Блуждающий

Мария Валерьева (2024)

Дима Жданов не верил в судьбу, но после загадочной встречи все неотвратимо изменилось. Он отправляется в далекое путешествие в Москву, где становится посвященным в страшную тайну исчезновения девушки, и теперь только от него зависят судьбы не одного, а нескольких человек. Загадки, тайные записи, новые знакомые, Москва, скрытая от глаз обыкновенного человека, и работа на известного литературного критика. Что это, стечение обстоятельств или чей-то план? Но кто захотел, чтобы все было именно так? Это история о людях. О вечной борьбе добра и зла. О любви, дружбе и судьбе, которая является под разными личинами. И о том, что может случиться с опьяненным свободой. Теперь Диме придется не только разобраться в себе и других, но и понять, кто же сильнее: судьба или человек. Ведь мы так часто беспокоимся, что может сотворить судьба. Но редко задумываемся о том, на что на самом деле способен человек.

Глава XI: Воспоминания, случай и выбор

Память частенько меня подводила — я забывал выученное наизусть стихотворение сразу после того, как его рассказывал, с трудом мог вспомнить, что ел на завтрак, и совершенно не знал имен своих учителей в школе, обращаясь ко всем только на «вы» и «извините, вы». И с годами, даже после пропивания нескольких курсов таблеток, которые покупала мама, а потом уже и я сам, ситуация не улучшилась — голова все также подводила, стирала воспоминания и превращала их в серую труху.

Но некоторые моменты вгрызлись в память настолько глубоко, что прокручиваются в подсознании без разрешения, заполоняя все пространство в голове необычайно яркими образами, четкими и сочными звуками и даже запахами, ощущающимися будто сиюминутно.

Неудивительно, что все произошедшее в тот год я не забыл. Напротив, я помню все так хорошо, что кажется иногда даже, что до того года и жизни-то у меня не существовало — так, обрывки какие-то, сложенные в кучу и перемешанные.

Тот конец лета, окончание его на долгие годы, зима, проведенная в поисках, и весна, изменившая все, до которой тогда было еще далеко. Вот, что составило новую жизнь. И все, кажется, что было до нее, — всего лишь жалкое вступление.

Но в голове моей, окутанной пеплом прожитых лет, все еще теплятся и другие воспоминания.

Я помню, как пошел в школу. День жаркий, ароматный. Вокруг наряженные дети, учителя, играет музыка, родители счастливы. На мне новенький костюм, в котором я заживо варился, а в ладони впивались шипы красных как переспелая вишня роз. Школа вообще мне достаточно хорошо запомнилась — даже спустя годы я вполне могу сказать, что сидел на всех предметах с Костиком, а на алгебру ко мне на перевоспитание подсаживали Иру Уткину, которая в этой науке ничего не понимала. Помню первый год в Москве, возвращения и отъезды. Помню все разговоры. Помню работу, первые успехи и недовольство собой. И все помню, все слишком хорошо помню. Особенно то, что хорошо бы забыть.

В случай я не верил. В голове не укладывалось, как какая-то встреча или небрежно оброненное слово могло перевернуть жизнь человека настолько, что все в его существовании изменилось бы. В моем окружении такого не случалось — мы все друг друга знали, виделись с пеленок и жили по объективным и понятным правилам. Школа, колледж или университет, иногда — работа. Свадьба, дети, хозяйство. Отдых на море летом, зимой — наряженная старыми игрушками елка и поедание оливье под речь президента. Все было понятно.

Да и что уж говорить, не мечтал я как-то. Не то чтобы у меня не было никаких желаний — я хотел найти хорошую работу, получать приличные деньги, жить припеваючи с женой и детьми и, может быть, даже завести собаку или кота. Но все это почему-то не считалось мечтами.

Мы молчали, если не брать в расчет тот спор, возникший из-за снотворного. Тоня постоянно курила и пила энергетик за энергетиком, не боясь, наверное, что это вполне могло бы разъесть ей желудок, а я читал на заднем сидении. Читал, конечно, — это громко сказал. Скорее бегал взглядом по строкам, с каждой страницей все больше внимания уделяя пейзажу за окном.

На заправке, пока Тоня заправляла машину дизелем, я, забрав свою сумку, снова очень удобно устроился сзади, разулся и даже постарался прилечь, но рост мой не позволил этого сделать.

— Не испачкай дверь своими грязными ботинками, — пригрозила Тоня, которая для очередной незаконченной нотации даже повернулась ко мне и зло посмотрела. — Иначе будешь языком отчищать.

— Ладно. Я аккуратно, — пожал плечами я и с вызовом посмотрел на Тоню, которая, вопреки моим ожиданиям, не улыбнулась и не сказала ничего в одобрение, а просто отвернулась и завела машину.

Автомобиль рыкнул и стремительно покатился в чащу непроходимых лесов, нагонявших на меня какую-то вселенскую тоску. В моих краях таких деревьев не было, было как-то совсем по-чужому и неуютно.

Я достал телефон, написал Костику, а он в ответ прислал мне фотографию бассейна и надувного круга — оказывается, его родители решили остановиться в каком-то отеле по дороге, где был аквапарк, и провести время с сыном, который вот-вот должен был отчалить во взрослую жизнь. Сердце как-то неприятно кольнуло. И даже не из-за того, что Костик не сказал мне об аквапарке заранее — может, его семья и в самом деле спонтанно туда заехала. У них это был частым явлением. Дело было в другом — меня родители даже до вокзала довести не смогли: папа сказал, что пора бы становиться самостоятельным, а мама с Аленкой не решилась без машины. И не то чтобы я был на них очень зол — парень, да еще и совершеннолетний, должен полагаться на собственные силы, но так все-таки хотелось, чтобы обо мне тоже заботились как о Костике. Хотя бы иногда.

Я устроился поудобнее, подложил под голову кофту и обнял себя руками, чтобы не замерзнуть, и задремал.

Казалось, прошло от силы минут пять: я даже не успел выспаться. Но грохот в багажнике разбудил лучше всякого будильника. Я разлепил глаза и увидел, что мы уже стояли где-то, а машину нашу обступали исполинские сосны, державшие усеянные звездами небеса своими макушками.

— Черт бы их побрал. И что делать? — раздавалось бухтение Тони, которая, по всей видимости, что-то искала в багажнике. Где, если память мне не изменяла, лежали только мои вещи.

Наверное, из-за этого я так резко и обернулся.

— Что случилось? — сонно спросил я, все еще пытаясь отбиться от настойчивых лап Морфея, тянувшего меня в свои объятия. — Что такая раздраженная?

— Что-что. Да то! — прорычала Тоня и зыркнула на меня свирепо. — Пока ты храпел, я чуть в лоб не влетела фуре! Хорошо, что успела с встречки съехать!

У меня душа ушла в пятки.

— Ты… Ты могла нас угробить? — с трудом выговорил я.

— Могла, но не угробила же… — фыркнула Тоня, которая все еще что-то перебирала в багажнике. — Я заснула.

— Ты что?!

— Заснула. Такое бывает, когда не спишь несколько дней подряд, знаешь ли.

Она говорила об этой ситуации так, будто стряслось что-то совершенно обыденное, вроде как само собой разумеющееся.

— Это ты так проверяла свои способности, да?! — вскричал я. — Четыре дня не спать, да?

— Замолчи, Дим.

— Замолчи?! Да мы могли помереть и вообще больше не поговорить!

— Звучит как что-то приятное.

Я взбесился. Вышел из машины, встал рядом с Тоней и продолжил:

— Я же говорил тебе поспать! А ты?! Ой, да человек может не спать столько-то дней! И что?!

— Замолчи, Дим, и без тебя тошно, — отмахнулась Тоня и залезла в какой-то боковой карман, даже не взглянув в сторону моих сумок.

— И вот что ты сейчас делаешь?

— Ищу твой ум.

— Очень смешно! Самое время для шуток!

— Прекрати орать, — процедила Тоня.

— Да? Конечно, главное же тебя не сердить! — не унимался я и поплелся за Тоней, которая направилась к одному из столиков для пикника.

Остановились мы у какого-то не очень презентабельного мотеля, выкрашенного грязно-серой краской с красными проплешинами. Название «Дивное место» никак к этой дыре не подходило, пусть и горело над входом, словно сияние это должно было убедить.

— Я рада, что ты это понял, — отрезала Тоня и шикнула на меня, достала из кармана телефон и стала что-то вбивать в новигатор.

— Тебе поспать нужно. Вот, в мотеле. Несколько часов судьбу не решат! — настаивал я в который раз, чувствуя себя человеком, который решил подискутировать с бетонной стеной.

— Ты так уверен в своих словах, что меня это даже забавляет, — хмыкнула Тоня и продолжала что-то выискивать на карте, водя по ней пальцем.

— А что такого? Это ты очевидного не видишь! Если не поспишь, вообще никто никуда не доедет!

Я умолчал о своем водительском удостоверении. Да Тоня бы и не пустила меня за руль — она даже смотреть в сторону своего сиденья запрещала, куда уж там до управления.

— Я спешу. Ты не понимаешь слов?

Я выхватил телефон из ее рук.

— Отдай.

— Не отдам, пока не согласишься переночевать тут ночь, — отрезал я.

— До Москвы совсем немного. Незачем останавливаться!

— Мы могли остановиться там, на дороге, под фурой. И вообще бы не доехали.

Тоня, кажется, молча со мной согласилась. Во всяком случае, она не закричала в ответ и не уколола очередной насмешкой или словцом. Только уронила голову на так вовремя подставленную руку и потянулась за телефоном.

Я послушно отдал.

— Еще раз выкинешь что-то такое, руку оторву, понял? — процедила она устало.

Я побоялся отвечать. Мне-то тоже нужно было в Москву. Поезда идут по расписанию, а я свое уже просрочил. Как объяснить это родителям? Авария? Какая-то семья потерялась и мы ее искали?

На стоянке помимо нас было много машин, даже одна фура, каким-то странным образом затесавшаяся в полчище тех, кто просто возвращался с отдыха. Темный лес, обступивший мотель с трех сторон, черным забором заслонял горизонт, а сбоку шумела дорога, на которой светлячками пролетали те, кому отдыхать было еще рано. В тусклом свете фонарей Тоня показалась мне совсем беззащитной: на лице появились темные круги от недосыпа, губы будто бы сдулись и превратились в совсем тонкую ниточку, а глаза, прежде и без того не отличавшиеся живостью, потухли окончательно.

— Тонь, ты же устала, — сказал я и слегка дотронулся до ее руки. Ладонь была такой холодной, что чуть не обожгла.

— Устала, — тихо согласилась Тоня и еле заметно кивнула.

— И тебе нужно отдохнуть, — продолжал я.

— Отдохнуть, — вторила Тоня все тише, будто бы засыпала уже даже сидя за столом на промозглом августовском ветру.

— Тогда нам нужно остановиться в этом прекрасном мотеле и покемарить несколько часов.

Тоня рассмеялась. Тихо так, что, не прислушавшись, я бы и не расслышал ее за шумом леса и трассы, которая гулом перекрывала звуки. Губы Тони скривились в неприятную улыбку, обнажив белые зубы, а смех ее стал каким-то особенно странным, похожим на кашель ребенка-курильщика.

— Здесь всего один свободный номер для новобрачных. А мне как-то не очень хочется спать с тобой в одной постели, пусть кофта с котами у тебя и очаровательная, — сказала она.

Я даже не знал, как правильнее отреагировать: обидеться или смутиться? Она ничего не говорила про мою новую кофту. Но все-таки предложил.

— Ну, можно поехать дальше. Может, где-то еще есть мотель.

— До ближайшего ехать около получаса. Я просто засну по дороге, — сказала Тоня и вздохнула.

— Ну вот, а собралась ехать до Москвы.

— Хватит ерничать. С чувством юмора у тебя плохо, — поморщилась Тоня.

Я решил не отвечать ей в тон.

— Ну, давай ты поспишь, а я там, ну, телевизор могу посмотреть или помоюсь. Я же уже выспался. Кстати, благодаря тебе. — Тоня почти весело хмыкнула. — Если тебя шум воды не будет отвлекать, давай остановимся здесь и все. Не надо никуда ехать.

Тоня что-то буркнула себе под нос, а я не расслышал. Зато заметил, как на мгновение в ее глазах будто бы пробудилась жизнь. Словно какой-то маленький светлячок забрался их мутную зелень и подсветил тину, окропив ее мягким свечением.

— Ты правда не хочешь спать? — спросила она даже с какой-то надеждой.

— Честно. Я ведь, как ты говорила, сотрясал своим храпом твою машину. Не буду же я и постояльцев «Дивного места» тревожить.

Тоня будто бы успокоилась. Ее плечи, прежде напряженные, опустились, уголки губ изогнулись в незаметную улыбку.

— Давай свой паспорт, я пойду забронирую номер. Вещи мои возьми, они в коробке за твоим сиденьем.

— Я знаю, иди, — сказал я, достал документы и деньги из напоясной сумки, отдал.

Тоня направилась в фойе, а я, забрав ключи, к машине. В багажнике нарыл свои вещи и очки, которые так хотел достать уже давно, и принялся искать вещи моей спутницы. Я, как и обещал, взял ее сумку, которая почему-то стала тяжелее, и чуть не вскрикнул от неожиданности.

Прямо под сумкой, накрытая курткой, лежала Тонина записная книжка. Та самая, которую она так старательно прятала.

Я задрожал, на лбу выступила испарина, а руки будто бы сами потянулись к записной книжке. Пальцы аккуратно дотронулись до обложки, приятной на ощупь, и приоткрыли. В свете фонарика я увидел записи, которые занимали целую страницу, прочитал всего пару слов и в страхе захлопнул книгу. Это был дневник. Личный дневник, какой вел мой брат, когда учился в школе. Тот самый дневник, какой Лешка прятал под матрасом и за который мама долго на него ругалась. И Тоня, видимо, так и не избавилась от этой привычки даже в двадцать девять. Только прятала секреты не дома под матрасом, а в машине.

— Нет, тебе нельзя ее читать! Это личное! — шикнул я, но руки все равно не могли выпустить записную книжку. Все гладили, ощущали приятный холодок под пальцами и хотели большего.

Я помнил, что обещал себе полистать блокнот, если такая возможность предоставится. Я хотел узнать, разгадать, отомстить или помочь. А вдруг узнает?

Но отчего-то мне казалось, что я просто обязан прочитать. Будто бы что-то извне беззвучно нашептало мне это, словно заставило переступить через себя, через честность, прежде мне присущую, и обмануть.

Я пытался противиться, но не выходило. Клал книжку назад, и тут же она снова оказывалась в руках как приклеенная. Может, то был обман разморенного пересыпом ума, но что-то явно нечисто с этим дневником. Слишком уж он настаивал на том, чтобы я вмешался в его одиночество.

Руки завернули записную книжку в футболку и запихнули на самое дно моей сумки, будто бы пряча ее от моих же глаз.

«Пусть полежит. Ее же необязательно читать, так ведь? Полежит там ночь, а на утро верну на место. И дело с концом», — подумалось мне.

Я осмотрелся. Тони нигде не было видно. Вокруг машин тоже никого. Пусто. Идеальное преступление.

Отвратительно ощущать себя предателем, но я чувствовал, что иначе поступить не мог. Будто бы какая-то внеземная сила заставляла выйти из машины с этой добычей, прижать сумку к груди и поклясться защищать добычу до последнего вздоха, если понадобится.

«Конечно, я не прикоснусь к ней. Просто постерегу ночь. И все. Никакого чтения».

Тяжелой поступью я шел к мотелю, горевшему в тусклом свете фонарей настоящим Оком Саурона. Сосны шумели и стучали ветвями, отбивая похоронный марш. В фойе, если так можно было назвать стойку регистрации и два замшелых дивана, Тоня дремала сидя.

— Тонь, — прошептал я, с трудом пропихивая голос через комок, застрявший в горле, потряс за плечо.

Она проснулась, посмотрела на меня сонными глазами и кивнула. Молча встала и поманила меня рукой. Я поплелся следом и чувствовал, как с каждым шагом все больше врастал в пол.

Мы шли молча, Тоня держала в руке сумочку с нашими документами. Я нес остальные вещи, и тяжесть невесомой записной книжки вдавливала в грязненький кавролин.

Номер оказался достаточно просторным, но полупустым: кровать, шкаф и тумбочка с телевизором, сбоку от которой стояло старое кресло и торшер. У входа была и дверь в ванную.

Тоня сразу же отобрала свою сумку и ушла переодеваться. Я уселся в кресло, положил свою сумку на колени, а записная книжка упиралась мне в бедро острым краем словно острием кинжала. Дышать становилось страшно — вдруг по сбивчивому дыханию Тоня бы поняла, что я собирался сделать? Вдруг она бы по глазам увидела? А вдруг уже поняла? И что же будет?

«Ты же не будешь читать. Ты просто подержишь в руках».

— Ты точно не хочешь спать? — вырвала меня из размышлений Тоня, появившаяся из ванной в пижаме.

Я с трудом мог разобрать выражение ее лица в полумраке, но сразу заметил — на нем больше не выделялись темные губы. Она была похожа на призрака.

— Точно, — уверил я и улыбнулся. Вышло криво, но Тоня, кажется, не обратила внимания.

Она проплыла к кровати, вытащила из сумки баночку, налила в стакан воды и накапала что-то из баночки. Залпом выпила и поморщилась.

— Чтобы лучше спать, — пояснила она и уже через пару секунд зевнула.

Это было мое снотворное. Прежний обидчик вдруг стал другом.

Сон свалил ее быстро, и пяти минут не прошло. Тоня не сопела и не храпела, а только тяжело дышала, словно легким было сложно выдавливать из себя воздух.

Я долго просидел в кресле, ноги успели почти онеметь. И сидел бы так дальше, если бы не краешек записной книжки, все продолжавшей упираться мне в бедро.

Мне кто-то беззвучно шептал, уговаривал:

«Действуй, раз решился. Отступать поздно. Давай же! Закончи начатое!»

Я боролся с желанием так долго, как только мог. Щупал книжку через сумку, разгребал вещи и смотрел на обложку, приоткрывал и захлопывал сразу же, боялся даже слово прочитать. Посматривал на Тоню, вслушивался в ее дыхание, размеренное и тихое, и все казалось, что вот-вот оно изменится. Что Тоня проснется, что заметит меня, и тогда… Я даже боялся представить, что могло бы случиться.

Нет, так определенно не могло продолжаться.

Я подошел к Тоне на цыпочках, наклонился к ее лицу. Горячее дыхание манило. Лицо, такое бледное, освещенное полосами чуть проглядывавшего из-за штор лунного света, заставляло смотреть на себя, не отрываясь. И я все стоял, пытаясь успокоиться, и разглядывал, запоминал, словно понимал, что иного случая не представится. Она не проснется, повторял я, не проснется. Повторял и любовался ею, прекрасно понимая, что даже если бы Тоня вдруг распахнула глаза и уставилась на меня в ярости, я бы все равно не отошел ни на шаг. Лицо ее было чистым, очень юным. Волосы во мраке казались живыми лианами, которые кольцами заворачивались на белой наволочке подушки, цеплялись друг за друга и боролись, спутываясь в шар. Бледные губы смутили меня. Странно искривились, словно только они и чувствовали всю мерзость, творившуюся в моих мыслях. Лицо же оставалось мраморным. Во мраке комнаты мне показалось, что выглядела Тоня лет на десять моложе, чем была на самом деле. Я стоял долго, разглядел ее так хорошо, что выучил каждую точечку на фарфоровой коже, каждую морщинку в уголках глаз, которых прежде не замечал. Она казалась такой беззащитной, что я сразу же почувствовал себя отвратительно. Как я мог залезть к ней в душу? Прочитать что-то сокровенное? Пусть даже и с благими намерениями.

Но дневник звал. Кричал, просился, заполнял пустую комнату беззвучным шепотом, который забирался в меня, который с ума сводил.

Мне казалось, что я слышал этот шепот наяву, а не в голове. Что голос, странный и мне прежде никогда не встречавшийся, настаивал на том, чтобы я изменил самому себе. Тому Диме, который никогда бы не влез в чужую жизнь. И новый Дима, тот, кто судорожно ощупывал записную книжку, кто оглядывался и вслушивался в каждый шорох, уже придумал себе сотню оправданий предательства.

Я пытался. Умывался холодной водой, ходил по коридору, пытался избавиться от наваждения. Но ничего не помогло. Порочный шепот доставал меня всюду. Я слышал его из-за каждой двери, из каждого угла коридора, в песне капель из крана, в хриплом покашливании вытяжки. И только рядом с дневником было тихо.

«Ты просто слишком долго спал, Димка. Просто долго спал», — уверял меня голос, принадлежавший, кажется, даже не мне, а кому-то другому. Тому же, кто и шептал мне в коридоре. И настолько стал приятен этот голос, что все сказанное им я принял за необходимость.

И когда мне вновь напомнили о дневнике, я все-таки покорился. Уселся в кресло, отгородившись сумкой, нацепил очки и, прислушиваясь к размеренному дыханию Тони, открыл запретную книгу.