Потерянные надежды

София Эстер (2024)

Когда Адалин Бенито, дочь сицилийского Консильери, приезжает в Нью-Йорк накануне свадьбы своей старшей сестры, она и представить не могла, как изменится её жизнь. Жених сестры, Альдо Амато, дон Нью-Йоркской мафии, воплощение силы и опасности, внезапно становится её мужем после загадочного исчезновения невесты. Их союз становится полем битвы эмоций, тайных желаний и непростительных тайн. Адалин погружается в мир, где нельзя никому доверять, но сердце все чаще тянется к Альдо, который, кажется, знает о ней больше, чем она сама. Но что скрывается за страстным взглядом Альдо? И сможет ли Адалин пережить правду, которая готова разрушить их мир? Любовь и обман, предательство и искупление переплетаются в этой истории о запретной страсти и игре, где ставки выше, чем жизнь.

Глава 8

Адалин

Его губы впиваются в мои, жестоко и беспощадно. Я чувствую, как страх холодными пальцами сжимает моё горло, но это не останавливает его.

Моё сердце колотится, и кажется, что время замедлилось, превращая всё вокруг в болезненную тягучую реальность.

Я пытаюсь дышать, но не могу. Не могу, когда он здесь, так близко. Его сила подавляет меня, лишает воли к сопротивлению.

Мои руки трясутся, и я сжимаю кулаки, но внутри меня что-то ломается. Я больше не могу терпеть. Моя кожа горит от его прикосновений, но вместе с болью приходит вспышка ярости.

Он думает, что может так со мной? Что может просто сломать меня, как игрушку, когда ему вздумается?

Я собираю всю свою оставшуюся силу и отталкиваю его. Его губы отрываются от моих, он смотрит на меня в шоке. И в этот момент я поднимаю руку, вкладывая в этот жест всё, что накопилось внутри — страх, злость, боль.

Моя ладонь резко сталкивается с его щекой, и звук пощёчины разносится по комнате, как гром среди молнии.

Он замер, глядя на меня. В его глазах появляется что-то новое — удивление, злость, и… что-то ещё, тёмное и непонятное. Но я не остаюсь ждать его реакции. Это мой шанс, единственный.

— Ты никогда не должен был трогать меня, — шепчу я, голос срывается, но я стараюсь оставаться сильной.

Не давая ему ни секунды на ответ, я разворачиваюсь и бросаюсь к выходу. Мои ноги несут меня быстрее, чем я думала возможно. Каждый шаг словно уносит меня от этого кабинета, от него.

Я должна убежать, должна выбраться из этого кошмара.

***

По приезду домой я снова как ошпаренная влетела в свою комнату. Воздуха стало намного меньше, как только я закрыла за собой дверь. Я глубоко дышала, но должной помощи это не оказывало.

Господи, как же печет в груди.

На телефоне раздался звонок — мама. Я отключаю, мысленно обнимая её за то, что чувствует меня, даже если находится не рядом.

Взгляд скользит по экрану, но сосредоточиться на чем-то конкретном не получается. Внутри только тягучий комок напряжения, растущий с каждой секундой.

То, от чего я всегда старалась убегать, наступает мне на пятки. И я, чёрт возьми, не могу ничего с этим поделать. Это давит, тянет меня вглубь, будто вязкий песок, из которого невозможно выбраться.

— Адалин? — услышала я обеспокоенный голос мамы за дверью. Чёрт, это слишком неожиданно.

Я застыла. Застыла. Мозг лихорадочно перебирал варианты, но что можно было сделать за считаные секунды? Ничего. Боже, всё вылетело из головы.

— Да? — ответила я, стараясь сделать голос спокойным, но даже сама услышала, как дрогнуло слово.

— Всё в порядке? Твой голос дрожит.

Дерьмо. Почему я подумала, что смогу её обмануть? Она всегда чувствовала меня, даже когда я сама толком не понимала, что творится внутри. И уж точно лучше, чем я бы хотела.

— Нет, но я не готова разговаривать, — призналась я, прежде чем голос сорвался, и слёзы хлынули без спроса.

За дверью снова послышался шум, и я поняла, что она села за дверью.

— Хорошо, я буду рядом с тобой. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя одинокой.

Моё сердце готово было выпрыгнуть из груди от любви к этой женщине, и я расплакалась ещё сильнее. Она оставалась за дверью, но её слова пробивались прямо в мою душу, как теплые лучи солнца сквозь плотные облака.

Быть её дочерью — благо. Иногда я не могла понять, чем заслужила такого замечательного родителя.

Она была моим ангелом и защитником, другом и сестрой, мамой и папой в одном лице. Как будто весь мир находился в её руках, и в любой момент она могла прикрыть меня этим миром от всего зла.

Она всё ещё сидела за дверью, не торопясь вторгаться в моё пространство. Она всегда так делала, давая мне возможность самой решить, когда открыться.

— Всё точно так же, мам, — пробормотала я с тяжёлым вздохом, — Я ужасный человек.

За дверью было тихо, слишком тихо. Она молчала, но я знала, что она там.

— Почему ты так думаешь? — спросила она наконец.

— Потому так и есть, — прошептала я, — Я даже не могу винить в этом кого-то еще. Только себя.

— Я думаю, что ты просто человек, детка, — сказала она, — Человек, который запутался, но пытается сделать правильно.

Я снова зарыдала, бессильно сжимая колени руками.

— А что, если «правильно» больше не существует?

— Оно всегда существует. Просто иногда выглядит иначе, чем нам бы хотелось.

Ее слова обжигали. Я знала, что она не говорит прямо. Она не скажет этого, потому что ровно так же любит Беатрис.

Я никогда не слышала осуждений за свои чувства, только понимание. Прощение, которое я сама себе не могла позволить.

— Это больно, мама, — призналась я, не скрывая больше перед ней своих слез, — Иногда я просто хочу ничего не чувствовать. Было бы легче.

— Может быть, — мягко ответила она, — Но это не ты, кнопка. Ты всегда чувствовала глубоко. И это то, что делает тебя такой особенной.

Я молчала, не зная, что сказать.

— Может, нужно еще больше времени? Это так неправильно, — тихо добавила я.

— Здесь нет неправильных чувств, детка. Никогда не было.

— Спасибо, — только и смогла прошептать я.

— Отдохни, — сказала мама, — Я оставлю тебя, но хочу, чтобы ты помнила — я всегда рядом. Ты сильная девочка, il mio grande amore.Я горжусь тобой.

Ее шаги стихли в коридоре. Закрываю лицо руками и дышу глубоко, чтобы успокоить дыхание. Слабо, но получается.

Я иду к своей кровати, чувствуя, как напряжение постепенно уходит, оставляя после себя пустоту. Через мгновение замечаю, какой хаос царит в моей комнате.

Стон разочарования сорвался с моих губ раньше, чем я успела осознать, что делаю.

Не зря я называла это место своим убежищем. Здесь я держала оборону от всего внешнего мира — прислуги, чужих людей, и даже от семьи, если это было нужно. На пальцах можно было пересчитать тех, кому позволялось сюда входить.

Соответственно, уборку я делала сама. Не потому, что мне не предлагали помощи, а потому, что это был мой способ навести порядок не только вокруг, но и внутри себя.

Со временем это превратилось в своеобразную терапию. Складывая одежду или вытирая пыль, я успокаивалась.

И вот сейчас я встала, закатала рукава и взялась за дело.

***

К ужину я спустилась на первый этаж, где меня уже ждали родители, готовые поинтересоваться моим самочувствием и обсудить некоторые планы.

До определенного времени стол заполнился звуками: звоном вилок и фарфора, тихие шуршания салфеток и осторожные вздохи. Дедушка и бабушка улетели на один день в Бостон, чтобы навестить своих друзей, поэтому нас было только четверо.

Мы с Беатрис старались есть медленно, чтобы не привлекать к себе внимания, но отец сам нашел способ прервать это мнимое спокойствие.

— Как дела с подготовкой к свадьбе, Беатрис? — его голос прорезал тишину, как острие ножа.

Сестра подняла глаза, на ее лице быстро заиграла уверенность, но я заметила, как ее руки слегка подрагивали, когда она отложила вилку.

Снова играла роль спокойной и собранной. Но она могла, привыкла.

— Все идет по плану, папа, — выдавливает привычную, идеальную для таких ситуаций, улыбку, — Мы с мамой сегодня проверили ресторан, и флорист уже согласовал детали с организаторами.

— «Согласовал», — повторил он с легким оттенком недовольства, откладывая приборы. Его взгляд замер на сестре, холодный и цепкий. — Почему это звучит так, будто ты сама, черт возьми, не контролируешь ситуацию?

— Но я контролирую, — поспешно ответила она, стараясь сгладить неловкость. — Просто… доверила некоторые задачи специалистам.

— Доверила? — его бровь приподнялась, и я почувствовала, как в комнате стало ещё холоднее. — Это твоя свадьба, Беатрис. Твой долг — удостовериться, что всё будет идеально. Или ты хочешь выставить нашу семью посмешищем.

Ее голос дрогнул, но она сжала губы и постаралась не показывать слабость.

— Конечно, нет, — прошептала она, но я знала, что эти слова не убедили ни его, ни её саму.

— Тогда перестань полагаться на других. Я не потерплю халатности. Этот союз важен для всей семьи, а не только для тебя.

Я сжала вилку чуть крепче, но не подняла головы. Это был его обычный способ разговаривать. Он высекал слова молотом, и каждый укол попадал точно в цель.

В его голосе не было ни грамма тепла, только жёсткость, требующая подчинения и идеальной дисциплины.

— Кстати, — продолжил он, сменив мишень. Теперь его взгляд упал на меня. — Адалин, ты могла бы уделять больше внимания подготовке. Помочь сестре, вместо того чтобы заниматься своими делами.

— Конечно, папа, — я ответила ровно, хотя внутри всё кипело. Тошнота поднималась, но я сдержалась.

Помощь Беатрис не была проблемой, проблемой был он. Удивительно, что это все эти манипуляции на его взгляд — проявление заботы.

— Ты слишком много времени тратишь на свои мелкие проблемы, — продолжил он, не обращая внимания на мой напряженный взгляд. — Ты думаешь, что у тебя есть время на своё. Но семья важнее. Ты должна понимать это.

Мне не оставалось ничего, кроме как кивнуть. Я ощутила взгляд сестры, который был таким же тяжелым и осуждающим, как ее молчание.

Беатрис никогда не показывала слабости. Её лицо всегда оставалось холодным, беспристрастным, как каменная маска, которая не знала ни боли, ни сожаления.

В отличие от меня, её мягкие черты не были оружием — они были обманом. В её мире не было места для слабости, для нежности, для этого пустого стремления к покою. Она выбирала путь жёсткости, путь расчёта и точных шагов.

Именно поэтому она и стала юристом, потому что её разум был строгим и ясным, а её принципы — чёткими. В её мире не было места для эмоций, и она не искала ни сочувствия, ни оправданий.

Я же на её фоне была слабачкой.

Пока она знала, как дать отпор — даже если это был молчаливый вызов, — я всё ещё училась избегать удара, не попадая под его вес. Пряталась за вежливостью, за пустыми словами согласия, за своим фарфоровым щитом, который казался таким хрупким, что треск мог быть слышен при малейшем ударе.

Я многое пережила, многое отдала, чтобы сохранить этот хрупкий баланс.

Жизнь научила меня прятать свои чувства, не показывать слабости. Но чем больше я скрывала, тем больше я чувствовала, как этот груз становится тяжелее, как уходит последние силы, чтобы не сломаться.