Блуждающий

Мария Валерьева (2024)

Дима Жданов не верил в судьбу, но после загадочной встречи все неотвратимо изменилось. Он отправляется в далекое путешествие в Москву, где становится посвященным в страшную тайну исчезновения девушки, и теперь только от него зависят судьбы не одного, а нескольких человек. Загадки, тайные записи, новые знакомые, Москва, скрытая от глаз обыкновенного человека, и работа на известного литературного критика. Что это, стечение обстоятельств или чей-то план? Но кто захотел, чтобы все было именно так? Это история о людях. О вечной борьбе добра и зла. О любви, дружбе и судьбе, которая является под разными личинами. И о том, что может случиться с опьяненным свободой. Теперь Диме придется не только разобраться в себе и других, но и понять, кто же сильнее: судьба или человек. Ведь мы так часто беспокоимся, что может сотворить судьба. Но редко задумываемся о том, на что на самом деле способен человек.

Глава Х: Роковое разногласие

Я проснулся той же ночью. Не помню, как меня так разморило.

Тоня как и прежде вела машину. Лицо почему-то казалось серым, словно уляпанным дорожной пылью. Хотелось провести пальцем по щеке, проверить, испачкается ли, но я не решился. Тоня казалась уставшей. Если уж откровенно, она всегда казалась таковой, но тогда, почему-то особенно. Внешне та же: в черных круглых солнцезащитных очках, футболке, волосы стянуты в хвост. Все в порядке. Только вот ее руки почему-то дрожали.

— Ты не спала? — спросил я и поспешил прикрыть зевок рукой.

— Вздремнула, может, около двадцати минут. Я не хочу спать, — ответила она, а голос ее меня отчего-то очень сильно напряг.

Я хотел было что-то у нее переспросить, чтобы убедиться в том, что не ошибся. Но не придумал вопроса.

Тоня курила. На светло-коричневом фильтре остался след темно-красной помады. Тоня затягивалась, обдавала мышьяком, аммиаком и никотином легкие, и освобождала облако дыма, который быстро уносила горячий воздух на улицу. Тоня кашляла, прикрывала рот бледной рукой, дрожавшей так, словно к каждому из пальцев подвели по шнуру с электричеством, и продолжала вновь.

— У тебя руки дрожат.

— И?

— Может, нам остановиться?

— Плевать. Плевать на остановки. Мне все равно.

Я убедился в своих опасениях — голос Тони изменился. Я спал, может, час, но голос ее был уже другой. Он был уже не просто монотонным и тихим. Теперь слова останавливались на середине горла, вырывались из отравленных никотином легких. Хриплый кашель окроплял губы невидимыми багровыми каплями, но я будто бы видел их на пыльной коже. Она въелась в Тоню, эта пыль, покрыла и кожу, и волосы ее, и даже ресницы.

Что-то в Тоне необратимо изменилось, а я, спавший всю ночь без задних ног, все не мог понять, что же именно.

— Тонь, давай остановимся. — сказал я вслух, а про себя добавил: — Пожалуйста, мне очень страшно, остановись!

— Я уже сказала, что не остановлюсь. Не нужно мне спать.

— Но тебе же тяжело вести всегда одной, — сказал я, аккуратно дотронувшись до Тониного локтя рукой — он оказался ледяным.

— Я могу не спать четыре дня, — серо ответила Тоня, сбросив пепел на серую дорогу механическим постукиванием бледного пальца по сигарете.

— Проверяла что ли?

— И не такое проверяла.

— Но нужно отдыхать!

— Нужно, но некогда, — бросила Тоня, затянулась вновь и закашлялась.

— Некогда… Зато врезаться в кого-то всегда время есть! А ты же уставшая, Тонь, все что угодно может произойти.

— Ты ворчишь как дама на пенсии, которой место в автобусе не уступили. Хватит бухтеть. Я спешу.

— Да куда ты так спешишь? Все тот же день!

Она зажала сигарету белоснежными и ровными зубами и постучала пальцем по экрану. Я проследил за ее движением.

На часах был уже следующий день.

— Господи, как я умудрился проспать целый день?!

«Да как я мог столько проспать? Да быть такого не может. Мой максимум — часов восемь, как так?! Что со мной случилось? И почему мы до сих пор едем? Должны уже по времени подъезжать к Москве!»

Тоня сняла очки, взглянула в правое боковое зеркало заднего вида. Глаза Тони покраснели, даже болотной гнили, так затягивавшей в свои сети, не разглядеть за варевом крови. И в самом деле совсем не спала.

— Почему ты не разбудила?

— Зачем будить?

— Это для нашего общего блага. Ты меня для этого и звала!

— Я звала, я и отозвала. Не забывайся, я здесь все-таки важнее тебя.

— Отозвала? Это… это как?

— Тебе полезно поспать. Должен поблагодарить.

Тоня достала из двери маленькую баночку. Я, даже имевший не очень хорошее зрение, смог разобрать буквы на упаковке. Вот только верить глазам совсем не хотелось.

— Что это? — спросил я с малой надеждой, что зрение все-таки обмануло.

Тоня на мгновение перевела на меня взгляд, оставив черный асфальт и холмы без присмотра.

— Снотворное. Не очень сильное и опасное, но вполне себе вырубающее человека часов на восемь. Я капнула тебе немного больше, чем нужно. Работает всегда отлично. Ты так сладко спал, что утром, когда начал просыпаться, пришлось дать еще немного, — будничным тоном сказала Тоня, будто бы зачитывала состав продукта на упаковке.

Несколько секунд я боялся дышать. Сердце заколотилось в ритме бегущего на скачках скакуна, а руки дрогнули словно подражая Тониным.

«Меня насильно напоили снотворным? Меня пытались усыпить? Может, совсем навсегда? Может, до Москвы? Да как так?» — мельтешили в голове мысли, а я боялся хвататься хотя бы за одну.

Я ведь мог не проснуться.

— Тоня, как тебе такое вообще в голову могло прийти?!

— Я пила его. После него чувствуешь себя заново рожденным.

— Да ты — это не я! А если бы у меня была аллергия на эту дрянь? Или ты бы не рассчитала дозу, и я бы помер?!

— Не ошиблась бы. Я все всегда держу под контролем, — бесцветно сказала Тоня, а на ее опустошенном и высушенном безразличием лице не отразилось ни единой эмоции.

В то мгновение я был готов вцепиться в нее и разорвать. Плевать, что машина бы потеряла управление. Плевать, что путешествие могло бы завершиться. Плевать, что еще за день до этого я мечтал влюбить в себя Тоню. В то мгновение я ненавидел и ее, и себя. За то, что позволил этому свершиться.

— Тебе похлопать? Или пасть в ноги? Скажи, Тонь, тебе нормально?!

— Абсолютно. Так приятно не слышать твоего нытья, даже не представляешь, — сообщила она.

Я открыл рот, будто бы карп, выброшенный на берег, и закрыл его. Мысли пульсировали в голове, глаза щипало от слез обиды, а я кричал без слов. Все нутро верещало. А я не мог проговорить ни слова. Меня словно по голове ударили, прекратили все попытки набиравшей разгон истерики. Запретили. А я не предпринял новой попытки.

Тоня отвернулась, заправила выбившуюся прядь за ухо, ударив ногтем по сережке-колечку. Ее лицо, отрешенную красоту которого засвечивало солнце, вновь было обращено к дороге, ставшей мне за мгновение ненавистной.

— Остановись… — прошептал я.

Она не отреагировала.

— Останови машину.

Никакой реакции. Но я понял, что она услышала.

— Останови эту чертову машину! — закричал я. — Иначе я…

— Иначе что? Закричишь, вцепишься мне в шею? Ударишь? Что ты можешь сделать? Не забывай, что твоя жизнь сейчас — моя собственность. Я составляю правила. И одно из них — не мешать мне, — проговорила Тоня и выбросила недокуренную сигарету на дорогу.

— Останови машину.

— Остановлю. Но отберу у тебя все вещи, в том числе и деньги, и документы. И иди на все четыре стороны. Устраивает?

Спокойствие ее убило во мне всякую уверенность.

— Неужели ты совсем не понимаешь? — еле слышно прошептал я.

— Ошибаешься, я все понимаю. Ты много болтал, а меня разговоры раздражают. Я же — раздражаю тебя. Мы друг друга не выносим. По мне так все абсолютно справедливо. Ты не мешаешь мне, а я не мешаю тебе, — сказала она и бросила свои очки мне на колени, словно я был каким-то подстаканником, а не человеком.

— Ты так решила?

— Должен был кто-то решить. Ты не способен на серьезные решения. Это всего лишь капли, никто не собирался тебя убивать.

— Тонь, я очень плохо реагирую на лекарства, — сглотнув ком обиды, прошептал я и послушно убрал ее очки в бардачок. — Я даже пустырник не пью, потому что мне от него дурно. Знаешь, какая у меня история болезней? А если бы я не проснулся? Если бы умер в твоей машине? Что бы ты тогда сказала?

Тоня молчала, безучастно отдавая все свое внимание, которое могло поместиться на кончике пальца, дороге. Солнце сияло ярким фонарем на голубом небе и слепило глаза. Я зажмурился. Глаза защипали.

— Может, ты хоть что-то скажешь?

Она вновь не обратила на меня внимания. Даже мимолетным бесчеловечным взглядом не одарила. Молчала, грудь, покоившаяся под свободной футболкой, будто бы и не вздымалась.

Тоня была абсолютно спокойна. Как мертвец спокойна.

— Да скажи ты хоть что-нибудь! Ты, чертова бездушная… — воскликнул было я, но замолчал на полуслове.

Тоня крутанула руль вправо, чуть не врезавшись в машину, которая стояла на обочине и остывала. Я не успел даже ничего крикнуть — так все быстро произошло. Тоня проехала по щебенке несколько десятков метров, не обратив внимания на раздраженные крики водителей и противные сигналы, издаваемые недовольными машинами, и остановилась, резко нажав на педаль тормоза.

Она не могла отпустить руль. Побледнела.

Я боялся дышать.

Тоня дрожала. Быстро-быстро, если не присмотришься — не заметишь. То ли расплачется, то ли ударит, и неизвестно, что хуже. Взгляд бегал из стороны в сторону, словно что-то выискивая, а дыхание ее было таким рваным и хриплым, будто бы все выкуренные сигареты подействовали именно в это мгновение, обдав легкие ядом.

— Бездушная значит, — выдохнула она и облизнула темные губы, скривившиеся на секунду в безумную острую улыбку.

Фонари потухли. Весь свет исходил из Тониных глаз. Темных, жутких, из которых словно светил мне сам Ад.

— Тонь, я не это хотел сказать!

Тоня, как-то особенно рвано выдохнув, молниеносно схватила меня за локоть, сжала его так, что я еле сумел сдержать вскрик. Кажется, если прислушался, услышал бы хруст.

Не знаю, что случилось бы, не выпусти она локоть. Если бы в глазах ее что-то не потухло, если бы странный блеск их не исчез. Но когда взгляд стал прежним, безразличным и пустым, а не хищным, она выпустила меня так быстро, что я даже засомневался в том, что такие резкие движения человеку вообще подвластны.

Я смотрел на нее, но лицо Тони опять ничего не выражало.

— Не стоит оправдываться, жалко выглядит, — хрипло сказала Тоня, а руку, которую прежде так и держала на руле, опустила. Она повисла тряпкой.

— Тонь, да я чушь сморозил! — воскликнул я, боясь даже представить, на что способна Тоня в гневе.

— Ничего ты не сморозил. Первые слова всегда самые честные, — безразлично сказала она и повернулась ко мне, вновь облив меня холодной болотной водой мертвых глаз, припорошенных гнилой тиной, едва проглядывавшейся за кровью, и сказала, а голос ее прямо-таки сбивал с ног ледяным порывом спокойствия: — Ты совершенно прав. Я не должна была опаивать тебя снотворным. Хотел остановить машину? Пожалуйста, мы стоим. Предлагаю тебе выбор: сейчас я отдаю деньги, которые ты давал на бензин, а ты вполне можешь сейчас же забрать свои вещи и выйти из машины. Автостопом доберешься до Москвы, а там — устроишься как-нибудь. Судьба поможет. Предложение действительно пять минут. Другого шанса покинуть эту машину у тебя не будет. Думай.

И она отвернулась, будто бы предоставив мне возможность побыть с собой наедине, но на самом деле Тони в тот миг стало еще больше.

В такой важный, судьбоносный момент, когда решалось абсолютно все, в голове моей тикали часы.

Я покрылся мокрой пленкой страха. Думал, судорожно цепляясь за каждый довод пальцами и выпуская их, не в силах поймать.

И кто меня за язык дернул? Кто пробудил во мне орущего, негодующего Диму? Я ведь не такой, совсем не такой. Я никогда голос не повышал. Зачем нужно было кричать на Тоню? Чувство самосохранения пробудилось? Но отчего-то оно не проснулось в тот день, когда я решил поехать с ней в Москву. Меня не испугала даже ее загадочность, напротив, я из-за этого и поехал. Эти странности и понравились. Понравились настолько, что от Тониного взгляда по телу разбегались мурашки нетерпения, а глаза не могли оторваться от созерцания пугающей загробной красоты. А я сейчас испугался какого-то снотворного? Да, пусть оно и могло мне навредить. Но чего я ожидал? Человеческого?

Странный человек совершает странные поступки. Ничего ведь необычного.

Или дело было даже не в снотворном. Я, наверное, в тот момент только понял, что с Тоней что-то не так. Что-то в ее взгляде что-то не так. Что-то двигало Тоней. Что-то, что понять невозможно, но что являло себя миру постоянно, не боясь даже разоблачения, настолько хорошо пряталось. Да, она странная. Но странности тоже бывают объяснимы.

Я открыл было рот, но промолчал. Воздух застрял в легких, обжег внутренности, а я испугался. Опять, еще сильнее.

Цифры на табло менялись, неумолимо утекали данные мне пять минут обдумываний, а я все еще не мог понять, что же делать. Почему-то был уверен в том, что Тоня бы сдержала свое обещание и не дала бы мне ни одной лишней секунды на раздумье. Да и делать ли что-то? Какая разница, если мы уже почти добрались до Москвы? Какая вообще разница что-то менять, если пути назад уже нет? Я один посреди неизвестной мне трассы, меж городами, в которых никогда не был. Что я такое? Пылинка на дороге, которую не составило бы никаких усилий смахнуть. Можно было бы, конечно, попытаться. Попытаться остановить машину, попытаться не ошибиться с попутчиком, попытаться не стать жертвой обстоятельств. Но какова вероятность, что будет лучше? Какова вероятность, что мне вообще суждено доехать до Москвы? Может, и не суждено вовсе. И судьбу нечего обманывать, как говорилось во многих фильмах, — свое она все равно получит.

Я смотрел на секунды, и провожал их, не в силах договориться даже с самим собой. В кармане вибрировал телефон, а я молчал. Я даже пошевелиться не мог от страха.

В груди разгорелся пожар. На лбу выступил пот.

Время истекло.

Тоня, словно в ее голове были встроены часы, повернулась и посмотрела на меня, словно ожидая, что выскочу в последнее мгновение. Но я прилип к креслу, ни единая мышца моего тела не могла пошевелиться.

— Понятно, — заключила Тоня.

Машина зарычала, взбила пыльную дорогу из щебенки и грязи и выехала на асфальт, отрезав мне все пути отступления.

Не знаю, что случилось в тот момент. Но отчего-то я почувствовал и облегчение, и отвращение. За меня вновь решили, как решали всегда.

— Знаешь, Дим, а ведь смерть одного человека в мировом масштабе ничего не значит. Подумай об этом на досуге, — сказала Тоня как бы между прочим и закурила.

На какой-то заправке Тоня вышла из машины и ушла в кафе, наверное, вновь закупиться энергетиками и шоколадками. Я остался один — ключи тоже были со мной.

Я мог бы уехать — права, на самом деле, у меня имелись, просто Тоне до этого не было никакого дела: мог оставить сумасбродную девушку на заправке, забрав с собой ее документы и вещи, которые вполне бы мог отыскать, останься я в одиночестве на подольше. Мог бы отомстить за угрозы, за все, что она сделала и сказала.

Но не мог. Потянулся к ключу и уронил руку на Тонино сидение, еще теплое. В горле запершило, глаза защипало. Я потер лицо ладонями до красноты.

«Какой же ты идиот! Гребаный слабак! Да сделай ты хоть что-то!» — думал я. Но понимал, что ничего не сделаю.

Я даже не мог отомстить. Не мог хотя бы припугнуть, отъехать за угол, чтобы Тоня побеспокоилась. Не мог даже дотронуться до ее вещей. Я был в ее власти даже, когда Тони рядом не было.