Неточные совпадения
— Чего тут
не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и
ушел в свою конуру. «Русскую историю», впрочем, он захватил с собою, развернул ее перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему в голову слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
У Николая Силыча в каждом почти классе было по одному такому, как он называл, толмачу его; они обыкновенно могли говорить с ним, что им было угодно, — признаваться ему прямо, чего они
не знали, разговаривать, есть в классе,
уходить без спросу; тогда как козлищи, стоявшие по углам и на коленях, пошевелиться
не смели, чтобы
не стяжать нового и еще более строгого наказания: он очень уж уважал ум и ненавидел глупость и леность, коими, по его выражению, преизбыточествует народ российский.
— Подите-ка, какая модница стала. Княгиня, видно, на ученье ничего
не пожалела, совсем барышней сделала, — говорила Анна Гавриловна. — Она сейчас выйдет к вам, — прибавила она и
ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.
— Совсем уж один останусь! — проговорил Павел и сделался так печален, что Мари, кажется,
не в состоянии была его видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому,
не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и
ушел.
— Мари, я совсем уже
ухожу и желаю с вами проститься! — воскликнул он чуть-чуть
не отчаянным голосом.
Она, в свою очередь, кажется, заметила
не совсем благоприятное впечатление, произведенное избранником сердца ее на Павла, и ей, как видно, хотелось по этому поводу переговорить с ним, потому что она, явно без всякой особенной надобности,
услала Постена.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил
уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами,
не спав и в то же время как бы ничего
не понимая, ничего
не соображая и даже ничего
не чувствуя.
Павел, чтоб спастись от одного этого храпа, решился
уйти к заутрени и, сам
не зная — куда пришел, очутился в церкви девичьего Никитского монастыря.
Он, как проснулся, немедля же
ушел в трактир чай пить и объявил своему Огурцову, что он целый день домой
не придет: ему тоже, как видно, сильно было
не по нутру присутствие барина в его квартире.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая часть были очень красивые молодые люди, и все в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и
ушел, как будто ему ни до кого и дела
не было, — все это очень понравилось Павлу.
К концу обеда он, впрочем, поуспокоился — может быть потому, что Салова вызвал кто-то приехавший к нему, и тот,
уходя, объявил, что больше
не воротится.
Во все это время Анна Ивановна, остававшаяся одна, по временам взглядывала то на Павла, то на Неведомова.
Не принимая, конечно, никакого участия в этом разговоре, она собиралась было
уйти к себе в комнату; но вдруг, услышав шум и голоса у дверей, радостно воскликнула...
— А хоть бы и виноваты они были, мы
не можем их бранить, — возразил ему в свою очередь Павел и
ушел.
— Нет, кузина, я решительно
не в состоянии этого слышать! — воскликнул он. — Дядя, вероятно,
не заметит, что я
уйду. До свиданья! — проговорил он, протягивая ей руку.
— Может быть, — отвечал Павел и поторопился проворнее
уйти, чтобы
не встретиться с Анной Гавриловной.
Вихров, опять подумав, что Каролина Карловна за что-нибудь рассорилась с Анной Ивановной перед отъездом той на урок и теперь это припоминает,
не придал большого значения ее словам, а поспешил взять со стены указанный ему хозяйкой ключ от номера и проворно
ушел.
— Щепетильный вы нравственник и узковзглядый брезгливец! — сказал Вихров и хотел было
уйти; но на пороге остановился и обернулся: он увидел, что Неведомов упал на диван и рыдал. Павел пожал плечами и
ушел от него. Анне Ивановне он, впрочем, сказал, что Неведомов, вероятно, ее простит, потому что имени ее
не может слышать, чтоб
не зарыдать.
Когда все
ушли, Павел
не утерпел и сейчас же ее спросил...
Павел пожал плечами и
ушел в свою комнату; Клеопатра Петровна, оставшись одна, сидела довольно долго,
не двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и страшное предчувствие говорило ей, что на Павла ей нельзя было возлагать много надежд, и что он, как пойманный орел, все сильней и сильней начинает рваться у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.
Заинтересуйся в это время Клеопатрой Петровной какой-нибудь господин с обеспеченным состоянием — она ни минуты бы
не задумалась сделаться его любовницей и
ушла бы к нему от Павла; но такого
не случилось, а время между тем, этот великий мастер разрубать все гордиевы узлы человеческих отношений, решило этот вопрос гораздо проще и приличнее.
Павел вскоре после того
ушел к Неведомову, чтоб узнать от того, зачем он едет к Троице, и чтоб поговорить с ним о собственных чувствованиях и отношениях к m-me Фатеевой. В глубине души он все-таки чувствовал себя
не совсем правым против нее.
Та, как бы очень устыдясь этого вопроса, сейчас же проворно — и ничего
не ответив —
ушла из комнаты.
— Да
не выдадут же, говорят тебе! — кричала Марья из коридора, в который она
ушла. — Я —
не Клеопатры Петровны, а баринова. Он меня и за то уж съест теперь, что я с барыней уезжала.
— Да так! Совсем
не то, что прежние, — отвечал Макар Григорьев, бог знает что желая тем сказать, и
ушел.
Остальное ты все знаешь, и я только прибавлю, что, когда я виделась с тобой в последний раз в доме Еспера Иваныча и тут же был Постен и когда он
ушел, мне тысячу раз хотелось броситься перед тобой на колени и умолять тебя, чтобы ты спас меня и увез с собой, но ты еще был мальчик, и я знала, что
не мог этого сделать.
Исчезновение Салова объяснялось очень просто: он, еще прежде того, как-то на одном публичном гулянье встретил Анну Ивановну с мужем и вздумал было возобновлять с ней знакомство, но супруг ее, которому она, вероятно, рассказала все, сделал ему такую сцену, что Салов едва жив от него
ушел, а потому в настоящем случае, встретив их снова, он за лучшее счел стушеваться; но Вихров ничего этого
не знал.
В лакейской он с обойщиком дружески простился, и они даже пожали друг другу руки. Кирьян вряд ли
не ожидал маленький срыв с него иметь, но старик, однако, ничего ему
не дал, а так
ушел.
Иван, видя, что дело повернулось в гораздо более умеренную сторону, чем он ожидал, сейчас опять придал себе бахваловато-насмешливую улыбку, проговорил: «Мне как прикажете-с!» — и
ушел. Он даже ожидал, что вечером опять за ним придут и позовут его в комнаты и что барин ничего ему
не скажет, а, напротив, сам еще как будто бы стыдиться его будет.
Одна у нее
уйдет или рассорится с ней — она у другой гостит, другая сделается к ней холодна — она к третьей сейчас, — и у каждой из подружек своих она знала ее главную слабость; она знала, например, что Юлия никогда никого еще
не любила и вместе с тем пламенно желала кого-нибудь полюбить.
Мари слушала доктора и делала вид, что как будто бы совершенно
не понимала его; тот же, как видно, убедившись, что он все сказал, что ему следовало, раскланялся, наконец, и
ушел.
Вихрова, сам он
не мог понять почему, ужасно тянуло
уйти скорее домой, так что он, сколько силы только доставало у него, самым поспешным шагом достигнул своего Воздвиженского и прямо прошел в дом.
—
Не усидит! — повторяла Мари и, чтобы
не сердить себя больше,
уходила в свою комнату.
— Можете идти отдыхать! Надеюсь, что вы
не подадите мне повода ссориться с вами!.. — прибавил он, когда я совсем
уходил.
— Сделайте милость! — воскликнул инженер. — Казна, или кто там другой, очень хорошо знает, что инженеры за какие-нибудь триста рублей жалованья в год служить у него
не станут, а сейчас же
уйдут на те же иностранные железные дороги, а потому и дозволяет уж самим нам иметь известные выгоды. Дай мне правительство десять, пятнадцать тысяч в год жалованья, конечно, я буду лучше постройки производить и лучше и честнее служить.
Стряпчий взял у него бумагу и
ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана
не было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
Когда инженер
ушел, молодые люди, оставшись вдвоем, заметно конфузились друг друга. Герой мой и прежде еще замечал, что Юлия была благосклонна к нему, но как и чем было ей отвечать на то —
не ведал.
Вихров ничего ей на это
не отвечал и, высадив ее у крыльца из кареты, сейчас же поспешил
уйти к себе на квартиру. Чем дальше шли репетиции, тем выходило все лучше и лучше, и один только Полоний, муж Пиколовой, был из рук вон плох.
Судья, очень хорошо знавший, что начальник губернии, вероятно, и
не замедлит исполнить это намерение, счел за лучшее насмешливо улыбнуться и
уйти.
Прокурор тоже находился в
не совсем ловком положении и тоже хотел было
уйти, но губернатор остановил его...
Вихров, видя, что конца
не будет этим спорам и замечаниям, свернул свою тетрадку и раскланялся со всеми, и как Виссарион ни упрашивал его остаться ужинать, и как Юлия ни кидала на него пламенные взгляды, он
ушел.
—
Уйду,
уйду,
не навеки к вам пришла, — сказала она, поднимаясь, — только ты зайди ко мне потом; мне тебе нужно по этому делу сказать — понимаешь ты, по этому самому делу, чтобы ты сказал о том начальству своему.
— Я вот тебе дело скажу: ты начальству своему заяви, чтобы они попа этого убрали отсюда, а то у него из единоверия опять все
уйдут в раскол;
не по нраву он пришелся народу, потому строг — вдруг девицам причастья
не дает, изобличает их перед всеми.
Когда Виссарион
ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении — и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что думал перед тем, и в заключение прибавлял: «Вопрос мой, Мари, состоит в том: любите ли вы меня; и
не говорите, пожалуйста, ни о каких святых обязанностях: всякая женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими;
не говорите также и о святой дружбе, которая могла бы установиться между нами.
— Ни за что, ни за что!.. И слышать вас
не хочу! — воскликнула m-me Пиколова, зажимая себе даже уши. — Вы добрый, милый, съездите и поправите все это, а мне уж пора к Ивану Алексеевичу, а то он, пожалуй, скучать будет!.. — заключила она и
ушла из кабинета.
Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него
не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему
не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они
не дались ему и
ушли.
—
Не пускает, все лезет ко мне: вот и в острог теперь все ходит ко мне. А что, сударь, коли я в Сибирь
уйду, он никогда уже
не может меня к себе воротить?
—
Не помню я; давно уж это было, как я
ушел из дому, — отвечал старик угрюмо.
— Чтобы типун тебе на язык за это, — в рудники сошлют! — воскликнула Юлия и
не в состоянии даже была остаться за столом, а встала и
ушла в свою комнату.
«Милый друг мой! Понять
не могу, что такое; губернатор прислал на тебя какой-то донос, копию с которого прислал мне Плавин и которую я посылаю к тебе. Об отпуске, значит, тебе и думать нечего. Добрый Абреев нарочно ездил объясняться с министром, но тот ему сказал, что он в распоряжения губернаторов со своими подчиненными
не входит. Если мужа
ушлют в Южную армию, я
не поеду с ним, а поеду в имение и заеду в наш город повидаться с тобой».
Груша
ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла было его за руку, чтобы поцеловать, но он решительно
не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только умер в Москве.