Неточные совпадения
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)
Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает
к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что,
приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Вчерашнего дни я…» Ну, тут уж пошли дела семейные: «…сестра Анна Кириловна
приехала к нам с своим
мужем; Иван Кирилович очень потолстел и всё играет на скрипке…» — и прочее, и прочее.
Приехав в обед в деревню и оставив лошадь у приятеля-старика,
мужа братниной кормилицы, Левин вошел
к старику на пчельник, желая узнать от него подробности об уборке покоса.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла
к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула
мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только
приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
— А что за прелесть моя Варенька! А? — сказала Кити
мужу, как только Сергей Иванович встал. Она сказала это так, что Сергей Иванович мог слышать ее, чего она, очевидно, хотела. — И как она красива, благородно красива! Варенька! — прокричала Кити, — вы будете в мельничном лесу? Мы
приедем к вам.
Она велела сказать
мужу, что
приехала, прошла в свой кабинет и занялась разбором своих вещей, ожидая, что он придет
к ней.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать
мужу, что ей дела нет до того,
приедет или не
приедет его сестра, она всё приготовила
к ее приезду и с волнением ждала золовку.
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не
приехал к ним и не дал энать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между
мужем и женою.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас.
Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо
к себе, несмотря на требование
мужа не принимать его, он решил, что поедет.
—
Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала на бомбу; говорит, что видела террориста, ехал на серой лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по времени не выходит, чтоб она могла наскочить на взрыв. Губернатор-то — дядя
мужа ее. Заезжала я
к ней, — лежит, нездорова, устала.
В самом деле,
муж и жена,
к которым они
приехали, были только старички, и больше ничего. Но какие бодрые, тихие, задумчивые, хорошенькие старички!
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой
муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес. Вы его извините для меня, я
приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
Со всем тем княгиня, в сущности, после смерти
мужа и дочерей скучала и бывала рада, когда старая француженка, бывшая гувернанткой при ее дочерях,
приезжала к ней погостить недели на две или когда ее племянница из Корчевы навещала ее. Но все это было мимоходом, изредка, а скучное с глазу на глаз с компаньонкой не наполняло промежутков.
Приехал он еще в молодости в деревню на побывку
к жене, привез гостинцев. Жена жила в хате одна и кормила небольшого поросенка. На несчастье, когда
муж постучался, у жены в гостях был любовник. Испугалась, спрятала она под печку любовника, впустила
мужа и не знает, как быть. Тогда она отворила дверь, выгнала поросенка в сени, из сеней на улицу да и закричала
мужу...
Ентальцевы помаленьку собираются
к вам; не очень понимаю, зачем она сюда
приезжала. Пособия
мужу не получила от факультета полупьяного. [Факультетом Пущин называл врача.] Развлечения также немного. Я иногда доставляю ей утешение моего лицезрения, но это утешение так ничтожно, что не стоит делать шагу. Признаюсь вам, когда мне случается в один вечер увидеть обоих — Н. С. и Ан. Вас, то совершенно отуманится голова. Сам делаешься полоумным…
—
К Александру Тихонычу дочка вчерашнего числа
приехала из Петербурга. С
мужем, говорят, совсем решилась: просит отца в монастыре келейку ей поставить и там будет жить белицей.
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже, чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки падалью. Ваши отцы,
мужья и братья приходят
к нам, и мы заражаем их всякими болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы
приехали сюда, как в театр, то вы должны выслушать правду прямо в лицо.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор
приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них
к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею
мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Мать боялась также, чтоб межеванье не задержало отца, и, чтоб ее успокоить, он дал ей слово, что если в две недели межеванье не будет кончено, то он все бросит, оставит там поверенным кого-нибудь, хотя Федора,
мужа Параши, а сам
приедет к нам, в Уфу.
— Как же вы
приехали к вашему
мужу?
Мари на это отвечала, что она и
муж ее очень рады его видеть и просят его
приехать к ним в, тот же день часам
к девяти вечера, тем более, что у них соберутся кое-кто из их знакомых, весьма интересующиеся с ним познакомиться.
— Что муж-то?.. Он добрый; пьяный только… Пишет, вон,
к Есперу Иванычу: «Дяденька, Клеопаша опять ко мне
приехала; я ей все простил, потому что сам неправ против нее был», — проговорила Анна Гавриловна: она все еще продолжала сердиться на Фатееву за дочь.
— Клеопатра-то Петровна, слышали, опять сошлась с
мужем,
приехала к нему: недолго, видно, продержал ее господин Постен.
— Да, она опять
приехала — возвратилась
к мужу, — продолжала m-lle Прыхина тем же знаменательным тоном.
— Нет, и никогда не возвращу! — произнесла Клеопатра Петровна с ударением. — А то, что он будет писать
к генерал-губернатору — это решительный вздор! Он и тогда, как в Петербург я от него уехала, писал тоже
к генерал-губернатору; но Постен очень покойно свез меня в канцелярию генерал-губернатора; я рассказала там, что
приехала в Петербург лечиться и что
муж мой требует меня, потому что домогается отнять у меня вексель. Мне сейчас же выдали какой-то билет и написали что-то такое
к предводителю.
— На Катишь Прыхину. Она хоть и недальняя, но чрезвычайно мне предана; а теперь я вас не задерживаю. Может быть, что
к обеду
приедет муж.
— Скажи madame Эйсмонд (фамилия Мари по
мужу), что
к ней
приехал Вихров!
Вскоре после его первого визита
к ней
муж ее, г. Эйсмонд,
приезжал к нему, но не застал его дома, а потом через полгода они уехали с батареей куда-то в Малороссию.
Когда Павел снова уселся в коляску и стал уже совсем подъезжать
к усадьбе, им снова овладели опасения: ну, если m-me Фатеева куда-нибудь уехала или больна, или
муж ее
приехал и не велел его принимать, — любовь пуглива и мнительна!
Для этой цели она напросилась у
мужа, чтобы он взял ее с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно в деревню, где рос ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь в губернский город, написала какое-то странное письмо
к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его
приехать к ней.
— Будет, мой друг,
к обеду, непременно будет. И Нонночка с
мужем — все вместе
приедут. Чай, ты уж слышал: ведь я дочку-то замуж выдала! а какой человек… преотличнейший! В следователях служит у нас в уезде, на днях целую шайку подмётчиков изловил! Вот радость-то будет! Ах, ты родной мой, родной!
— Покорно благодарю вас, Эмилий Францевич, — от души сказал Александров. — Но я все-таки сегодня уйду из корпуса.
Муж моей старшей сестры — управляющий гостиницы Фальц-Фейна, что на Тверской улице, угол Газетного. На прошлой неделе он говорил со мною по телефону. Пускай бы он сейчас же поехал
к моей маме и сказал бы ей, чтобы она как можно скорее
приехала сюда и захватила бы с собою какое-нибудь штатское платье. А я добровольно пойду в карцер и буду ждать.
Впоследствии обнаружилось, что Петр Степанович
приехал к нам с чрезвычайно почтенными рекомендательными письмами, по крайней мере привез одно
к губернаторше от одной чрезвычайно важной петербургской старушки,
муж которой был одним из самых значительных петербургских старичков.
Всех этих подробностей косая дама почти не слушала, и в ее воображении носился образ Валерьяна, и особенно ей в настоящие минуты живо представлялось, как она, дошедшая до физиологического отвращения
к своему постоянно пьяному
мужу, обманув его всевозможными способами, ускакала в Москву
к Ченцову, бывшему тогда еще студентом,
приехала к нему в номер и поселилась с ним в самом верхнем этаже тогдашнего дома Глазунова, где целые вечера, опершись грудью на горячую руку Валерьяна, она глядела в окна, причем он, взглядывая по временам то на нее, то на небо, произносил...
Юлия Филипповна. Вы очень нервны, это мешает вам быть убедительным! (Варваре Михайловне.) Ваш
муж сидит с моим орудием самоубийства, пьют коньяк, и у меня такое предчувствие, что они изрядно напьются.
К мужу неожиданно
приехал дядя — какой-то мясоторговец или маслодел, вообще фабрикант, хохочет, шумит, седой и кудрявый… забавный! А где же Николай Петрович? Благоразумный рыцарь мой?..
Но когда Анна Юрьевна
приехала к Григоровым, то князя не застала дома, а княгиня пригласила ее в гостиную и что-то долго
к ней не выходила: между княгиней и
мужем только что перед тем произошла очень не яркая по своему внешнему проявлению, но весьма глубокая по внутреннему содержанию горя сцена.
— Жену ожидает! — повторил Жуквич. — С Миклаковым княгиня разошлась; писала ж после того
мужу и теперь сбирается скоро
приехать к нему совсем на житье.
Посидев еще несколько времени, больше из приличия, она начала, наконец, прощаться и просила княгиню передать
мужу, чтобы тот не медля
к ней
приехал по одному очень важному для него делу; но, сходя с лестницы, Анна Юрьевна встретила самого князя.
Таким образом, опять оставалась одна только Домна Осиповна, подающая некоторую надежду,
к которой граф нарочно и
приехал поутру, чтоб застать ее без
мужа.
Раздался звонок. Домна Осиповна думала, что
приехал муж, но оказалось, что это было городское письмо, которое лакей и нес, по обыкновению, в кабинет
к доктору.
Когда Домна Осиповна возвратилась
к себе,
муж все еще не
приезжал; но зато ее дожидался молодой адвокат.
Эти слова доктора нисколько не обеспокоили Домну Осиповну: она твердо была уверена, что вся мизантропия Бегушева (что такое, собственно, за болезнь мизантропия, Домна Осиповна хорошенько не понимала), — вся его мизантропия произошла оттого, что
к ней
приехал муж.
— Очень!.. — отвечал граф, но потом, спохватившись, прибавил: — Натурально, что любви
к мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам смерти: женатый человек
приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!.. [смертельный прыжок!.. (лат.).] Будь у меня половина его состояния, я бы даже совсем не умер, а разве живой бы взят был на небо, и то против воли!
По отправлении этого письма Домной Осиповной овладел новый страх: ну, как
муж приедет в то время, как у нее сидит Бегушев, и по своей болтливости прямо воскликнет: «Благодарю тебя, душенька, что ты позволила
приехать к тебе!» А она желала, чтобы это навсегда осталось тайною для Бегушева и чтобы он полагал, что
муж возвратился
к ней нахрапом, без всякого согласия с ее стороны.
В первый день приезда
мужа Домна Осиповна успела только заметить, что он был сверх обыкновения важен и гораздо солиднее, чем прежде, держал себя, чему она и порадовалась; но на другой день Олухов
приехал домой
к обеду после завтрака в «Славянском Базаре» и был сильно выпивши. Усевшись с прежнею важностью за стол, он прямо объявил Домне Осиповне, что желает с ней жить, как
муж с женой.
— Сведения сии, согласитесь, — продолжал Янсутский, — любопытны, и я вот
приехал к вам посоветоваться и спросить вас: правда ли это, и возможно ли банкротство Олуховых? Вы занимались их делами… Домна Осиповна, сколько я помню, и ввод во владение
мужа поручила вам.
Независимо от присылки
мужа, Татьяна Васильевна написала Бегушеву письмо, в котором умоляла его
приехать к ней и, чтобы заманить «гурмана» — кузена, прибавляла в постскриптуме, что именно для него будет приготовлен ужин самого изысканного свойства.
Бегушев припомнил, как она
приехала к нему на гауптвахту, когда он содержался там за дуэль с ее
мужем, припомнил, как она жила с ним в лагере на Кавказе и питалась одними сухарями с водой.
Бегушев остался один, как громом пришибленный. Он все задавал себе вопрос: зачем
приехал муж к Домне Осиповне? Она несколько раз, и особенно последнее время, говорила ему, что у ней с ее супругом прерваны всякие человеческие сношения! Но, может быть, по какому-нибудь совершенно случайному обстоятельству он заехал сюда на короткое время? Однако он
приехал с какой-то госпожой своей — это что значит? Тут Бегушев терял всякую нить
к объяснению.
— Видите вы эту толстую баронессу? — вскричала она. — Это баронесса Вурмергельм. Она только три дня как
приехала. Видите ее
мужа: длинный, сухой прусак, с палкой в руке. Помните, как он третьего дня нас оглядывал? ступайте сейчас, подойдите
к баронессе, снимите шляпу и скажите ей что-нибудь по-французски.