Блуждающий

Мария Валерьева (2024)

Дима Жданов не верил в судьбу, но после загадочной встречи все неотвратимо изменилось. Он отправляется в далекое путешествие в Москву, где становится посвященным в страшную тайну исчезновения девушки, и теперь только от него зависят судьбы не одного, а нескольких человек. Загадки, тайные записи, новые знакомые, Москва, скрытая от глаз обыкновенного человека, и работа на известного литературного критика. Что это, стечение обстоятельств или чей-то план? Но кто захотел, чтобы все было именно так? Это история о людях. О вечной борьбе добра и зла. О любви, дружбе и судьбе, которая является под разными личинами. И о том, что может случиться с опьяненным свободой. Теперь Диме придется не только разобраться в себе и других, но и понять, кто же сильнее: судьба или человек. Ведь мы так часто беспокоимся, что может сотворить судьба. Но редко задумываемся о том, на что на самом деле способен человек.

Глава IV: Дождь с ароматом прощания

— Чего? В Москву? — воскликнул Глеб.

В тот день я пришел на заправку, чтобы написать записку об увольнении. Этого было достаточно: официально меня никто не устраивал, просто папин друг оказался сговорчивый. Работать не надо было, но уйти не попрощавшись с Глебом казалось мне плохой идеей. Все-таки из нас вышел неплохой тандем: я всячески покрывал Глеба, а он не портил мне жизнь.

— Да, родители согласились. Там дядя мой живет, обещал даже в квартиру пустить на первое время, — говорил я, открывая ящик за ящиком в поисках бумаги.

Глеб встал рядом, поставил руки в боки и заглянул мне через плечо.

— Это что ж наплел?

— Я сказал им правду, что хочу попытаться добиться чего-то в жизни. Я же не дурачок какой-то, у меня есть перспективы.

Глеб хохотнул, но сдержанно. Я пихнул его плечом и отошел в сторону.

— Перспективы? Ну да, ты ж у нас типа медалист.

— Смейся сколько угодно. Только вот потом посмотрим, кто смеяться последним будет.

Прошлый вечер стал самым серьезным испытанием в жизни. Сначала я долго придумывал речь, с которой должен был выступить перед родителями. Угробил весь день, перелопатил все сайты, где раздавали советы, зазубрил написанное и не выдавил потом почти ничего из подготовленного.

Сказать, что родители удивились, — ничего не сказать. Они были в шоке. Если бы кто-то сказал им, что их сын, Димка Жданов, который всю жизнь держался за мамину юбку и папину штанину, соберется в одинокое плавание по океану жизни, да еще и выберет для этого Москву, никогда бы не поверили. Но об этом сообщил я. Не верить нет причин.

И все же приняли они мое выступление куда спокойнее, чем могли любые другие родители. Мама сначала сопротивлялась, выговаривала отказ за отказом, слезно восклицала, что не отпустит, а потом, вспомнила, каким рисовала мое будущее в мечтах, и согласилась.

Отец воскликнул, что даже горд мной. Что наконец-то я «стал мужиком», сделал хоть какой-то умный выбор и сделал шаг к московским зарплатам и перспективам. Приятно было слушать его, не совру, но и страшно: как теперь не оправдать таких «мужичьих» ожиданий, явно отличавшихся от всех, что были прежде?

За такое понимание и принятие нужно поблагодарить (что я, в принципе, и сделал), но на душе почему-то было неспокойно. Наверное, я надеялся, что родители запретят, уверят, что и у нас жить неплохо, и вновь укроют крылышком заботы. Что обеспечат еще годами спокойствия. А тут — свобода, вот, Дима, забирай. А я почему-то снова запутался. И пока мама звонила брату и договаривалась о квартире, папа сидел за ноутбуком и спрашивал, купить ли билет на поезд до Москвы и на автобус до ближайшего вокзала, чтобы дать мне впервые побыть «взрослым и самостоятельным мужчиной», я сидел и думал, правильно ли поступаю.

И даже на следующий день не был до конца уверен.

— Я не вру. Они в самом деле не были против.

Самое удивительное: и мысли не возникало, что Тоня не захочет со мной ехать. Будто бы я настолько хороший спутник, что быть расстроенным предстоящим путешествием со мной мог только глупец. А Тоня казалась умной.

Я поставил точку в записке, отложил в сторону и принялся ждать Тоню. Хотел вновь посмотреть в ее болотные глаза и попробовать, утону ли. Прикидывал, что скажу, и видел, как изменится Тонино лицо. Не представлял даже печального, только счастливое.

Но Тоня так и не явилась.

Я просидел на заправке до шести вечера, листал журналы, шарился по полкам, а ее все не было. Часам к четырем позвонил Костику, но он сказал, что приедет позже — они всей семьей проверяли документы, которые нужно взять с собой. И я, устало вздохнув, завалился в кресло, забросил ноги на стол и принялся играть в «ферму» на телефоне. Глеб сидел рядом и болтал с какой-то девушкой, скорее всего, очередной пассией.

На улице мрачно для августа: с утра небо затянули тучи, поля скрылись за темно-серой дымкой, ветер принес запах мокрого асфальта. Дождя все еще не было, но отдаленно слышался гром, осыпавший землю ударами. Взрывы молний виднелись на горизонте, но не спешили нарушать нашего спокойствия. Ветер гладил сухие поля по колоскам и шевелил желтые головки подсолнухов.

Часы, казалось, замедлились, а радио барахлило из-за сильного ветра. Приходилось слушать тишину. Тони не было даже на темном горизонте. Будто бы она уже улетела на тучах к Москве и бросила меня. Хотя, конечно, ничего и не обещала.

Когда заветная цифра шесть укололась о стрелку, я решил-таки уйти, встал и протянул руку Глебу.

— Спасибо за все.

— С чего это ты?

— Ну, так как-то по-человечески. Ты ж хороший напарник, с тобой весело было работать.

— Ну, это, ты не держи зла на меня за июньское, ладно? Я не хотел тебя в воду кидать на вечеринке, просто лишку хватил. Ты тоже кричал зря…

— Ладно, ладно, прощаю! — протараторил я.

— Ну, и тебе тогда спасибо, что прикрывал, — хмыкнул Глеб и пожал мою руку своей лапищей.

Я ушел бы с чистой совестью, но дверь распахнулась, и в помещение, за день пропахшее бутербродами и Глебовым пивом, влетел аромат мокрого асфальта. Я почувствовал еще что-то, но не успел распробовать этот странный запах на кончике языка — повернулся и увидел ее. И потерял дар речи.

В серости уличной грусти она казалась прекраснее.

— Добрый вечер присутствующим, — произнесла Тоня, а голос ее был какой-то хриплый, будто она всю ночь пила ледяную газировку. — Вижу, я вовремя.

— Приветик, душка. — Улыбнулся Глеб и сделал шаг вперед, даже грудь выпятил.

Она даже не взглянула в его сторону. Безмолвный взгляд мертвых глаз был прикован ко мне. С каждым ее шагом я мог разглядеть могильный холод в них все лучше.

— Помнится, я просила узнать, не найдется ли среди твоих знакомых попутчиков для меня. Так что же? — спросила она, подойдя совсем близко. И когда между нами осталось чуть меньше метра, а холод ее глаз будто бы схватил меня за горло, я учуял еще один аромат. Сладкий, такой знакомый, домашний. Кажется, клубники, крыжовника, может, даже малины.

— У тебя ягодные духи? Пахнет чем-то знакомым, — как-то особенно легко спросил я, словно это открытие должно было поразить Тоню.

Тишина, повисшая меж нами, сначала показалась мне приятной, но с каждым мгновением все больше давила, и я быстро понял, какую глупость сморозил.

Тоня лишь хмыкнула, изящными пальцами в серебряных кольцах нащупала на шее одну из цепочек и вытащила из-под рубашки аромакулон в форме черной птицы. Изящный, как и вся Тоня.

— Это ароматическое масло, а не духи. И я задала вопрос, — сухо сказала она и засунула кулон под одежду.

Глеб, стоявший за стойкой, привалившись к стене, гадко хмыкнул.

— Я… Ну, как сказать…

— Словами и побыстрее. Этого будет достаточно.

— Ну, я поспрашивал, и я как бы не нашел никого, и…

— Ты можешь не мямлить? — процедила Тоня.

— Да блин, я поеду! Мне тоже в Москву, я тут подумал, чего искать тогда, если и я есть, а ты ведь меня знаешь. Так что я, если можно, — ответил я. Потом еще и смачно выругался, но про себя: перед девушками ругаться матом было некультурно, если они сами не делали того же.

Тоня как-то странно хмыкнула, безмолвно достала из кармана шорт, вдруг обнаружившихся под рубашкой, телефон, и что-то быстро на нем набрала. Потом впихнула его мне в руки (благо, я не уронил его), и сказала:

— Вбей свой номер и имя, полностью.

— Ты не против? — удивился я.

— Мне все равно. Я готова терпеть любого согласного на мои условия, — ответила Тоня. — Я жду.

— Так ты же знаешь мое имя. Зачем писать?

— Ты задаешь слишком много вопросов, Дмитрий.

— Ну, мы же все-таки попутчики. Надо что-то знать друг о друге. Или… или не надо?

Тоня, чуть склонив голову на бок, ответила:

— Ты ведь правильно сформулировал. Я ищу попутчика, второе лицо, лишние руки и ноги, а не приятеля или друга. Неужели, я высказываюсь неясно?

Глеб даже присвистнул, а я не знал, что и сказать. Вроде как, и не претендовал на свободу или сердце Тони, но отчего-то слушать ее было неприятно.

— Но ведь мы даже не знакомы толком! Нужно же пообщаться, решить какие-то организационные вопросы! — наконец-то выдавил я. — Это же просто гарантии, что мы друг друга не бросим. Ехать-то далеко.

— С чего ты взял, что я не даю гарантий? — сразу же ответила она, изогнув широкую, темную, но аккуратную бровь. На лбу ее не появилось ни единой морщинки.

— Я, ну… Ты же не говорила ничего! Я только твое имя знаю. Как я поеду с незнакомкой?

— Я о тебе тоже ничего не знаю, но меня же не смущает неизвестность. И, как видишь, я не устраиваю истерик.

Я снова призадумался. А ведь действительно, она и не спросила обо мне ничего. И не хотела, судя по холодному безразличию, которым был пропитан голос.

— Ну, а ты спроси, и я отвечу, — предложил я и быстро набрал свой номер. Подписался как «Дима с заправки».

— У меня нет желания анкетировать тебя. Будет нужно — все спрошу. А пока могу лишь уверить — гарантии выполнения нашей сделки я тебе выдам в письменном виде. К моему сожалению, не могу только поставить печать. Но, думаю, перебьешься. Готов ехать сегодня?

Меня как облили. То ли холодность Тони так подействовала, то ли я просто был на нервах, но выпалил со всей злостью, которую только мог наскрести:

— Нет, сегодня я ехать не могу, потому что ты даже не сказала, когда уезжаешь! А я не умею читать мысли!

— Сейчас говорю.

Глеб беззвучно хохотал, облокотившись о стойку, и непонятно было, то ли его тошнило, то ли пучило.

Тоня убрала телефон в карман шорт и поправила рубашку, чуть съехавшую с костистых плеч.

— И ты тоже свой телефон хоть дай. — Я достал свой телефон и сунул Тоне в руки. — И тоже подпишись. Я же недалекий, мало ли, забуду еще, кто меня на заправке подобрал.

Она еле заметно улыбнулась. Нет, это была не та улыбка, какую привыкли видеть на людях. Тонина улыбка была скорее похожа на скривившиеся от мышечной колики губы, оставшимися такими лишь на мгновение, но на тот момент это показалось мне чудом расчудесным. Она быстро вбила номер, подписалась и сохранила. Отдала мне телефон. На экране было написано «Незнакомка с заправки».

— Ты даже имя свое не написала?

— Так легче меня вспомнишь, вдруг тебя контузит, — ответила Тоня без всякой усмешки. — Так ты намерен ехать сегодня или мне ждать до завтра?

Я замялся. План-то уже был готов — не зря исписал половину блокнота. Но вот он был достаточно специфическим. Нормальный человек бы вряд ли пошел на такое. Благо, Тоня нормальной не выглядела.

— Ну, я должен буду доехать до вокзала.

— До вокзала? — Она приподняла бровь.

— Да, тут такое дело… Просто мне родители на автобус билет уже купили, не возвращать же. И они проводят до остановки. Лучше бы, если ты перехватишь меня на вокзале. А там уже все чисто будет, без проблем.

С реакцией у Тони, как я понял, было туго. Она как-то очень долго пялилась в одну точку, а потом посмотрела на меня стеклянными глазами и спросила ровным как линейка голосом:

— Ты не сказал родителям, что уезжаешь в Москву вместе с незнакомцем, и уверил их в том, что сядешь на поезд. Умно. Что же, я тебя недооценивала. Будь по-твоему. Сбрось мне адрес и время.

Чувствовался какой-то подвох, но больше я ничего не услышал.

— Хорошо. Тогда до завтра? — с надеждой спросил я.

— Куда же я теперь денусь, — вздохнула Тоня и направилась прочь. И не успела она дверь открыть, чтобы выйти на улицу, уже затянутую серым мраком, в помещение на всех порах влетел Костя и чуть не сбил девушку с ног.

— Ой, прости! Я не хотел! — воскликнул он, подумав, наверное, что шибанул Тоню дверью, но даже ее не коснулся.

— Не хрустальная, — невозмутимо сказала девушка и прошла мимо, даже не взглянув в нашу сторону, чтобы попрощаться.

Мы трое провожали взглядами черную машину, которая резво развернулась на мокром асфальте и укатила в привычном направлении, оставив на асфальте черные полосы.

— Это кто? — чуть погодя, спросил Костик.

— Попутчица нашего медалиста. Знакомы пару дней, — ответил Глеб и усмехнулся.

— Чего?! Это ты про вот этого незнакомца мне не сказал?

Я поддакнул, счастливо улыбаясь, а друг посмотрел на меня и присвистнул. Наверное, вид у меня был дурацкий.

Глеб, стоявший поодаль, зевнул и сказал:

— Я уже даже рад, что не стал связываться. Пусть она и симпатичная, а поехавшая.

— Не то слово… — согласился Костик

Я так и стоял, довольный.

— Вот ты как, значит. Мне сказал, что просто в купе с кем-то поедешь в Москву! А тут такая дамочка.

— А они на машине поедут, — добавил Глеб.

— На машине?!

— Ага, на вот этой. Ловелас собирается носить энергетики с дисками.

— Ты что, раб какой-то?

— Это он от большой любви.

— Ой, да заткнись! — не выдержал я.

— Ну, теперь я вижу, почему ты наврал, Димка. Еще друг, называется, — бросил вдруг Костик и развернулся, словно хотел было уже уйти.

— Я просто не знал, как сказать!

— Да и сказал бы, как есть! Еду в Москву на машине с дикобразом, которого видел пару раз.

— Зато с красивым дикобразом, — вставил пять копеек Глеб.

— Все равно с дикобразом!

— Уже ничего не исправить! Завтра мы уедем. Разберусь. И вообще, мне пора. Еще вещи нужно собрать до конца.

Костик взглянул на часы — они показывали половину седьмого.

— Ты даже не будешь слушать советов лучшего друга? — спросил он.

— А здесь разве есть смысл слушать советы? Будем выкручиваться из проблем по мере их поступления, — уверил я, кажется, и его, и себя.

Костя пялился на меня, а в нависшей вдруг тишине, не нарушавшейся даже бухтением Глеба, тиканье часов казалось игрой на барабанах.

— Нет, ну что за идиотизм? Да делал бы, что хотел. Зачем мне врать-то? Я что, не пойму?

— Да не знал я, как сказать!

— Не знал он…

Мы постояли еще немного, дожидались, пока температура наших споров спадет и дышать станет легче.

— Ну, не обижаешься? — спросил я первый.

— Не обижаюсь. Даже немного завидую.

— Завидуешь?

— Еще бы! Ты посмотри, в какое приключение ввязываешься! — Улыбнулся Костик по-детски. — Это я трястись с родоками буду в машине, а ты с незнакомой девушкой поедешь! А представь, если ты ее еще и влюбишь в себя! Вот прикол-то будет.

— Да я…

Глеб засмеялся снова, а я покраснел до самых ушей.

— Нет, Дим, я бы тоже рванул. Не с этой только, конечно, а с другой какой-нибудь. С Ленкой из одиннадцатого «Б», например… — мечтательно протянул Костик.

Я молчал.

Костик еще долго придавался мечтам о всех девушках, казавшихся ему особенно привлекательными, и, если бы он снова обо мне не вспомнил, наверное, начал бы уже предполагать, чтобы делал, когда они бы оставались наедине.

Но он вспомнил. И вновь обратился ко мне уже спокойный, позабывший обо всех наших разногласиях.

— Помочь тебе? — сказал Костик и вытащил из кармана две сигареты. — Будешь?

Я, конечно же, отказался. Та первая и последняя сигарета, которую выкурил в шестнадцать, до сих пор, казалось, пузырилась на языке неприятной горькой пленкой.

Я обернулся и сказал Глебу:

— Если ты кому-то разболтаешь…

— Да нафиг ты мне упал.

— Поклянись! Поклянись, что никому не расскажешь!

— Господи… во проблема-то. — Он протянул мне руку. — Клянусь, что не скажу никому, куда ты свалил и с кем. Мне все равно на тебя.

— Хорошо. — Я пожал его руку. — Спасибо тебе. Прости, если что не так.

Глеб смотрел на меня сверху вниз, в глазах его блестело что-то прежде мне не встречавшееся. Сжал руку чуть крепче и — резко отпустил. Хотел что-то сказать, но промолчал.

Мы вышли на улицу, сели на велосипеды. Небо было черным, а вдали так и громыхало.

— Что-то странно он проводил нас.

— Да ладно тебе. Может, ему все-таки завидно. Тоже, наверное, после армии хотел рвануть, а не вышло, — сказал Костик. Он вытащил из кармана зажигалку, закурил. — Но ты не надейся, что просто так уедешь в закат. Я тебе писать буду и эту Медузу Горгону из-под земли достану!

Я улыбнулся, достал из кармана телефон и записал Тоню как «Каменную статую». Это имя подходило ей как нельзя лучше.

Дома мы с Костиком оставили моих родителей разбираться в вещах, в которых оба смутно что-то понимали, ушли из гостиной, оклеенной обоями в цветочек и заставленную комодами с сервизами, из которых никто никогда не пил. У себя в комнате я достал две спортивные сумки, с которыми когда-то ходил на легкую атлетику, и начал упаковывать одежду, уже сложенную в аккуратные стопки.

Костик по-хозяйски залез на подоконник, открыл окно, за которым уже мелко накрапывал дождик, зажег сигарету и закурил. Он забросил ногу на краешек моего стола, а сам откинулся спиной на стену. Молчал долго, все время, пока я укладывал вещи в сумки, а потом спросил:

— С чего ты вообще захотел ехать с ней? Она ж не в твоем вкусе.

Я замялся. Тяжело сказать, почему и кто же был «в моем вкусе».

— Да решил и все.

— Так не бывает. Какая-то причина должна быть.

— А если причины нет?

— Тогда это безумство какое-то.

Я хмыкнул. Отчего-то это определение мне даже понравилось.

— Решился и все. Это возможность уехать, устроиться как-то. Хоть посмотрю, как в Москве живется. Я там в последний раз лет в пятнадцать был, когда наш самолет перенаправили в Домодедово. Так себе, в пробке-то стоять.

— Да помню. Ты в классе потом все уши прожужжал о турецких отелях и московских пробках!

Костик выпустил клубочек дыма на черную улицу. Вдали раздавались раскаты грома. Окно тихо поскрипывало.

Я бросал в сумку рубашки, куртки, джинсы, белье и удивлялся тому, сколько же вещей, оказывается, нужно для жизни.

— Ты ж собирался вернуться в декабре, а копошишься так, будто на всю жизнь уезжаешь, — сказал Костик и выбросил сигарету в лужу под окном. — Ты вообще вернешься?

— Вернусь конечно, куда я денусь.

Я сказал это слишком неуверенно. Костик слез с подоконника, уселся напротив и уставился на меня.

— Ты чего?

— Да так. Ищу в твоем лице вранье. — Улыбнулся он и, вытянув бесконечную руку, достал из-под моего стола рюкзак.

— А что тебе в Москве не нравится?

— Да не в Москве тут дело. В чем-то другом. — Костик помог мне застегнуть рюкзак, который совершенно не хотел закрываться. — И не в Тоне твоей. Я бы даже в апокалипсис в ее машину не залез. Если бы за мной толпа зомби бежала — все равно бы не поехал. Тут что-то другое.

Я замялся. Знал правду, прекрасно понимал, почему хотел уехать. Но так не хотелось признаваться, так что я высказал другу только часть правды:

— Просто все уезжают. Ты — в Рязань, Толик — уже давно в Питере. Останусь — мама будет на мозги капать с универом. Это она в августе такая спокойная, а будет осень, — все, пиши пропало. Будет мне мозг ложечкой выедать, пока я куда-нибудь не поступлю. Да и работа на стройке мне не нравится. Ну что такое стройка? Ну какие кирпичи… Я же умный, чую, способен на большее. Как-то… хочется чего-то классного, понимаешь?

Костик долго-долго смотрел на меня. Его светлые волосы шевелил ветер, врывавшийся через окно, хлопавшее ставнями. Дождь не хотел прекращаться, размазывал по дорогам грязевую кашу.

— Да уж, дело дрянь… — Вздохнул друг.

— Взрослая жизнь. Чего уж тут. — Я улыбнулся и похлопал друга по плечу, словно его надо успокаивать, а не меня.

— Ага, взрослая… Слишком она сложная, эта твоя взрослая жизнь. И чего ты не захотел со мной? Учились бы, веселились!

Я бы ответил ему. Сказал бы, что не хотел обременять родителей тратами и лишними переживаниями. Что не потянул бы медицинский. А учиться где-то одному, без друзей и знакомых, совсем не хотелось. Но — промолчал.