Неточные совпадения
— Да так, братец, что!.. Невелико счастье
быть военным. Она, впрочем, говорит, чтобы в гвардии тебе служить, а потом в флигель-адъютанты
попасть.
Павлу очень
было жаль их, однакож он не утерпел и, упросив Сашу зарядить ему ружье, выстрелил во вновь прилетевшую стаю; и у него тоже один воробышек
упал; радости Паши при этом пределов не
было!
Та принесла ему густейших сливок; он хоть и не очень любил молоко, но
выпил его целый стакан и пошел к себе
спать. Ему все еще продолжало
быть грустно.
— Э, на лошади верхом! — воскликнул он с вспыхнувшим мгновенно взором. — У меня, сударыня,
был карабахский жеребец — люлька или еще покойнее того; от Нухи до Баки триста верст, а я на нем в двое суток доезжал; на лошади
ешь и на лошади
спишь.
Когда он» возвратились к тому месту, от которого отплыли, то рыбаки вытащили уже несколько тоней: рыбы
попало пропасть; она трепетала и блистала своей чешуей и в ведрах, и в сети, и на лугу береговом; но Еспер Иваныч и не взглянул даже на всю эту благодать, а поспешил только дать рыбакам поскорее на водку и, позвав Павла, который начал
было на все это глазеть, сел с ним в линейку и уехал домой.
Перед тем, как расходиться
спать, Михайло Поликарпыч заикнулся
было.
— Вот бы мне желалось знать, в какой мой
попадет. Кабы вы
были так добры, проэкзаменовали бы его…
Посетителям нашим, чтобы
попасть в партер, надобно
было спуститься вниз по крайней мере сажени две.
— Извините, я уж в валенках;
спать было лег, — сказал Симонов, входя в комнаты.
Хотя они около двадцати уже лет находились в брачном союзе, но все еще
были влюблены друг в друга,
спали на одной кровати и весьма нередко целовались между собой.
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его
опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за священником: «Да
будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч, с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только приехал сын его, и теперь, пока тот
спал еще, потому что всего
было семь часов утра, полковник разговаривал с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая
была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не
спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Возвратившись домой, по обыкновению, немного
выпивши, он велел Ваньку, все еще продолжавшего
спать, тому же Огурцову и тем же способом растолкать, и, когда Ванька встал, наконец, на ноги и пришел в некоторое сознание, Макар Григорьев спросил его...
— Добрый ты у меня
будешь, добрый. Это хорошо! — произнес старик. — А вот богу так мало молишься, мало — как это можно: ни вставши поутру, ни ложась
спать, лба не перекрестишь!
— Павел перебирал в уме всех, могущих там
быть лиц, но ни на кого, хоть сколько-нибудь подходящего к тому, не
напал, а уверенность между тем росла все больше и больше, так что ему сделалось даже это смешно.
—
Были у нас в городе вольтижеры, — говорила она ему, — только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки не
попал, а в край ее головой ударился, да так как-то пришлось, что прямо теменным швом: череп-то весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..
Павел
попал прямо в цель. Приставша действительно любила очень близкого к ней человека — молодого письмоводителя мужа, но только о чувствах с ним не говорила, а больше водкой его
поила.
— Щепетильный вы нравственник и узковзглядый брезгливец! — сказал Вихров и хотел
было уйти; но на пороге остановился и обернулся: он увидел, что Неведомов
упал на диван и рыдал. Павел пожал плечами и ушел от него. Анне Ивановне он, впрочем, сказал, что Неведомов, вероятно, ее простит, потому что имени ее не может слышать, чтоб не зарыдать.
Только, когда приехали мы домой и легли
спать, одна из воспитанниц, шалунья она ужасная
была, и говорит: «Представимте, mesdames, сами из себя статуй!» И взяли, сняли рубашечки с себя, встали на окна и начали разные позы принимать…
— Позвольте мне представить, как барышни
поют: «Что ты
спишь, мужичок?» — вмешался вдруг в разговор Петин.
— Нет, это что, а вот что я представлю! — воскликнул Замин, нашедший, вероятно, что штука приятеля
была недостаточно пикантна. — Смотрите, — кричал он,
падая на пол, — это мужика секут, а он кричит: «Семен Петрович, батюшка, батюшка!» — и при этом Замин повертывался на полу.
Он тогда еще
был очень красивый кирасирский офицер, в белом мундире, и я бог знает как обрадовалась этому сватанью и могу поклясться перед богом, что первое время любила моего мужа со всею горячностью души моей; и когда он вскоре после нашей свадьбы сделался болен, я, как собачонка,
спала, или, лучше сказать, сторожила у его постели.
— Посмотрите, посмотрите, — продолжал ему шептать Салов, — ведь ни в одной физиономии бога нет; только и видно, что все это
ест,
пьет,
спит, детей родит и, для поддержания такого рода жизни, плутует.
— Сделайте милость, никогда бы он этого не осмелился сделать; я умею держать себя против всякого!.. Я все время ведь жила у нее, пока муж ее
был жив! — пояснила m-lle Прыхина Павлу. — И вообразите себе, она сидит, сидит там у него, натерпится, настрадается, придет да так ко мне на грудь и
упадет, на груди у меня и рыдает во всю ночь.
К вечеру наконец Вихров вспомнил, что ему надобно
было ехать в собрание, и, чтобы одеть его туда, в первый еще раз позван
был находившийся в
опале и пребывавший в кухне — Иван.
Сейчас же улегшись и отвернувшись к стене, чтобы только не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и, не стесняясь тем, что доктор явно не
спал, надел на себя халат и вышел из кабинета; но куда
было идти, — он решительно не знал, а потому направился, на всякий случай, в коридор, в котором
была совершенная темнота, и только
было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем раздался крик...
Оказалось, что Вихров
попал ногой прямо в живот спавшей в коридоре горничной, и та, испугавшись, куда-то убежала. Он очень хорошо видел, что продолжать далее розыски
было невозможно: он мог перебудить весь дом и все-таки не найти Клеопатры Петровны.
— Куда надо
было! — отвечал ему лаконически Вихров, снова ложась на постель и отвертываясь к стене; но потом он очень хорошо слышал, что доктор не
спал почти всю ночь и, как кажется, стерег его.
— Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, — произнес Захаревский; а сам с собой думал: «Ну, это значит шалопайничать
будешь!» Вихров последними ответами очень
упал в глазах его: главное, он возмутил его своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. «Впрочем, — успокоил он себя мысленно, — если жену
будет любить, так та и служить заставит!»
— Но если же нет, если нет?! — восклицал Вихров со скрежетом зубов. — Так ведь я убью себя, потому что жить как свинья, только
есть и
спать, я не могу…
— Может
быть, и совсем, — ответил Вихров и увидел, что Груша оперлась при этом на косяк, как бы затем, чтобы не
упасть, а сама между тем побледнела, и на глазах ее навернулись слезы.
Из всех этих сведений я доволен
был по крайней мере тем, что старший Захаревский, как видно,
был человек порядочный, и я прямо поехал к нему. Он принял меня с удивлением, каким образом я
попал к ним в город, и когда я объяснил ему, каким именно, это, кажется, очень подняло меня в глазах его.
— Я, барин, всю ночь не стану
спать и
буду дожидать вас, — говорила она.
— Так,
упал с крыши прямо на топор, что в руках у него
был, — весь бок себе разрубил!
— То
есть тебе здесь
спать, ничего не делать
будет удобнее, — заметил Вихров, — но за мною ходить не трудись, потому что за мною
будет ходить мальчик Миша.
На этом месте видно
было, что целый ливень слез
упал на бумагу.
Вскоре после того гости и хозяева
спали уже мертвым сном. На другой день Катишь почему-то очень рано проснулась, все копошилась у себя в комнате и вообще
была какая-то встревоженная, и потом, когда Мари вышла в гостиную, она явилась к ней. Глаза Катишь
были полнехоньки при этом слез.
Приезд Мари благодетельно подействовал на Вихрова: в неделю он почти совсем поправился, начал гораздо больше
есть, лучше
спать и только поседел весь на висках.
Симонов сейчас же все это и устроил ему, и мало того: сам даже стал лазить с ним, но ноги у него
были старческие, и потому он обрывался и
падал.
Дома мои влюбленные обыкновенно после ужина, когда весь дом укладывался
спать, выходили сидеть на балкон. Ночи все это время
были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с собой сигару и усаживался на мягком диване, а Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему на плечо свою голову. Разговоры в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал Мари всю историю своей любви к Фатеевой, рассказал и об своих отношениях к Груше.
— Попервоначалу она тоже с ним уехала; но, видно, без губернаторства-то денег у него немножко в умалении сделалось, она из-за него другого стала иметь. Это его очень тронуло, и один раз так, говорят, этим огорчился, что крикнул на нее за то,
упал и мертв очутился; но и ей тоже не дал бог за то долгого веку: другой-то этот самый ее бросил, она — третьего, четвертого, и при таком пути своей жизни
будет ли прок, — померла, говорят, тоже нынешней весной!
При таком душевном настроении он, разумеется, не
спал всю ночь, и только
было часам к девяти, страшно утомленный, он начал забываться, как вдруг услышал женский голос...
«Зачем это она пришла ко мне?» — думал он, желая в это время куда-нибудь провалиться. Первое его намерение
было продолжать
спать; но это оказалось совершенно невозможным, потому что становиха, усевшись в соседней комнате на диване, начала беспрестанно ворочаться, пыхтеть, кашлять, так что он, наконец, не вытерпел и, наскоро одевшись, вышел к ней из спальни; лицо у него
было страшно сердитое, но становиха этим, кажется, нисколько не смутилась.
— Значит, никакой мой личный интерес не
был тут затронут; но когда я в отчете должен
был написать о состоянии вверенной мне губернии, то я прямо объявил, что после эмансипации помещики до крайности обеднели, мужики все переделились и спились, и хлебопашество
упало.
Все-таки мы воздадим честь севастопольским героям; они только своей нечеловеческой храбростью спасли наше отечество: там, начиная с матроса Кошки до Корнилова [Корнилов Владимир Алексеевич (1806—1854) — вице-адмирал русского Черноморского флота, один из организаторов Севастопольской обороны; 5 октября 1854 года
был смертельно ранен при отражении штурма Малахова кургана.], все
были Леониды при Фермопилах [Леониды при Фермопилах — Леонид — спартанский царь; в 480 году до н. э. защищал узкий проход Фермопилы с тремястами спартанцев, прикрывая от натиска персов отход греческих войск, пока все триста человек не
пали смертью храбрых.], — ура великим севастопольцам!