Воспоминания из неволи

Tem Noor (2024)

Жизнь главного героя, выходца из Казахстана, переворачивается, когда его арестовывают в Сан-Франциско по ордеру Интерпола за махинации, причинившие многомиллионный ущерб. Он оказывается в иммиграционной тюрьме США, а затем его отправляют на родину, где его ждёт жестокая реальность: изоляторы и исправительная колония. Герой сталкивается с криминальными группировками, унижениями и суровыми порядками, но сохраняет свои принципы и внутреннюю стойкость. Это история о человеке, который, несмотря на испытания, сумел сохранить своё достоинство и остаться верным себе в условиях, где каждый день — борьба за выживание.

Глава 22

Душа-де, как в темнице, заперта в дьявольской плоти, страдает в ней и мучится.

— Павел Иванович Мельников-Печерский, «На горах»

Несмотря на прошедшие годы, холодок в груди по-прежнему охватывает меня при воспоминании о тех мрачных тюремных учреждениях, где мне довелось побывать. Снаружи эти здания выглядели вполне прилизано, ничем не отличаясь от соседних — лишь устрашающая вывеска «Учреждение Комитета уголовно-исполнительной системы» недвусмысленно намекала на их суровое предназначение. Но за этими дверями царил ледяной хаос безразличия, где судьбы людей, как сломанные игрушки, превращались в безликие дела, заботливо сложенные в папки архивов.

Каждый, кому не повезло нарушить закон и попасть в жернова казахстанской правоохранительной системы, неизбежно ощущает ту удушающую атмосферу страха и напряжения, что царит за стенами этих зданий. Здесь начинается свой «Дантовский путь», первая ступень которого — районное отделение полиции с его пресловутыми «обезьянниками», где царит теснота, антисанитария и подавляющее безразличие.

Следующий этап — изолятор временного содержания (ИВС), где задержанный проводит до трёх дней, ожидая решения о своей судьбе. Роль вершителя правосудия здесь принадлежит следственному судье, который либо санкционирует дальнейший арест сроком на два месяца в следственном изоляторе (СИ), либо отпускает обвиняемого. Эти два месяца — время, предоставленное правоохранительным органам для сбора доказательств, на основании которых будет выстроена линия обвинения.

Судебный процесс — логическое завершение этого цикла. Прокурор представляет обвинение, адвокат защищает интересы подсудимого, а судья, взвешивая все аргументы, выносит приговор. В реальности казахстанской системы правосудия шансы на оправдание ничтожно малы: трое из четырёх подсудимых получают судимость. Если попал в СИ, почти наверняка выйдешь оттуда с приговором — таков непреложный закон этой системы.

Оказавшись внутри ИВС, меня охватило стойкое ощущение, что я попал в чрево гигантского насекомого. Всё здесь — от запахов до скрипов — напоминало о какой-то странной, ползучей жизни, затаившейся в этих стенах. В изоляторе временного содержания, где мне предстояло провести три бесконечных дня, витал удушающий запах — то ли сырости, то ли застоявшихся нечистот. Полы, сколоченные из старых, потемневших досок, жалобно скрипели при каждом шаге. Сквозь щели в деревянных рамах, облупленных до кратеров лопнувшей краски, слышался тоскливый вой ноябрьского ветра.

После тщательного, унизительного обыска, который проводили хмурые надзиратели, недовольные тем, что их потревожили в такой поздний час, нас распределили по разным камерам, расположенным на этаже ниже. Там царила та же непроглядная тьма, что и в машине, на которой нас привезли, и тот же ледяной холод. От удушливого запаха плесени и гниения дыхание сбивалось, и мне приходилось усилием воли подавлять тошноту.

Вот она — моя первая камера! Железные двухъярусные койки, уныло стоявшие вдоль обеих стен, сразу же привлекли внимание. Вход закрывали две массивные двери: первая — тяжёлая, вздувшаяся от времени железная плита, вторая — решетчатая. Окраска камеры — едкий пятнистый узор из ржавчины и чёрных следов от сварки — покрывала всё: двери, стол, металлические перегородки. Этот угнетающий вид довершало некое подобие вентиляционного люка с такой же проржавевшей решеткой над входом.

Справа от двери стоял громоздкий железный стол, на котором валялись следы недавнего застолья — обёртки от конфет, крошки печенья, две алюминиевые кружки солдатского образца. В одной кружке виднелись остатки остывшего чая, в другой тлела недокуренная сигарета. Всё это придавало ощущение, будто люди здесь внезапно бежали, как при землетрясении, не успев даже закончить трапезу.

В камере, в отличие от коридора, горел яркий свет. Но даже при этом я не сразу заметил фигуру, лежавшую на одной из нижних коек в углу. Человек, укрывшись правой рукой, крепко спал, громко храпя, не обращая никакого внимания на моё появление. Я настороженно всматривался в его лицо и руки, и тут мне бросились в глаза многочисленные пурпурные гематомы, которые уродливо покрывали открытые участки его кожи.