Неточные совпадения
В начале 1830-х
годов,
в июле месяце, на балконе господского дома
в усадьбе
в Воздвиженском сидело несколько лиц.
Сама хозяйка, женщина уже
лет за пятьдесят, вдова александровского генерал-адъютанта, Александра Григорьевна Абреева, — совершенная блондинка, с лицом холодным и малоподвижным, — по тогдашней моде
в буклях,
в щеголеватом капоте-распашонке,
в вышитой юбке, сидела и вязала бисерный шнурок.
У Александры Григорьевны был всего один сын, Сережа, мальчик
лет четырнадцати, паж [Паж — воспитанник Пажеского корпуса, особо привилегированного военного учебного заведения, учрежденного
в 1802
году.].
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку
лет пятнадцати, — ни
в чем не виновного, поставили
в полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже
в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств
в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого солдата с впалыми глазами, с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
В нынешнее
лето одно событие еще более распалило
в Паше охотничий жар… Однажды вечером он увидел, что скотница целый час стоит у ворот
в поле и зычным голосом кричит: «Буренушка, Буренушка!..»
У него никогда не было никакой гувернантки, изобретающей приличные для его возраста causeries [легкий разговор, болтовня (франц.).] с ним; ему никогда никто не читал детских книжек, а он прямо схватился за кой-какие романы и путешествия, которые нашел на полке у отца
в кабинете; словом, ничто как бы не лелеяло и не поддерживало
в нем детского возраста, а скорей игра и учение все задавали ему задачи больше его
лет.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько
лет вела процесс, и не для выгоды какой-нибудь, а с целью только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич
в этом случае был больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые
в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Когда Вихровы въехали
в Новоселки и вошли
в переднюю дома, их встретила Анна Гавриловна, ключница Еспера Иваныча, женщина сорока пяти
лет, но еще довольно красивая и необыкновенно чистоплотная из себя.
— 15 января 1834
года в Петербурге была впервые поставлена патриотическая драма
в стихах Н.
В.Кукольника (1809—1868) под названием «Рука всевышнего отечество спасла».
И Имплев
в самом деле дал Павлу перевод «Ивангое» [«Ивангое» — «Айвенго» — исторический роман английского писателя Вальтер-Скотта (1771—1832), вышедший
в 1820
году, был переведен на русский язык
в 1826
году.], сам тоже взял книгу, и оба они улеглись.
— А ведь хозяин-то не больно бы, кажись, рачительный, — подхватила Анна Гавриловна, показав головой на барина (она каждый обед обыкновенно стояла у Еспера Иваныча за стулом и не столько для услужения, сколько для разговоров), — нынче все
лето два раза
в поле был!
Чего стоили эти минуты Есперу Иванычу, видно из того, что он
в 35
лет совсем оплешивел и поседел.
В губернском городе
в это время проживал некто большой барин князь Веснев, съехавший
в губернию
в двенадцатом
году и оставшийся пока там жить.
— Хорошо, как бы
в третий; все
годом меньше, подешевле воспитание выйдет.
— Сегодня отличное представление! — сказал он, развертывая и подавая заскорузлой рукой афишу. — Днепровская русалка [«Днепровская русалка» — пьеса была переделана Н.С.Краснопольским из либретто Фердинанда Кауера (1751—1831). Впервые поставлена на петербургской сцене
в 1803
году.], — прибавил он, тыкая пальцем на заглавие.
Оставшись жить один, он нередко по вечерам призывал к себе Ваньку и чету Симоновых и, надев халат и подпоясавшись кушаком, декламировал перед ними из «Димитрия Донского»: [«Димитрий Донской» — трагедия
В.А.Озерова (1769—1816), впервые поставлена на сцене
в 1807
году.
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу
года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
У Еспера Иваныча
в городе был свой дом, для которого тот же талантливый маэстро изготовил ему план и фасад;
лет уже пятнадцать дом был срублен, покрыт крышей, рамы
в нем были вставлены, но — увы! — дальше этого не шло; внутри
в нем были отделаны только три — четыре комнаты для приезда Еспера Иваныча, а
в остальных пол даже не был настлан.
Тот, оставшись один, вошел
в следующую комнату и почему-то опять поприфрантился перед зеркалом. Затем, услышав шелест женского шелкового платья, он обернулся: вошла, сопровождаемая Анной Гавриловной, белокурая, чрезвычайно миловидная девушка,
лет восемнадцати, с нежным цветом лица, с темно-голубыми глазами, которые она постоянно держала несколько прищуренными.
— Потом ненадолго
в Демидовское [Демидовское — училище правоведения
в Ярославле, основанное
в 1805
году.], а там и
в военную службу, и
в свиту.
Женился, судырь мой, он
в Москве
лет уж пять тому назад; супруга-то его вышла как-то нашей барышне приятельницей…
Жили все они до нынешнего
года в Москве, ну и прожились тоже, видно; съехали сюда…
Однажды он с некоторою краскою
в лице и с блистающими глазами принес Мари какой-то,
года два уже вышедший, номер журнала,
в котором отыскал стихотворение к N.N.
Хотя они около двадцати уже
лет находились
в брачном союзе, но все еще были влюблены друг
в друга, спали на одной кровати и весьма нередко целовались между собой.
— Вы сами рассказывали, что четырнадцати
лет в полк поступили, а не то что
в Москву приехали.
В гостиной Вихровы застали довольно большое общество: самую хозяйку, хоть и очень постаревшую, но по-прежнему с претензиями одетую и
в тех же буклях 30-х
годов, сына ее
в расстегнутом вицмундире и
в эполетах и монаха
в клобуке, с пресыщенным несколько лицом,
в шелковой гроденаплевой [Гроденапль — плотная ткань, род тафты, от франц. gros de Naples.] рясе, с красивыми четками
в руках и
в чищенных сапогах, — это был настоятель ближайшего монастыря, отец Иоаким, человек ученый, магистр богословия.
Павел догадался, что это был старший сын Захаревского — правовед; другой сын его —
в безобразных кадетских штанах,
в выворотных сапогах, остриженный под гребенку — сидел рядом с самим Ардальоном Васильевичем, который все еще был исправником и сидел
в той же самой позе, как мы видели его
в первый раз, только от
лет он очень потучнел, обрюзг, сделался еще более сутуловат и совершенно поседел.
Александра Григорьевна взглянула на Павла. С одной стороны, ей понравилась речь его, потому что она услышала
в ней несколько витиеватых слов, а с другой — она ей показалась по тону, по крайней мере, несколько дерзкою от мальчика таких
лет.
— У нас кодакс Юстиниана [Кодекс Юстиниана — свод законов, изданный
в 529
году по заданию византийского императора Юстиниана I (483—565).] читают только на латинском, — сказал очень определительно правовед.
— Господин Сперанский, как, может быть, небезызвестно вам, первый возымел мысль о сем училище, с тем намерением, чтобы господа семинаристы, по окончании своего курса наук
в академии, поступали
в оное для изучения юриспруденции и, так как они и без того уже имели ученую степень, а также и число
лет достаточное, то чтобы сообразно с сим и получали высший чин — 9-го класса; но богатые аристократы и дворянство наше позарились на сие и захватили себе…
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два
года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо
в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
— Зачем?.. На кой черт? Чтобы
в учителя прислали; а там продержат двадцать пять
лет в одной шкуре, да и выгонят, — не годишься!.. Потому ты таблицу умножения знаешь, а мы на место тебя пришлем нового, молодого, который таблицы умножения не знает!
— Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла
в голову мысль сходить
в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около
года, а вместе с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
— Venez donc! [Идите же! (франц.).] — повторяла Фатеева еще настоятельнее и через несколько мгновений она вошла
в сопровождении довольно молодцоватого, но
лет уже за сорок мужчины, — с лицом, видно, некогда красивым, но теперь истощенным,
в щеголеватом штатском платье и с военным крестиком
в петличке. Он, кажется, старался улыбаться своему положению.
В настоящую минуту Макар Григорьев, старик уж
лет за шестьдесят, с оплывшими руками, с большим животом,
в одной рубахе и плисовых штанах, стоял нехотя перед своим молодым барином.
На зов этот
в комнату проворно вошел малый —
лет двадцати пяти,
в одной рубахе, с ремешком
в волосах и
в хлябающих сапожных опорках на ногах.
— Что же это они священный союз [Священный Союз — союз, заключенный
в Париже
в 1815
году Россией, Австрией и Пруссией с целью подавления революционных и национально-освободительных движений.], что ли, хотят вспомнить? — заметил Еспер Иваныч.
«Стоило семь
лет трудиться, — думал он, — чтобы очутиться
в удушающей, как тюрьма, комнате, бывать
в гостях у полуидиота-дяди и видеть счастье изменившей женщины!
— Из Шекспира много ведь есть переводов, — полуспросил, полупросто сказал он, сознаваясь внутренне, к стыду своему, что он ни одного из них не знал и даже имя Шекспира встречал только
в юмористических статейках Сенковского [Сенковский Осип Иванович (1800—1858) — востоковед, профессор Петербургского университета, журналист, беллетрист, редактор и соиздатель журнала «Библиотека для чтения», начавшего выходить
в 1834
году. Писал под псевдонимом Барон Брамбеус.],
в «Библиотеке для чтения».
В Новый
год,
в Васильев день, Салов обыкновенно справлял свои именины.
У полковника с
год как раскрылись некоторые его раны и страшно болели, но когда ему сказали, что Павел Михайлович едет, у него и боль вся прошла; а потом, когда сын вошел
в комнату, он стал даже говорить какие-то глупости, точно тронулся немного.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот
в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи
в нынешнем
году, а остальные двести пятьдесят —
в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый
год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Водочки я никогда не велю вам
летом давать, потому что она содержит
в себе много углероду, а углерод нужен, когда мы вдыхаем много кислороду; кислород же мы больше вдыхаем зимой, когда воздух сжат.
«Нет, говорю, ваше превосходительство, это не так; я сам чрез эту гору переходил!» — «Где, говорит, вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!» Я говорю: «Ваше превосходительство, я двадцать
лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным не видал; а вас — так, говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок, на руки подобрав,
в коляску положили!» Засмеялся…
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати
лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда
в двенадцатом
году моей матери объявили, что я поступил солдатом
в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю
в нем сына моего!»
— Я сначала написала к нему… Я
года полтора жила уже у матери и оттуда написала ему, что — если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось.
В письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала, что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится, если только с его стороны не повторится.
— Да, это —
в первый
год, как я вышла замуж!
— Потому что еще покойная Сталь [Сталь Анна (1766—1817) — французская писательница, автор романов «Дельфина» и «Коринна или Италия». Жила некоторое время
в России, о которой пишет
в книге «Десять
лет изгнания».] говаривала, что она много знала женщин, у которых не было ни одного любовника, но не знала ни одной, у которой был бы всего один любовник.
— Муж мне все это давал
в первый
год, как я вышла замуж, — отвечала она.
— Описывается, как Парис, молодой троянский царевич, похитил у спартанского царя Менелая жену Елену. Греческие цари рассердились и отправились осаждать Трою, и вот десятый
год этой осады и описан
в «Илиаде».