Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги!
Ничего,
всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе
ничего и не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да не выпускать солдат на улицу безо
всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу
ничего нет.
Хлестаков. Хорошие заведения. Мне нравится, что у вас показывают проезжающим
все в городе. В других городах мне
ничего не показывали.
Вот здешний почтмейстер совершенно
ничего не делает:
все дела в большом запущении, посылки задерживаются… извольте сами нарочно разыскать.
Осип. Да так;
все равно, хоть и пойду,
ничего из этого не будет. Хозяин сказал, что больше не даст обедать.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси
все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Хлестаков (провожая).Нет,
ничего. Это
все очень смешно, что вы говорили. Пожалуйста, и в другое тоже время… Я это очень люблю. (Возвращается и, отворивши дверь, кричит вслед ему.)Эй вы! как вас? я
все позабываю, как ваше имя и отчество.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда —
все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату,
ничего не расскажет!
Хлестаков (таким же голосом). Не разберу
ничего,
всё вздор.
Еще подбавил Филюшка…
И
всё тут! Не годилось бы
Жене побои мужнины
Считать; да уж сказала я:
Не скрою
ничего!
Стародум. А того не знают, что у двора всякая тварь что-нибудь да значит и чего-нибудь да ищет; того не знают, что у двора
все придворные и у
всех придворные. Нет, тут завидовать нечему: без знатных дел знатное состояние
ничто.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель
все заменяет, а добродетели
ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Больше полугода, как я в разлуке с тою, которая мне дороже
всего на свете, и, что еще горестнее,
ничего не слыхал я о ней во
все это время.
Г-жа Простакова. Хотя бы ты нас поучил, братец батюшка; а мы никак не умеем. С тех пор как
все, что у крестьян ни было, мы отобрали,
ничего уже содрать не можем. Такая беда!
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы
всю свою знатность устремил на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему
ничего желать не оставалось. Ведь тогда
вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею
весь город. Нет
ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти
весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
В 1790 году повезли глуповцы на главные рынки свои продукты, и никто у них
ничего не купил:
всем стало жаль клопов.
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его и в вознаграждение не получает
ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли
все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое.
Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне
ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
И
все сие совершается помимо всякого размышления; ни о чем не думаешь,
ничего определенного не видишь, но в то же время чувствуешь какое-то беспокойство, которое кажется неопределенным, потому что ни на что в особенности не опирается.
Но так как Глупов
всем изобилует и
ничего, кроме розог и административных мероприятий, не потребляет, другие же страны, как-то: село Недоедово, деревня Голодаевка и проч., суть совершенно голодные и притом до чрезмерности жадные, то естественно, что торговый баланс всегда склоняется в пользу Глупова.
А он между тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжело храпел. Теперь он был у
всех на виду; всякий мог свободно рассмотреть его и убедиться, что это подлинный идиот — и
ничего более.
Убеждение, что это не злодей, а простой идиот, который шагает
все прямо и
ничего не видит, что делается по сторонам, с каждым днем приобретало
все больший и больший авторитет.
Сначала Беневоленский сердился и даже называл речи Распоповой"дурьими", но так как Марфа Терентьевна не унималась, а
все больше и больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта, то под конец он изнемог. Он понял, что не исполнить требование"дурьей породы"невозможно, и мало-помалу пришел даже к тому, что не находил в нем
ничего предосудительного.
Несмотря на то что он не присутствовал на собраниях лично, он зорко следил за
всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова —
ничто не укрылось от его проницательности. Но он ни словом, ни делом не выразил ни порицания, ни одобрения
всем этим действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И вот эта вожделенная минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым книги:"О восхищениях благочестивой души"…
Словом сказать, в полчаса, да и то без нужды,
весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики —
ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще
ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать — не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во
всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
Сохранение пропорциональностей частей тела также не маловажно, ибо гармония есть первейший закон природы. Многие градоначальники обладают длинными руками, и за это со временем отрешаются от должностей; многие отличаются особливым развитием иных оконечностей или же уродливою их малостью, и от того кажутся смешными или зазорными. Сего всемерно избегать надлежит, ибо
ничто так не подрывает власть, как некоторая выдающаяся или заметная для
всех гнусность.
Бригадир понял, что дело зашло слишком далеко и что ему
ничего другого не остается, как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась в ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую
всем телом, почти безумную.
Обыкновенно он
ничего порядком не разъяснял, а делал известными свои желания посредством прокламаций, которые секретно, по ночам, наклеивались на угловых домах
всех улиц.
Это люди, как и
все другие, с тою только оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов, за которою почти
ничего не видно.
Из
всех его ухищрений, подвохов и переодеваний ровно
ничего не выходило.
Вронский и Каренина, по соображениям Михайлова, должны были быть знатные и богатые Русские,
ничего не понимающие в искусстве, как и
все богатые Русские, но прикидывавшиеся любителями и ценителями.
—
Все занимается хозяйством. Вот именно в затоне, — сказал Катавасов. — А нам в городе, кроме Сербской войны,
ничего не видно. Ну, как мой приятель относится? Верно, что-нибудь не как люди?
«Не торопиться и
ничего не упускать», говорил себе Левин, чувствуя
всё больший и больший подъем физических сил и внимания ко
всему тому, что предстояло сделать.
— Лучше? — Да, гораздо. — Удивительно. —
Ничего нет удивительного. — Всё-таки лучше, — говорили они шопотом, улыбаясь друг другу.
—
Ничего ты не хочешь устроить; просто, как ты
всю жизнь жил, тебе хочется оригинальничать, показать, что ты не просто эксплуатируешь мужиков, а с идеею.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом
всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же,
ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
— Нет, она
ничего не говорила ни про того ни про другого; она слишком горда. Но я знаю, что
всё от этого…
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв
все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и
ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Она благодарна была отцу за то, что он
ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души
все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
— Да это газеты
все одно говорят, — сказал князь. — Это правда. Да уж так-то
всё одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать
ничего.
И среди молчания, как несомненный ответ на вопрос матери, послышался голос совсем другой, чем
все сдержанно говорившие голоса в комнате. Это был смелый, дерзкий,
ничего не хотевший соображать крик непонятно откуда явившегося нового человеческого существа.
Он взглянул на небо, надеясь найти там ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него
весь ход мыслей и чувств нынешней ночи. На небе не было более
ничего похожего на раковину. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер
всё умельчающихся и умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с тою же нежностью, но и с тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
Левин остался у линейки и с завистью смотрел на охотников. Охотники прошли
всё болотце. Кроме курочки и чибисов, из которых одного убил Васенька,
ничего не было в болоте.
—
Всё кончено, — сказала она. — У меня
ничего нет, кроме тебя. Помни это.
Вспомнила бал, вспомнила Вронского и его влюбленное покорное лицо, вспомнила
все свои отношения с ним:
ничего не было стыдного.
— Нет, нет, — заговорила она, — я не боюсь его, я боюсь смерти. Алексей, подойди сюда. Я тороплюсь оттого, что мне некогда, мне осталось жить немного, сейчас начнется жар, и я
ничего уже не пойму. Теперь я понимаю, и
всё понимаю, я
всё вижу.
— Личные мнения тут
ничего не значат, — сказал Сергей Иваныч, — нет дела до личных мнений, когда
вся Россия — народ выразил свою волю.