Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит
на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки,
вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид
на подгородное озеро,
на самый городок,
на идущие по другую сторону озера луга, —
на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Вы знаете, вся жизнь моя была усыпана тернием, и самым колючим из них для меня была лживость и лесть окружавших меня людей (в сущности, Александра Григорьевна только и дышала одной лестью!..); но
на склоне дней моих, — продолжала она писать, — я встретила человека, который не только сам не в состоянии раскрыть уст своих для лжи, но гневом и ужасом исполняется, когда слышит ее и в словах других.
— Не смею входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться
на одних словах, а доказываться и
на деле: если
вы действительно не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии, то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
— Ну, полковник, так
вы завтра, значит, выезжаете и везете вашего птенца
на новое гнездышко?
— Где, судырь,
вам сидеть со мной; я ведь тоже полезу
на лабаз,
на дерево, — утешал его Сафоныч.
— Что
вы изволите беспокоиться, — произнес Ардальон Васильевич, и вслед затем довольно покойно поместился
на передней лавочке коляски; но смущению супруги его пределов не было: посаженная, как дама, с Александрой Григорьевной рядом, она краснела, обдергивалась, пыхтела.
— А это что такое у
вас, дядя? — спросил Павел, показывая
на астролябию, которая очень возбуждала его любопытство; сам собою он никак уж не мог догадаться, что это было такое.
— Я желала бы взять ее
на воспитание к себе; надеюсь, добрый друг,
вы не откажете мне в этом, — поспешила прибавить княгиня; у нее уж и дыхание прервалось и слезы выступили из глаз.
— Очень
вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку
на воспитание.
— Матушка ваша вот писала
вам, — начал полковник несколько сконфуженным голосом, — чтобы жить с моим Пашей, — прибавил он, указав
на сына.
— Это вот квартира
вам, — продолжал полковник, показывая
на комнату: — а это вот человек при
вас останется (полковник показал
на Ваньку); малый он у меня смирный; Паша его любит; служить он
вам будет усердно.
—
Вы из арифметики сколько прошли? — обратился к нему, наконец, Плавин, заметно принимая
на себя роль большого.
Другие действующие лица тоже не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец послать Ивана
на извозчике, и тогда только этот юный кривляка явился; но и тут шел как-то нехотя, переваливаясь, и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал с нею так нецеремонно шутить, что та сказала ему довольно сурово: «Пойдите, барин, от меня, что
вы!»
— Может быть, затем, — продолжал Николай Силыч ровным и бесстрастным голосом, — чтобы спрашивать
вас на экзаменах и таким манером поверять ваши знания? — Видел это, может?
— Существует он, — продолжал Николай Силыч, — я полагаю, затем, чтобы красить полы и парты в гимназии. Везде у добрых людей красят краскою
на масле, а он
на квасу выкрасил, — выдумай-ка кто-нибудь другой!.. Химик он, должно быть, и технолог. Долго ли у
вас краска
на полу держалась?
— Подите-ка, какая модница стала. Княгиня, видно,
на ученье ничего не пожалела, совсем барышней сделала, — говорила Анна Гавриловна. — Она сейчас выйдет к
вам, — прибавила она и ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.
— В таком случае позвольте и мне называть
вас кузиной! — возразил ей
на это Павел.
— Да, может быть, — отвечал Еспер Иваныч, разводя в каком-то раздумьи руками. — А
вы как ваше время проводите? — прибавил он с возвратившеюся ему
на минуту любезностью.
— Ужасно скучаю, Еспер Иваныч; только и отдохнула душой немного, когда была у
вас в деревне, а тут бог знает как живу!.. — При этих словах у m-me Фатеевой как будто бы даже навернулись слезы
на глазах.
— Что делать!
Вам тяжкий крест богом назначен! — проговорил Еспер Иваныч, и у него тоже появились
на глазах слезы.
В фамилии этой Павел хотел намекнуть
на молодцеватую наружность казака, которою он как бы говорил: я
вас, и, чтобы замаскировать это, вставил букву «т».
Павел пробовал было хоть
на минуту остаться с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением в лице; и, в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается
вас».
— Нет,
вы лучше хорошенько поговейте;
вам лучше бог поможет в учении, — вмешалась в разговор Евлампия Матвеевна, немного жеманничая. Она всегда, говоря с Павлом, немного жеманилась: велик уж он очень был; совершенно
на мальчика не походил.
—
Вы знакомы?.. Ты узнал?.. — спросила Александра Григорьевна сына, показывая ему
на Павла.
— Но, святой отец! — воскликнула Александра Григорьевна. — Положим, он нужен какому-нибудь ученому и
вам, как духовной особе, но зачем же он вот этому молодому человеку?.. — И Александра Григорьевна показала
на правоведа. — И моему сыну, и сыну полковника?
— Господин Сперанский, как, может быть, небезызвестно
вам, первый возымел мысль о сем училище, с тем намерением, чтобы господа семинаристы, по окончании своего курса наук в академии, поступали в оное для изучения юриспруденции и, так как они и без того уже имели ученую степень, а также и число лет достаточное, то чтобы сообразно с сим и получали высший чин — 9-го класса; но богатые аристократы и дворянство наше позарились
на сие и захватили себе…
— Вот
вы были так снисходительны, что рассуждали с этим молодым человеком, — и она указала
на Павла, — но мне было так грустно и неприятно все это слышать, что и сказать не могу.
— Но почему
вы, — возразил ей скромно отец Иоаким, — не дозволяете, хоть бы несколько и вкось, рассуждать молодому человеку и, так сказать, испытывать свой ум, как стремится младенец испытать свои зубы
на более твердой пище, чем млеко матери?
— Зачем же он у Постена, и почему он
вам не отдает его? — говорил Павел, не глядя
на нее.
— Что же,
вы будете в Москве бывать у Еспера Иваныча и у молодых, когда их свадьба состоится? — спросила она, глядя
на него с участием.
— Была, — отвечал Макар Григорьев и потом, заметив, что утомление и тоска
на лице Павла как бы увеличились, он прибавил: — Что же я за дурак этакой,
вам покушать, чай, надо.
— Надо быть, что отобедал: вечерни уж были. Съездите, что тут
вам валяться-то
на диване! Послать, что ли,
вам камердинера-то вашего?
— Я вот велю у
вас все книги обобрать, — заключила старушка и погрозила ему своим маленьким пальцем, а сама в это время мельком взглянула
на Павла.
— Да, порядочная, но она нам заменяет горы; а горы,
вы знаете, полезны для развития дыхательных органов, — ответил Неведомов. — Вот свободные нумера: один, другой, третий! — прибавил он, показывая
на пустые комнаты, в которые Павел во все заглянул; и они ему, после квартиры Макара Григорьева, показались очень нарядными и чистыми.
— А зачем
вам нужна так Марфуша? — спросил Неведомов, с явным удовольствием глядя
на молодую девушку.
— Какое у
вас символическое убранство комнаты, — сказал Павел, не утерпев, хозяину, спокойно сидевшему
на гробовом диване.
— Д-да, — протянул тот. — Убранство комнат, — продолжал он с обычной своей мягкой улыбкой, — тоже, как и одежда, может быть двоякое: или очень богатое и изящное — ну,
на это у меня денег нет; а потом другое, составленное только с некоторым смыслом, или, как
вы очень ловко выразились, символическое.
— Потому что
вы описываете жизнь, которой еще не знаете;
вы можете написать теперь сочинение из книг, — наконец, описать ваши собственные ощущения, — но никак не роман и не повесть!
На меня, признаюсь, ваше произведение сделало очень, очень неприятное впечатление; в нем выразилась или весьма дурно направленная фантазия, если
вы все выдумали, что писали… А если же нет, то это, с другой стороны, дурно рекомендует вашу нравственность!
— Мне про
вас очень много говорили, — начал Салов, устремляя
на Павла довольно проницательный взгляд, — а именно — ваш товарищ Живин, с которым я был вместе в Демидовском.
— А, это уж, видно, такая повальная
на всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она больше развивается, а у северных меньше. Но не в этом дело: не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и станем говорить о Конте.
Вы ведь его не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
— Я больше перелагаю-с, — подхватил Салов, — и для первого знакомства, извольте, я скажу
вам одно мое новое стихотворение. Господин Пушкин, как, может быть,
вам небезызвестно, написал стихотворение «Ангел»: «В дверях Эдема ангел нежный» и проч. Я
на сию же тему изъяснился так… — И затем Салов зачитал нараспев...
— Нет ли там у
вас какого беспорядка в комнате?
Вы приберите: она девушка славная! — проговорил он шепотом, показывая головой
на Анну Ивановну.
— Понадуть
вас хотел. По крайней мере,
на обед у Яра выиграть желал, — отвечал с удовольствием Салов.
— Спать
вы можете, если хотите, в сенях, в чулане,
на наших даже перинах, — разрешил ему полковник.
— Не бывает у
вас — у мошенников! — продолжал
на него кричать полковник.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают
на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело:
вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены
на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший
на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу
вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Батюшка,
вы подарили мне эти деньги, и я их мог профрантить, прокутить, а я хочу их издержать таким образом, и
вы, я полагаю, в этом случае не имеете уж права останавливать меня! Вот
вам деньги-с! — прибавил он и, проворно сходя в свою комнату, принес оттуда двести пятьдесят рублей и подал было их отцу. — Прошу
вас, сейчас же
на них распорядиться, как я
вас просил!
— Я хочу это
на свои деньги сделать, поймите
вы меня! — убеждал его Павел.
— Папаша,
вам беспокойно ездить
на этих дрожках, — сказал Павел.
«Нет, говорю, ваше превосходительство, это не так; я сам чрез эту гору переходил!» — «Где, говорит,
вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!» Я говорю: «Ваше превосходительство, я двадцать лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным не видал; а
вас — так, говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок,
на руки подобрав, в коляску положили!» Засмеялся…