Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто
хочет!
Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать
не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только,
знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде
хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Хлестаков. Право,
не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как
хотите, я
не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь
не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Городничий. И
не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его
знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя
хотят повесить.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему
не поедет, и что он
не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как
узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я
хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».
Хлестаков. Нет,
не хочу! Я
знаю, что значит на другую квартиру: то есть — в тюрьму. Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?.. Да вот я… Я служу в Петербурге. (Бодрится.)Я, я, я…
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я
хотел бы
знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от такого тумака
не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Стародум. Это странное дело! Человек ты, как вижу,
не без ума, а
хочешь, чтоб я отдал мою племянницу за кого —
не знаю.
Есть законы мудрые, которые
хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам,
не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего счастья
не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему
не привожу: сам
знаешь!); и есть, наконец, законы средние,
не очень мудрые, но и
не весьма немудрые, такие, которые,
не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
Я
знал одного градоначальника, который
хотя и отлично
знал законы, но успеха
не имел, потому что от туков, во множестве скопленных в его внутренностях, задыхался.
—
Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще
не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание,
хотя бы даже то был куриный хлев, разом
не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
— Нет, мрачные. Ты
знаешь, отчего я еду нынче, а
не завтра? Это признание, которое меня давило, я
хочу тебе его сделать, — сказала Анна, решительно откидываясь на кресле и глядя прямо в глаза Долли.
— Я
не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё
хотят дать почувствовать что-то…
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара
не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю
узнать, где ты и что ты? Я сама
хотела ехать, но раздумала,
зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я
знала, что делать».
— Я писал и вам и Сергею Иванычу, что я вас
не знаю и
не хочу знать. Что тебе, что вам нужно?
Сдерживая улыбку удовольствия, он пожал плечами, закрыв глаза, как бы говоря, что это
не может радовать его. Графиня Лидия Ивановна
знала хорошо, что это одна из его главных радостей,
хотя он никогда и
не признается в этом.
«Ну, что же смущает меня?» сказал себе Левин, вперед чувствуя, что разрешение его сомнений,
хотя он
не знает еще его, уже готово в его душе.
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё
знает, всё понимает и этими словами говорит мне, что
хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она
не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда любовь его была сильнее, он мог, если бы сильно
захотел этого, вырвать эту любовь из своего сердца, но теперь, когда, как в эту минуту, ему казалось, что он
не чувствовал любви к ней, он
знал, что связь его с ней
не может быть разорвана.
Правитель его канцелярии и секретарь
знали это и предуведомляли просительниц, чтоб отнюдь
не плакали, если
не хотят испортить свое дело.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин,
не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я
хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я
не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
Анна, отведя глаза от лица друга и сощурившись (это была новая привычка, которой
не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне понять значение этих слов. И, очевидно, поняв их так, как
хотела, она взглянула на Долли.
— A! Я и
не знал (
хотя он и
знал), — равнодушно отвечал Голенищев. — Ты давно приехал? — прибавил он.
Вронский понял по ее взгляду, что она
не знала, в каких отношениях он
хочет быть с Голенищевым, и что она боится, так ли она вела себя, как он бы
хотел.
И
хотя он тотчас же подумал о том, как бессмысленна его просьба о том, чтоб они
не были убиты дубом, который уже упал теперь, он повторил ее,
зная, что лучше этой бессмысленной молитвы он ничего
не может сделать.
Хотя Левин и
не интересовался биографией ученого, но невольно слушал и
узнал кое-что интересного и нового о жизни знаменитого ученого.
«Да вот и эта дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он
хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это лицо, стараясь
не читать того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем то, чего он
не хотел знать.
Так как он
не знал этого и вдохновлялся
не непосредственно жизнью, а посредственно, жизнью уже воплощенною искусством, то он вдохновлялся очень быстро и легко и так же быстро и легко достигал того, что то, что он писал, было очень похоже на тот род, которому он
хотел подражать.
Ей казалось, что он,
зная это, скорее может разлюбить ее; а она ничего так
не боялась теперь,
хотя и
не имела к тому никаких поводов, как потерять его любовь.
Узнав, что приехала Анна, Кити
хотела не выходить; но Долли уговорила ее. Собравшись с силами, Кити вышла и краснея подошла к ней и подала руку.
— Вот уж в этом вы ошибаетесь; я
не знала этого,
хотя и догадывалась.
Степан Аркадьич
знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые
не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
— Ты еще мне
не сказала, как и что ты думаешь обо мне, а я всё
хочу знать.
— Вы найдете опору, ищите ее
не во мне,
хотя я прошу вас верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так
знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и поможет вам.
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и
знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу,
хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто
не прошел через это?
— Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты
не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник,
хотя он лучше меня
знает дело, — это бесчестно?
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он
знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего
не нашел, кроме
хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он
не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Кроме того,
хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он
не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос,
знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
С той минуты, как Алексей Александрович понял из объяснений с Бетси и со Степаном Аркадьичем, что от него требовалось только того, чтоб он оставил свою жену в покое,
не утруждая ее своим присутствием, и что сама жена его желала этого, он почувствовал себя столь потерянным, что
не мог ничего сам решить,
не знал сам, чего он
хотел теперь, и, отдавшись в руки тех, которые с таким удовольствием занимались его делами, на всё отвечал согласием.
― Ты
знаешь, что он
не знаком с Анной? ― сказал Степан Аркадьич Вронскому. ― И я непременно
хочу свозить его к ней. Поедем, Левин!
― Это мой искренний, едва ли
не лучший друг, ― сказал он Вронскому. ― Ты для меня тоже еще более близок и дорог. И я
хочу и
знаю, что вы должны быть дружны и близки, потому что вы оба хорошие люди.
― Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы
хотела, я
не знаю, что сказать как… я
не знаю…
— «Я
знаю, что он
хотел сказать; он
хотел сказать: ненатурально,
не любя свою дочь, любить чужого ребенка. Что он понимает в любви к детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сделать мне больно! Нет, он любит другую женщину, это
не может быть иначе».
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она
знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить
не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
Лишившись собеседника, Левин продолжал разговор с помещиком, стараясь доказать ему, что всё затруднение происходит оттого, что мы
не хотим знать свойств, привычек нашего рабочего; но помещик был, как и все люди, самобытно и уединенно думающие, туг к пониманию чужой мысли и особенно пристрастен к своей.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он
хотел сказать, было
не понято его братом. Он
не знал только, почему это было
не понято: потому ли, что он
не умел сказать ясно то, что
хотел, потому ли, что брат
не хотел, или потому, что
не мог его понять. Но он
не стал углубляться в эти мысли и,
не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
Эффект, производимый речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял в том, что она говорила
хотя и
не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл. В обществе, где она жила, такие слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая
не могла понять, отчего это так действовало, но
знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
Всё это было прекрасно, но Вронский
знал, что в этом грязном деле, в котором он
хотя и принял участие только тем, что взял на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику и
не иметь с ним более никаких разговоров.