В водовороте

Барон, как мы видели, был очень печален, и грусть его проистекала из того, что он день ото дня больше и больше начинал видеть в себе человека с окончательно испорченною житейскою карьерою. Где эта прежняя его деятельная, исполненная почти каждогодичным служебным повышением жизнь? Где его честолюбивые мечты и надежды на будущее? Под сенью благосклонного крыла Михайла Борисыча барон почти наверное рассчитывал сделаться со временем сановником; но вдруг колесо фортуны повернулось иначе, и что теперь вышло из него? Барону совестно даже было самому себе отвечать на этот вопрос. Сближаясь с Анной Юрьевной, он первоначально никак не ожидал, что об этом так скоро узнается в обществе и что это поставит его в столь щекотливое положение. Барон судил в сем случае несколько по Петербургу, где долгие годы можно делать что угодно, и никто не будет на то обращать большого внимания; но Москва оказалась другое дело: по выражениям лиц разных знакомых, посещавших Анну Юрьевну, барон очень хорошо видел, что они понимают его отношения к ней и втайне подсмеиваются над ним. Другое бы дело, — рассуждал он, — если б Анна Юрьевна вышла за него замуж, — тогда бы он явился представителем ее богатства, ее связей, мог бы занять место какого-нибудь попечителя одного из благотворительных учреждений и получать тут звезды и ленты, — словом, занял бы известное положение. Но Анна Юрьевна всегда только отшучивалась, когда он намекал ей на замужество. Появление Жуквича окончательно напугало барона: недаром точно каленым железом кто ударил в грудь его при первых же словах князя об этом господине. Жуквич показался барону весьма красивым, весьма пронырливым и умным, и, вдобавок к тому, Анна Юрьевна, с заметным удовольствием разговаривавшая с Жуквичем на обеде у князя, поспешила сейчас же пригласить его к себе на вечер. Очень естественно, что она может заинтересоваться Жуквичем и пропишет барону отставку; в таком случае ему благовиднее было самому убраться заранее, тем более, что барон, управляя совершенно бесконтрольно именьем Анны Юрьевны, успел скопить себе тысчонок тридцать, — сумма, конечно, не большая, но достаточная для того, чтобы переехать в Петербург и выждать там себе места. Все это барон обдумывал весь вечер и всю бессонную ночь, которую провел по приезде от князя, и, чтобы не томить себя долее, он решился на другой же день переговорить об этом с Анной Юрьевной и прямо высказать ей, что если она не желает освятить браком их отношений, то он вынужденным находится оставить ее навсегда. Но такое решение все-таки было довольно сильное, и барон очень затруднялся — с чего именно начать ему свое объяснение с Анной Юрьевной, а потому невольно медлил идти к ней и оставался у себя внизу часов до трех, так что Анна Юрьевна, еще вчера заметившая, что барон за что-то на нее дуется, обеспокоилась этим и несколько раз спрашивала людей:

— Да что барон делает и нейдет ко мне?

— У себя сидят-с, — отвечали ей те.

Терпенье Анны Юрьевны лопнуло: она сама решилась идти к нему.

Тяжело и неловко спустившись по винтообразной лестнице вниз, Анна Юрьевна вошла в кабинет к барону, где увидела, что он, в халате и с бледным от бессонницы лицом, сидел на одном из своих диванов.

— Ты болен? — спросила она, вглядываясь в него.

— Нет, не болен! — отвечал барон.

— Отчего ж нейдешь ко мне наверх? Ух, задохнулась совсем! — присовокупила Анна Юрьевна, усаживаясь на другом диване.

Барон некоторое время заметно колебался.

— Я все обдумывал одно мое предположение… — заговорил он, наконец, серьезным и каким-то даже мрачным голосом. — Признаюсь, играть при вас ту роль, которую я играл до сих пор, мне становится невыносимо: тому, что я привязан к вам по чувству, конечно, никто не поверит.

— Да и верить тому нельзя, — перебила его Анна Юрьевна: — меня по чувству в молодости только и любил один мужчина, да и то потому, что дурак был!

— Вот видите!.. Вы сами даже не верите тому!.. — продолжал барон. — Чем же я после этого должен являться в глазах других людей?.. Какой-то камелией во фраке!

— Ну, что за пустяки, — произнесла Анна Юрьевна, хотя в душе почти сознавала справедливость слов барона. — Но как же помочь тому? — прибавила она.

— Очень просто, — отвечал барон, — я несколько раз намекал вам, что положение мое будет совершенно другое, когда вы… (барон приостановился на некоторое время), когда вы выйдете за меня замуж и мы обвенчаемся.

Анна Юрьевна при этом захохотала.

— Quelle absurdite!.. [Какая нелепость! (франц.).] Что еще выдумал!.. — сказала она.

— Если вы находите, что это абсурд с моей стороны, то я завтра же буду иметь честь пожелать вам всего хорошего и уеду в Петербург.

— Oh, folie!.. [О, сумасбродство! (франц.).] — воскликнула Анна Юрьевна с испугом. — Но я без смеха вообразить себе не могу, как я, такая толстая, надену венчальное платье!

— Венчальное платье можете не надевать: мы сделаем это очень скромно.

— Наконец, я прямо тебе скажу: j'ai peur du mariage!.. [Я боюсь замужества! (франц.).] Меня муж, пожалуй, бить станет: зачем я, старая хрычовка, замуж шла!..

— Нет, я вас бить не стану! — произнес барон с некоторым чувством.

— Когда же ты хочешь, чтоб я вышла за тебя?

— Чем скорее, тем лучше, — хоть на этой же неделе.

— Ха-ха-ха! — опять начала смеяться Анна Юрьевна. — Я все не могу представить себе невестою себя! Бочка сороковая этакая — невеста!..

Барон на это молчал: он видел уже, что Анна Юрьевна согласится выйти за него замуж.

— Потом-с, — продолжал он, помолчав немного, — женясь на вас, я окончательно обрубаю для себя всякую иную житейскую карьеру и, покуда вы будете сохранять ко мне ваше милостивое внимание, я, без сомнения, буду всем обеспечен; но, может быть, в одно прекрасное утро… наперед испрашиваю извинения в моем предположении… в одно утро, несмотря на то, что я буду муж ваш, вы вздумаете сказать мне: «Убирайтесь вон!» — и я очучусь на голом снегу, ни с чем…

— За что же я скажу тебе это?

— Да хоть за то, что вам понравится какой-нибудь другой мужчина.

— Вот что выдумал!.. Понравится другой мужчина! Знаю я вас: vous etes tous les memes mauvais et dete-stables! [вы все одинаково дурны и отвратительны! (франц.).]

— Не ручайтесь, Анна Юрьевна, не ручайтесь! — сказал барон опять с некоторым чувством. — Ни один человек не может сказать, что он будет завтра!

— А я могу, потому что я стара…

Барон пожал плечами.

— Не настолько, мне кажется, еще… а потому я просил бы вас обеспечить меня при жизни и хоть небольшую часть вашего состояния передать мне.

— Да изволь, если уж это так тебя беспокоит! — сказала, слегка усмехнувшись, Анна Юрьевна. — Я, пожалуй, когда ты сделаешься моим мужем, и на остальное мое именье дам тебе завещание!.. Что мне каким-то родственникам моим, шелопаям, оставлять его.

— Благодарю вас за это! — произнес барон и, встав со своего места, поцеловал у Анны Юрьевны руку.

— Ах, однако, какой ты плут! — сказала она ему, погрозя пальцем.

— Что делать!.. — отвечал барон, улыбаясь. — Еще Грибоедов сказал, что «умный человек не может быть не плут». [«умный человек не может быть не плут» – слова Репетилова в четвертом явлении IV действия «Горя от ума»: «Да умный человек не может быть не плутом».]

— Ну да, оправдывайся Грибоедовым! — произнесла Анна Юрьевна и больше не в состоянии была шутить: предложение барона заметно ее встревожило; лицо Анны Юрьевны, как бы против воли ее, приняло недовольное выражение, так что барон, заметив это, немножко даже струхнул, чтоб она не передумала своего решения.

— Но, может быть, вам жаль переменить ваше графство на баронство? — спросил он ее как бы несколько шутя.

— Э, стану я об этом жалеть! — проговорила Анна Юрьевна почти презрительным тоном. — Жаль мне моей свободы и независимости! — присовокупила она с легкой досадой.

— Вы нисколько и не утратите ее! — возразил барон.

— Увидим! — отвечала, вздохнув, Анна Юрьевна и вскоре ушла наверх в свой будуар, где продолжала быть задумчивою и как бы соображающей что-то такое.

Барон, напротив, оставшись один, предался самым приятным соображениям: Анна Юрьевна, конечно, передаст ему при жизни довольно порядочную долю своего состояния; таким образом жизнь его устроится никак не хуже того, если бы он служил все это время и, положим, дослужился бы даже, что почти невероятно, до министров; но что же из этого? Чтобы долго удержаться на этом щекотливом и ответственном посту, надобно было иметь или особенно сильные связи, или какие-нибудь необыкновенные, гениальные способности; но у барона, как и сам он сознавал, не было ни того, ни другого; а потому он очень хорошо понимал, что в конце концов очутится членом государственного совета, то есть станет получать весьма ограниченное содержание. Без сомнения, в этом случае больше бы удовлетворилось его самолюбие и он бы больше стяжал в жизни почестей. «Но если здраво рассмотреть, что такое в сущности все эти мундиры шитые, кресты, ленты и даже чины?.. Одна только мишура и громкие слова!» — философствовал барон. Кроме того, идя по служебному пути, он не скопил бы тридцати тысчонок, которые теперь покоились у него в кармане и которые он, продолжая управлять именьем Анны Юрьевны, надеялся еще увеличить; не было бы впереди этого огромного наследства, которое она обещалась завещать ему. Конечно, как женщина, Анна Юрьевна была не совсем привлекательна. «Но нельзя же, чтобы в жене соединились все достоинства!» — утешал себя и в этом случае барон.

Часам к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен. Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, — словом, заметно начинал чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.

Вскоре приехали князь и Елена. Анна Юрьевна только перед самым их появлением успела кончить свой туалет и вышла из своей уборной. Вслед за князем приехал и Жуквич.

— Здравствуйте, здравствуйте! — говорила Анна, Юрьевна, пожимая всем им руки. — Пойдем, однако, князь, со мной на минуту, — мне нужно переговорить с тобой два — три слова! — присовокупила она и, взяв князя под руку, увела его в свой будуар.

Барон догадался, что разговор между ними будет происходить о предстоящей свадьбе, а потому тихими шагами тоже пошел за ними. Комнаты в доме Анны Юрьевны были расположены таким образом: прямо из залы большая гостиная, где остались вдвоем Жуквич и Елена; затем малая гостиная, куда войдя, барон остановился и стал прислушиваться к начавшемуся в будуаре разговору между князем и Анной Юрьевной.

— Ты знаешь, — начала она, как только они уселись, — я замуж выхожу.

— Вы?.. Но за кого же?.. — спросил князь удивленным голосом.

— Конечно, за барона! — отвечала Анна Юрьевна.

— Зачем вам это понадобилось? — продолжал князь.

— Он пристал; он этого требует!

— А, вот что! — произнес князь, почесав у себя за ухом.

— Говорит, что его положение в обществе неприлично. И точно что, — сам согласись, — оно не совсем ловкое.

— Он это положение, я думаю, прежде бы должен был предвидеть, — заметил князь.

— Да, но оно сделалось теперь ему невыносимым.

Князь сомнительно усмехнулся.

— Я хотела тебя спросить об одном, — присовокупила Анна Юрьевна, — не зол ли он очень? Может быть, он скрывает от меня это… Tu le connais de longue date; c'est ton ami. [Ты его знаешь издавна; это твой друг (франц.).]

При этом вопросе Анны Юрьевны барон весь превратился в слух.

— Нет, не зол! — отвечал князь протяжно.

— А что же он? — спросила Анна Юрьевна, поняв, что князь тут кое-чего не договаривает.

— По-моему, во-первых, он пуст, а потом подловат немного, — извините, что я так выражаюсь! — заключил князь.

— Ничего! — отвечала Анна Юрьевна.

Барон невольно даже отшатнулся от драпировки, к которой приложил свое ухо.

— Это еще ничего! — продолжала Анна Юрьевна. — Но я боюсь, чтобы он капризничать, командовать надо мной не стал очень.

— Вы сами ему не поддавайтесь, — возразил ей князь.

— Я не поддамся, конечно… Я помню, как и тот мой муж вздумал было на меня кричать, что я долго одеваюсь на бал, я взяла да банкой с духами и пустила ему в лицо; но все же неприятно иметь в доме бури, особенно на старости лет…

— Но отчего барон так вдруг вздумал требовать вашей руки?.. От ревности, что ли? — спросил князь, слегка усмехаясь.

— C'est possible!.. Je n'en sais rien! [Это возможно! Я этого не знаю! (франц.).] — отвечала, усмехнувшись, Анна Юрьевна. — И требует еще, чтоб я, выйдя за него, отдала ему часть моего состояния.

— Состояния, однако, требует?.. Не дурак, значит, он.

— Какой дурак!.. Он очень умный и расчетливый человек, но это бог с ним! Я ему дам; а главное, скажи, как по нашим законам: могу я всегда отделаться от него?

— Почему же не можете?.. Можете!

— Par consequent tu m'eneourage! [Следовательно, ты меня поощряешь! (франц.).] — заключила Анна Юрьевна.

Князь некоторое время подумал.

— Ничего особенного не имею сказать против того! — проговорил он, наконец.

Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная мысль. Ему пришло в голову, что барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича с Еленой с глазу на глаз, чего князь вовсе не желал.

— Итак, все? — сказал он, вставая.

— Все! — отвечала Анна Юрьевна.

Барон в эту минуту юркнул, но не в большую гостиную, а через маленькую дверь во внутренние комнаты. Несмотря на причиненную ему досаду тем, что тут говорилось про него, он, однако, был доволен, что подслушал этот разговор, из которого узнал о себе мнение князя, а также отчасти и мнение Анны Юрьевны, соображаясь с которым, он решился вперед действовать с нею.

Князь недаром беспокоился: у Елены с Жуквичем, в самом деле, происходил весьма интимный разговор. Как только остались они вдвоем в гостиной, Елена сейчас же обратилась к Жуквичу.

— Вы, однако, не дочитали мне письма, которое вчера получили.

— Я ж его привез сюда! — отвечал Жуквич и, вынув из кармана письмо, подал его Елене.

Елена принялась читать письмо, а Жуквич стал ходить взад и вперед по комнате, с целью, кажется, наблюдать, чтобы не вошел кто нечаянно.

Елена, дочитав письмо, изменилась даже вся в лице.

— Это ужасно! — произнесла она.

Жуквич молча принял от нее письмо и положил его снова в карман: грусть и почти скорбь отражались в глазах его.

— Надобно как можно скорее пособить им, — сказала Елена стремительно.

— А чем?.. — возразил ей печальным голосом Жуквич. — У меня ж ничего нет! Все взято и отнято правительством!

— У меня тоже решительно ничего нет, — подхватила Елена, смотря себе на гуттаперчевые браслеты и готовая, кажется, их продать. — Но вот чего я не понимаю, — продолжала она, — каким образом было им эмигрировать, не взяв и не захватив с собой ничего!

— Одним нечего было захватить, — ответил с грустною улыбкой Жуквич, — другие ж не успели.

— В таком случае я лучше бы осталась дома и никуда не пошла.

— Да, но человеку жить желается, — его ж инстинкт влечет к тому; остаться значило — наверное быть повешену.

— Потом еще, — допытывалась Елена, — они жили до сих пор!.. Этому уже лет пять прошло, как они эмигрировали; но отчего они вдруг все разорились?

— О, тому причина большая есть!.. — подхватил Жуквич. — До последнего времени правительство французское много поддерживало… в Англии тоже целые общества помогали, в Германии даже…

— А теперь, что же, они прекратили эту помощь?

Жуквич грустно склонил при этом свою голову.

— Теперь прекратили!.. Прусско-австрийская война [Прусско-австрийская война – война, начавшаяся 16 июня 1866 года и закончившаяся 23 августа того же года победой Пруссии, заставившей Австрию выйти из Германского союза и передать Италии Венецианскую область.] как будто ж всему миру перевернула голову наизнанку; забыли ж всякий долг, всякую обязанность к другим людям; всем стало до себя только!..

— Ужасно! — повторила еще раз Елена. — Нельзя ли в Москве составить подписку в пользу их?.. Я почти уверена, что многие подпишутся.

— В Москве ж… подписку в пользу польских эмигрантов?.. Что вы, панна Жиглинская! — почти воскликнул Жуквич.

Елена сама поняла всю несбыточность своего предположения.

— В таком случае составьте подписку только между поляками московскими, — те должны отдать все; я хоть полуполька какая-то, но покажу им пример: я отдам все мои платья, все мои вещи, все мои книги!

— И все это будет такая ж крупица в море, — произнес Жуквич. — Вы прочтите: двести семейств без платья, без крова, без хлеба!..

У Жуквича при этом даже слезы выступили на глазах; у Елены тоже они искрились на ее черных зрачках.

— Ну, так вот что! — начала она. — Я просто скажу князю, чтобы он послал им денег сколько только может!

— О, нет, нет!.. — опять воскликнул Жуквич, кивая отрицательно головой. — Вы ж не знаете, какой князь заклятый враг поляков.

— Тут дело не в поляках, — отвечала Елена, — а в угнетенных, в несчастных людях. Кроме того, я не думаю, чтоб он и против поляков имел что-нибудь особенное.

— Против ж поляков он имеет!.. Я могу вам это доказать ясно, как божий день, из его заграничной жизни.

— Пожалуйста, я никогда ничего подобного от него не слыхала! — проговорила Елена с заметным любопытством.

Жуквич некоторое время медлил и как бы собирался с мыслями.

— Это было ж в Лондоне, — начал он, заметно приготовляясь к длинному рассказу. — Я ж сам, к сожалению, был виновником тому, что произошло… Был митинг в пользу поляков в одной таверне!.. Восстание польское тем временем лишь началось… Я только прибыл из Польши и, как живой свидетель, под влиянием неостывших впечатлений, стал рассказывать о том, как наши польские дамы не совсем, может, вежливо относятся к русским офицерам… как потом были захвачены в казармах солдаты и все уничтожены… Вдруг князь, который был тут же, вскакивает… Я передаю ж вам, нисколько не преувеличивая и не прикрашивая это событие: он был бледен, как лист бумаги!.. Голос его был это ж голос зверя разъяренного. «Если ж, говорит, вы так поступаете с нашими, ни в чем не виноватыми солдатами, то клянусь вам честью, что я сам с первого ж из вас сдеру с живого шкуру!» Всех так ж это удивило; друзья князя стали было его уговаривать, чтобы он попросил извиненья у всех; он ж и слушать не хочет и кричит: «Пусть, говорит, идут со мной ж на дуэль, кто обижен мною!..»

Елена слушала Жуквича с мрачным выражением в лице: она хоть знала нерасположение князя к полякам, но все-таки не ожидала, чтобы он мог дойти до подобной дикой выходки.

— Это, может быть, тогда произошло под влиянием какой-нибудь случайной минуты, но теперь, я надеюсь, этого не повторится, — проговорила она.

— Вы думаете ж? — спросил ее Жуквич.

— Совершенно уверена в том! — отвечала Елена.

— Разве ж красота женская способна так изменить человека? — сказал, пожимая плечами, Жуквич. — А я ж полагаю, что князь мне будет даже мстить, что я передал вам о положении моих несчастных собратов.

— Но чем он может мстить вам?.. Не донос же он на вас сделает, — возразила ему Елена, уже обидевшись за князя.

Разговор их при этом должен был прекратиться, потому что в гостиную вошли Анна Юрьевна и князь. Сей последний, как только взглянул на Елену, так сейчас догадался, что между ею и Жуквичем происходила весьма одушевленная и заметно взволновавшая их обоих беседа. Такое открытие, разумеется, не могло быть ему приятным и придало ему тревожный и обеспокоенный вид. Анна Юрьевна тоже явилась какая-то все еще расстроенная, да и барон, вскоре пришедший, никак не мог скрыть неприязни, которая родилась у него против князя за его отзыв о нем. Вечер, вследствие всего этого, начал тянуться весьма неодушевленно, и даже превосходнейшим образом приготовленное мороженое никого не развлекло: хозяева и гости очень были рады, когда приличие позволило сим последним двинуться по домам.

Князя до того мучила замечаемая им интимность между Еленой и Жуквичем, что он, едучи в карете с нею, не утерпел и сказал ей:

— Когда я вчера возвратился домой поутру и входил в гостиную, то случайно, конечно, видел в зеркало, что Жуквич вам читал какое-то письмо.

— Да, читал! — отвечала Елена, нисколько не смутившись.

— Но от кого же это письмо и какого рода? — спросил князь.

— Об этом много говорить надобно, а я сегодня слишком утомлена для того.

— Но вы, однако, мне скажете это?

— Непременно, — отвечала Елена.

У князя точно камень спал с души.

— А когда именно скажете? — присовокупил он.

— Завтра, вероятно! — отвечала Елена.

Она хотела прежде обдумать хорошенько, с чего ей начать и как лучше подействовать на князя, который, со своей стороны, убедясь, что между Еленой и Жуквичем начались не сердечные отношения, а, вероятно, какие-нибудь политические, предположил по этому поводу поговорить с Еленой серьезно.