Неточные совпадения
—
Не знаю-с, насколько он умен! — резко отвечал Михайло Борисович, выпивая при этом свою обычную рюмку портвейну; в сущности он очень хорошо знал,
что генерал был умен, но
только тот всегда подавлял его своей аляповатой и действительно уж ни перед
чем не останавливающейся натурой, а потому Михайло Борисович издавна его ненавидел.
Понимая, вероятно,
что в лицее меня ничему порядочному
не научат, он в то же время знал,
что мне оттуда дадут хороший чин и хорошее место, а в России чиновничество до такой степени все заело, в такой мере покойнее, прочнее всего,
что родители обыкновенно лучше предпочитают убить, недоразвить в детях своих человека, но
только чтобы сделать из них чиновника.
Вы совершенно справедливо как-то раз говорили,
что нынче
не только у нас, но и в европейском обществе, человеку, для того, чтобы он был
не совершеннейший пошляк и поступал хоть сколько-нибудь честно и целесообразно, приходится многое самому изучить и узнать.
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью, с тою
только разницею,
что барон всякий раз, как оставался с Элизой вдвоем, делал ей глазки и намекая ей даже словами о своих чувствах; но князь никогда почти ни о
чем с ней
не говорил и
только слушал ее игру на фортепьянах с понуренной головой и вздыхал при этом; зато князь очень много говорил о своей страсти к Элизе барону, и тот выслушивал его, как бы сам в этом случае нисколько
не повинный.
— Мингера, разумеется, — отвечал князь с некоторою гримасою. — Приятель этот своим последним подобострастным разговором с Михайлом Борисовичем просто показался князю противен. — К нам летом собирается приехать в Москву погостить, — присовокупил он: — но
только, по своей немецкой щепетильности, все конфузится и спрашивает,
что не стеснит ли нас этим? Я говорю,
что меня нет, а жену —
не знаю.
— Да кто был? — отвечала княгиня, припоминая. — Приезжала всего
только одна Анна Юрьевна и велела тебе сказать,
что она умирает от скуки, так долго
не видав тебя.
— Да, но ко мне почему-то
не зашла; о тебе
только спросила… — Слова эти княгиня тоже заметно старалась произнести равнодушно; но все-таки они у ней вышли как-то суше обыкновенного. — Очень уж тебя ждали здесь все твои любимые дамы! — присовокупила она, улыбаясь и как бы желая тем скрыть то,
что думала.
Госпожа Жиглинская долго после этого ни о
чем подобном
не говорила с дочерью и допекала ее
только тем,
что дня по два у них
не было ни обеда, ни чаю; хотя госпожа Жиглинская и могла бы все это иметь, если бы продала какие-нибудь свои брошки и сережки, но она их
не продавала.
— К-х-ха! — произнес он на всю комнату, беря князя за руку, чтобы пощупать у него пульс. — К-х-ха! — повторил он еще раз и до такой степени громко,
что входившая было в кабинет собака князя, услыхав это, повернулась и ушла опять в задние комнаты, чтобы
только не слышать подобных страшных вещей. — К-х-ха! — откашлянулся доктор в третий раз. — Ничего, так себе, маленькая лихорадочка, — говорил он басом и нахмуривая свои глупые, густые брови.
Я никогда
не скажу больному,
что у него; должен это знать я, а
не он: он в этом случае человек темный, его
только можно напугать тем.
Она и прежде, когда приглашала князя, то всегда на первых же порах упоминала имя «maman», но саму maman они покуда еще княгине
не показывали, и князь
только говорил ей,
что это очень добрая, но больная и никуда
не выезжающая старушка.
Князь принялся, наконец, читать. Елена стала слушать его внимательно. Она все почти понимала и
только в некоторых весьма немногих местах останавливала князя и просила его растолковать ей. Тот принимался, но по большей части путался, начинал говорить какие-то фразы, страшно при этом конфузился:
не оставалось никакого сомнения,
что он сам хорошенько
не понимал того,
что говорил.
Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с тем несколько сдержанным и как бы
не договаривающимся до конца. Словом, она и понять хорошенько
не могла,
что он за человек, и сознавала ясно
только одно,
что сама влюбилась в него без ума и готова была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
Дело в том,
что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо был уверен,
что одних
только нравственных отношений между двумя любящимися полами
не может и
не должно существовать, и хоть вместе с тем знал даже,
что и Елена точно так же это понимает, но сказать ей о том прямо у него никак
не хватало духу, и ему казалось,
что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
Сия опытная в жизни дама видела,
что ни дочь нисколько
не помышляет обеспечить себя насчет князя, ни тот нимало
не заботится о том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности,
не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как
только приходил к ним князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту
не покидала своего поста.
—
Только они меня-то, к сожалению,
не знают… — продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними
не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто
не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен был понимать,
что он — человек женатый, и
что она —
не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
Но когда Анна Юрьевна приехала к Григоровым, то князя
не застала дома, а княгиня пригласила ее в гостиную и что-то долго к ней
не выходила: между княгиней и мужем
только что перед тем произошла очень
не яркая по своему внешнему проявлению, но весьма глубокая по внутреннему содержанию горя сцена.
Выйдя поутру из дому, Елена
только на минуту зашла в Роше-де-Канкаль, отдала там швейцару записочку к князю, в которой уведомляла его,
что она
не придет сегодня в гостиницу, потому
что больна; и затем к обеду возвратилась из училища домой.
Елена на это ничего
не сказала и
только нахмурилась: она очень хорошо видела,
что мать тут лжет отъявленным образом.
— Если в этом
только, то пускай приезжает, я глаз моих
не покажу.
Что, в самом деле, мне, старухе, с вами, молодыми людьми, делать, о
чем разговаривать?
— Я княгиню и спрашивать
не буду, а скажу ей
только,
что мы переедем туда.
— О, моя милая! — воскликнула Анна Юрьевна. — Зачем вы это говорите? Вы очень хорошо убеждены,
что я решительно ничего
не делаю, как
только сплю и ем.
— Доказательством тому может служить, — отвечал барон совершенно уверенно, — то,
что брак [Брак. — Вопрос об отношении к браку в шестидесятые годы был одним из наиболее острых. Нигилисты (см. выше, прим. к стр. 29) подчас отрицали
не только брак, но и семью,
что нашло наиболее яркое выражение в революционной прокламации «Молодая Россия», выпущенной в мае 1862 года кружком П.Г.Заичневского (1842—1896).] есть лоно, гнездо, в котором вырастает и воспитывается будущее поколение.
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться,
что разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и
не стал ни слова с ней говорить о том,
что составляло его суть, так
что с этой стороны княгиня почти
не знала его и видела
только,
что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
Грум слегка при этом подсадил его, и
только что Елпидифор Мартыныч уселся, и уселся весьма неловко, на левой стороне, к
чему совершенно
не привык, и
не всем даже телом своим, — как Анна Юрьевна ударила вожжами по рысаку, и они понеслись по колеистой и неровной дороге.
— Нисколько я
не отказываюсь от этого определения, и, по-моему, оно вовсе
не противоречит определению mademoiselle Helene, так как касается
только формы утверждения законов: законы всюду и везде основываются на потребностях народа и для блага народа издаются, — проговорил барон, начинавший видеть,
что ему и тут придется биться, и потому он решился, по крайней мере, взять смелостью и изворотливостью ума.
— Нет, оно более
чем одной
только формы утверждения законов касается, — возразила ему Елена, — а потому я все-таки буду держаться моего определения,
что законы суть договоры [Законы суть договоры — юридическое и социологическое учение, возникшее в XVIII веке и разрабатывавшееся передовыми мыслителями своего времени — Беккариа, Руссо и другими.]; и вообразите, я родилась в известном государстве, когда договоры эти уже были написаны и утверждены, но почему же я, вовсе
не подписавшаяся к ним, должна исполнять их?
Теорию эту перед Анной Юрьевной, когда-то за границей, развивал один француз и говорил при этом превосходнейшим французским языком, жаль
только,
что она
не все помнила из его прекрасных мыслей.
Все эти розыски, впрочем,
не привели его ни к каким желанным результатам, и барон начал уже вспоминать о хорошенькой привязанности Михайла Борисовича, с которой Мингер последние годы весьма приятно проводил время, потому
что Михайло Борисович платил
только деньги этой привязанности, но любила она, собственно, барона.
— А знаете ли вы, — продолжал барон, —
что наши, так называемые нравственные женщины, разлюбя мужа, продолжают еще любить их по-брачному: это явление, как хотите, безнравственное и представляет безобразнейшую картину; этого никакие дикие племена, никакие животные
не позволяют себе! Те обыкновенно любят тогда
только, когда чувствуют влечение к тому.
Миклаков в молодости отлично кончил курс в университете, любил очень читать и потому много знал; но в жизни как-то ему
не повезло: в службе он дотянул
только до бухгалтера, да и тут его терпели потому,
что обязанности свои он знал в совершенстве, и начальники его обыкновенно говорили про него: «Миклаков, как бухгалтер, превосходный, но как человек — пренеприятный!» Дело в том,
что при служебных объяснениях с своими начальствующими лицами он нет-нет да и ввернет почти каждому из них какую-нибудь колкость.
Прочитывая все это, Миклаков
только поеживался и посмеивался, и говорил,
что ему все это как с гуся вода, и при этом обыкновенно почти всем спешил пояснить,
что он спокойнейший и счастливейший человек в мире, так как с голоду умереть
не может, ибо выслужил уже пенсию, женской измены
не боится, потому
что никогда и
не верил женской верности [Вместо слов «женской измены
не боится, потому
что никогда и
не верил женской верности» было: «женской измены
не боится, потому
что сам всегда первый изменяет».], и, наконец, крайне доволен своим служебным занятием, в силу того,
что оно все состоит из цифр, а цифры, по его словам, суть самые честные вещи в мире и никогда
не лгут!
— А тем,
что вы сами очень хорошо знаете —
чем, но
только из принципов ваших хотите показать,
что вам ничего это
не значит.
— Все может, жаль
только,
что все это
не по религии нашей с вами! — подсмеивался Миклаков.
Княгиня на это молчала. Она отовсюду, наконец, слышала,
что Жиглинские были ужасно дрянные люди, и она понять одного
только не могла, каким образом князь мог сблизиться с ними?
— Про нее, между прочим, рассказывают, — продолжала г-жа Петицкая, — и это
не то
что выдумка, а настоящее происшествие было: раз она идет и встречает знакомого ей студента с узелком, и этакая-то хорошенькая, прелестная собой, спрашивает его: «Куда вы идете?» — «В баню!» — говорит. — «Ну так, говорит, и я с вами!» Пошла с ним в номер и вымылась, и
не то
что между ними что-нибудь дурное произошло — ничего!.. Так
только, чтобы показать,
что стыдиться мужчин
не следует.
— Говорят,
что было! — подтвердила г-жа Петицкая самым невинным голосом, хотя очень хорошо знала,
что никто ей ничего подобного
не говорил и
что все это она сама выдумала, и выдумала даже в настоящую
только минуту.
—
Не знаю, — отвечала с небольшою досадой г-жа Петицкая, — я знаю
только одно, — продолжала она каким-то шипящим голосом, —
что она развратнейшее существо в мире!
Он до сих пор еще жил, как жил некогда студентом, и
только нанимал комнату несколько побольше,
чем прежде, и то
не ради каких-нибудь личных удобств, а потому,
что с течением времени у него очень много накопилось книг, которые и надобно было где-нибудь расставить; прочая же обстановка его была совершенно прежняя: та же студенческая железная кровать, тот же письменный стол, весь перепачканный чернильными пятнами и изрезанный перочинным ножом; то же вольтеровское кресло для сидения самого хозяина и несколько полусломанных стульев для гостей.
— Ревность действительно чувство весьма грубое, — начал на это рассуждать Миклаков, — но оно еще понятно и почти законно, когда вытекает из возбужденной страсти; но вы-то ревнуете
не потому,
что сами любите княгиню, а потому
только,
что она имеет великую честь и счастие быть вашей супругой и в силу этого никогда
не должна сметь опорочить честь вашей фамилии и замарать чистоту вашего герба, — вот это-то чувство, по-моему, совершенно фиктивное и придуманное.
— Никого я
не хочу ни уничтожать, ни убивать и заявляю вам
только тот факт,
что положение рогатого мужа я
не могу переносить спокойно, а как и
чем мне бороться с этим —
не знаю!
Пешком он действительно дошел до самой почти Крестовской заставы и тут
только уже сел в свою коляску, и то потому,
что у него ноги более
не двигались.
— Нет, я любила, — повторила она и
не стала больше говорить: она очень хорошо видела,
что Елену нельзя вразумить, и
только разве придется услышать от нее еще несколько крупных дерзостей.
— За то,
что он мне ужасно надоел, — сказала княгиня, по-видимому, совершенно искренним голосом, но г-жа Петицкая на это
только усмехнулась: она
не совсем поверила княгине.
Видя все это, Миклаков поматывал
только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того,
что князь Григоров застрелился, он нисколько
не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ,
что князь дома, но
только никого
не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
— Ну, то и другое несправедливо; князь
не любит собственно княгини, и вы для него имеете значение; тут-с, напротив, скрываются совершенно другие мотивы: княгиня вызывает внимание или ревность, как хотите назовите, со стороны князя вследствие того
только,
что имеет счастие быть его супругой.
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась,
что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она
только не знала хорошенько,
что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела,
что они там за что-то поссорились между собой.
— Э, нет!.. Этим ни одну женщину
не заставишь разлюбить, а
только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать,
что он дурак!
Княгиня дальше
не знала,
что и говорить с Миклаковым, и
только попросила его садиться и сама села.
—
Что за вздор:
не разлюбляется! — воскликнул Миклаков. — Для этого, мне кажется, стоит
только повнимательнее и построже вглядеться в тот предмет, который нас пленяет — и кончено!..
Что вам, например, по преимуществу нравится в князе?