенному
хочешь за дрянь брать, — нимало тем не смущаясь, продолжал Марко Данилыч. — Окстись, братец!.. Эк что вздумал!.. Ты бы уж лучше сто рублев запросил, еще бы смешней вышло… Шутник ты, я вижу, братец ты мой… Да еще шутник-от какой… На редкость!
И хоша мне ваших речей не домыслить, а все-таки я с Дунюшки волю не снимаю — за кого
хочет, за того и выходи.
— Кто же ее неволит? — с ясной улыбкой ответил Марко Данилыч. — Сказано ей: кто придется по сердцу, за того и выходи, наперед только со мной посоветуйся, отец зла детищу не пожелает, а молоденький умок старым умом крепится. Бывали у нас и женишки, сударыня, люди все хорошие, с достатками.
Так нет — и глядеть ни на кого не
хочет.
А ежели, бывало, не
захочет он ее прошенья уважить,
так она крикнет за него да ногой еще притопнет: «
Так нет же тебе пирогов, ищи другую стряпку себе, а я стряпать не стану».
— Сама не знаю и домыслиться не могу, что за сокровенные тайны, — в недоумении разводя руками, отвечала Дарья Сергевна. — А сдается, что тут что-то недоброе. Сбивает она нашу голубушку с пути истинного. В свою, должно быть, великороссийскую церковь
хочет ее совратить. Вот чего боюсь, вот чего опасаюсь, Марко Данилыч… Как подумаю,
так сердце даже кровью обольется,
так и закипит… Ох, Господи, Господи!.. До каких бед мы дожили.
— Этого мне никак сделать нельзя, сударыня Варвара Петровна. Как же можно из дядина дома уйти? — пригорюнившись, с навернувшимися на глазах слезами, сказала Лукерьюшка. — Намедни по вашему приказанью попросилась было я у него в богадельню-то,
так он и слышать не
хочет, ругается. Живи, говорит, у меня до поры до времени, и, ежель выпадет случай, устрою тебя. Сначала, говорит, потрудись, поработай на меня, а там, даст Бог,
так сделаю, что будешь жить своим домком…
— Пустые речи, — молвила Матренушка. — Напугать только
хотели. Не бойсь, не выдадут.
Так али нет, Варварушка?
Нельзя
так, Митенька, нельзя, мой возлюбленный, ежели
хочешь нескончаемые веки предстоять агнцу, пребывать на великой его брачной вечери и воспевать Господу аллилуию спасения, славу, честь и силу.
— Мы знаем свою цену, — надменно взглянув на Лебякина, прошипел Орошин. —
Хочешь дешево у них купить, припасай больше наличных. Мы возьмем свое, у нас все по старине будет — кредит, как бывало, а цены, какие меж собой постановим…
Так али нет, Марко Данилыч?
— Пущай каждый подпишет, сколько кто может внести доронинским зятьям наличными деньгами. Когда подпишетесь, тогда и смекнем, как надо делом орудовать. А по-моему бы,
так: пущай завтра пораньше едет кто-нибудь к Меркулову да к Веденееву и каждый свою часть покупает. Складчины тогда не будет, всяк останется при своем, а товар весь целиком из наших рук все-таки не уйдет, и тогда какие цены ни
захотим,
такие и поставим… Ладно ль придумано?