В водовороте

Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот день, когда у князя Григорова должен был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее были не причесаны, лицо не подбелено. Барон был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти.

— Я вам давно говор, — начал он в одно и то же время грустным и насмешливым голосом, — что в этой проклятой Москве задохнуться можно от скуки!

— Что же, в Петербурге вашем разве лучше? — возразила ему Анна Юрьевна.

— Без всякого сомнения!.. Там люди живут человеческой жизнью, а здесь, я не знаю, — жизнью каких-то… — «свиней», вероятно, хотел добавить барон, но удержался.

— Ужасно какой человеческой жизнью! — воскликнула Анна Юрьевна. — Целое утро толкутся в передних у министров; потом побегают, высуня язык, по Невскому, съедят где-нибудь в отеле протухлый обед; наконец, вечер проведут в объятиях чахоточной камелии, — вот жизнь всех вас, петербуржцев.

— То для мужчин, а для женщин мало ли есть там развлечений: отличная опера, концерты, театры.

— Все это и здесь есть; но я не девчонка какая-нибудь, чтобы мне всюду ездить и восхищаться этим…

— В таком случае, поедемте за границу, — сказал ей на это барон: последнего он даже еще больше желал.

— Вам за границей в диво побывать!.. Вы никогда там не бывали; mais moi, j'ai voyage par monts et par vaux!.. [но я, я путешествовала по горам и долам!.. (франц.).] Не мадонну же рафаэлевскую мне в тысячный раз смотреть или дворцы разные.

— Но где же лучше? — воскликнул барон.

— В молодости, вот где лучше. В молодости везде хорошо, — отвечала ему Анна Юрьевна.

— Но в эту страну нельзя воротиться, — произнес барон с небольшой улыбкой.

На этих словах его Анна Юрьевна увидела, что в гостиную входил приехавший князь Григоров.

— Ah!.. Voila qui nous arrive! [А!.. Вот кто к нам прибыл! (франц.).] — воскликнула она ему навстречу радостным голосом. — Наконец-то удостоил великой чести посетить.

Князь пожал руку кузины, пожал руку и барону.

— Я, шутки в сторону, начинала на тебя сердиться, что ты совсем не ездишь, — говорила Анна Юрьевна.

— Некогда все было, — отвечал князь.

— Да что ты такое делаешь? Неужели все целуешься со своей Еленой?.. Не надоело разве тебе еще это?

— Нет, не надоело.

— А другой нет у тебя пока никакой?

— Нет другой пока.

— Mensonge, je n'en crois rien. [Выдумка, я ничему этому не верю (франц.).]

— Но у барона же нет другой, — сказал князь, показывая глазами на барона.

— Барон что?.. Барон — рыба.

— Рыба он?

— Совершенная… мерзлая даже.

— О, это ужасно! — воскликнул князь. Барон краснел только, слушая этот милый разговор двух родственников.

— А я, кузина, приехал вас звать сегодня обедать к себе, — продолжал князь.

— Это что тебе вздумалось? — спросила Анна Юрьевна.

— Да так, тут один мой знакомый поляк будет у меня обедать, красавец из себя мужчина; приезжайте, пожалуйста!.. Поболтаем о нашей заграничной жизни.

— А обед будет порядочный?

— Самолучший заказан повару.

— Посмотрим! При княгине у тебя в этом случае нехорошо было: она, как немка, только и знала вкус в картофеле да в кофее.

— Теперь у меня другая хозяйка; а кстати, вы не скомпрометируетесь быть у меня тем, что встретите mademoiselle Жиглинскую?

— Quelle idee [Что за мысль… (франц.).]… Скомпрометируюсь я!.. Меня теперь, я думаю, ничто уж в мире не скомпрометирует!.. А что ж ты барона не зовешь? — прибавила Анна Юрьевна.

— Барон, разумеется, приедет. Приедете? — спросил князь барона.

— Приеду! — отвечал тот, держа по-прежнему голову потупленною и каким-то мрачным голосом: слова князя о том, что у него будет обедать красивый поляк, очень неприятно отозвались в ухе барона. Надобно сказать, что барон, несмотря на то, что был моложе и красивее Анны Юрьевны, каждую минуту опасался, что она изменит ему и предпочтет другого мужчину. Чтобы предохранить себя с этой стороны, барон, как ни скучно это было ему, всюду ездил с Анной Юрьевной и старался не допускать ее сближаться с кем бы то ни было из мужчин. Князь же, в свою очередь, кажется, главною целию и имел, приглашая Анну Юрьевну, сблизить ее с Жуквичем, который, как он подозревал, не прочь будет занять место барона: этим самым князь рассчитывал показать Елене, какого сорта был человек Жуквич; а вместе с тем он надеялся образумить и спасти этим барона, который был когда-то друг его и потому настоящим своим положением возмущал князя до глубины души.

Выйдя от Анны Юрьевны, князь отправился домой не в экипаже, а пошел пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся лицом к лицу с шедшим к нему навстречу Николя Оглоблиным.

— Здравствуйте, князь! — проговорил тот трепещущим от радости голосом.

В прежнее время князь, встречаясь с Николя, обыкновенно на все его приветствия отвечал только молчаливым кивком головы; но тут почему-то приостановился с ним и пожал даже ему руку.

Ободренный этим, Николя не преминул повернуться и пойти с князем в одну сторону.

— Это черт знает, что за город Москва! — заговорил он. — Болтают!.. Врут!.. Так что я хотел ехать к вам и сказать, чтобы вы зажали некоторым господам рот!

Князь очень хорошо догадался, что такое, собственно, хочет отрапортовать ему Николя.

— Каким господам? — спросил он его.

— А таким, которые говорят, что там эта mademoiselle Жиглинская… вы, конечно, знаете ее… будто бы она переехала к вам в дом.

— Это совершенно верно, что она переехала, — отвечал князь.

— Да-с… Но что кому до того за дело? Что за дело?.. — горячился Николя. — А ведь знаете, она чудо как хороша собой! — присовокупил он, явно желая тем подольститься к князю.

— Да, хороша! — отвечал князь. — И вообразите, она мне то же самое про вас говорила; она видела вас там где-то на гуляньи и говорила: «Какой, говорит, красавец из себя Оглоблин».

— Я?.. Ха-ха-ха! — захохотал Николя. Он заподозрил, что князь над ним подшучивает, и потому сам хотел тоже отойти от него шуточкою.

— Уверяю вас, — продолжал между тем тот совершенно серьезным голосом, — и, чтоб убедиться в том, приезжайте ко мне сегодня обедать, — у меня, кстати, будет Анна Юрьевна.

— Но, может быть, у вас именинный обед, а я в визитке, — сказал Николя уже серьезно.

— Никакого нет именинного обеда, а просто знакомые обедают. Приезжайте!.. Можете при этом полюбезничать с mademoiselle Жиглинской.

— А вы не рассердитесь за это? — спросил Николя, лукаво прищуривая глаза и полагая, что он ужасно ядовито сказал.

— Нисколько!.. Это совершенно не в наших нравах… Кроме того, у меня еще будет обедать один поляк… этакий, знаете, заклятый патриот польский; ну, а вы, я надеюсь, патриот русский.

— Надеюсь!.. Надеюсь!.. — шепелявил Николя со смехом, но в то же время самодовольно.

— А потому, если что коснется до патриотизма, то не ударьте себя в грязь лицом и выскажите все, что у вас на душе, — продолжал князь.

— Извольте!.. Извольте!.. — говорил Николя еще самодовольнее.

На Тверской они расстались. Николя забежал к парикмахеру, чтобы привести в порядок свою прическу, а князь до самого дома продолжал идти пешком. Здесь он узнал, что Жуквич уже пришел и сидел с Еленой в гостиной, куда князь, проходя через залу, увидел в зеркало, что Жуквич читает какое-то письмо, а Елена очень внимательно слушает его; но едва только она услыхала шаги князя, как стремительно сделала Жуквичу знак рукою, и тот сейчас же после того спрятал письмо. Князю это очень не понравилось, однако, он решился повыждать, что дальше будет, и в гостиную вошел с довольным и веселым видом.

При входе его Жуквич встал на ноги.

— Извините ж, ваше сиятельство, — проговорил он, склоняя перед ним голову, — что я без вашего позволения являюсь к вам обедать; но панне Жиглинской угодно ж было пригласить меня.

— Ничего, это все равно, — отвечал князь, протягивая к нему руку.

После того князь сел и Жуквич сел.

— А у нас сегодня будут обедать Анна Юрьевна и барон, — сказал князь Елене.

— Вот как! — сказала та, немного удивленная этим.

— Потом приедет обедать и Николя Оглоблин.

— Это еще зачем? — не утерпела и почти воскликнула Елена.

— Затем, что он теперь один… родитель его в Петербург, кажется, уехал. Куда ж ему, бедному, деваться? — проговорил князь насмешливым тоном.

Елена поняла, над чем, собственно, он тут подтрунивал, и вспыхнула в лице.

Потом князь снова обратился к Жуквичу:

— Это вот Анна Юрьевна-с, о которой я сейчас говорил, кузина моя, и, представьте себе, у нее ни много ни мало, как около ста тысяч годового дохода.

— Доход немалый! — сказал на это Жуквич, слегка ухмыляясь.

— Еще бы!.. И можете себе вообразить, при таком состоянии она держит у себя в обожателях одного моего приятеля, мужчину весьма некрасивого и невзрачного.

— Но она, кажется, вас прежде того желала сделать своим обожателем? — перебила князя Елена.

— Меня — да, но что ж делать, я упустил тогда этот удобный случай.

— Теперь можете поправить это! — продолжала Елена.

— Что теперь!.. Теперь она меня разлюбила, а другой бы очень мог успеть, потому что она прямо говорит про моего друга барона, что он — судак мерзлый.

Жуквич выслушивал весь этот разговор по-прежнему, с небольшой улыбкой, но вместе с тем с таким равнодушным выражением лица, которое ясно показывало, что все это его нисколько не интересует.

— Где же вы живете здесь в Москве, monsieur Жуквич? — обратился к нему еще раз князь.

Жуквич назвал ему улицу и гостиницу, где жил.

— Это почти рядом с нами! — воскликнул князь.

Жуквич на это ничего не сказал.

— Я очень рада тому, это дает вам возможность чаще бывать у нас! — подхватила Елена, обращаясь к нему.

Жуквич и ее поблагодарил только молчаливым наклонением головы.

Князь же, с своей стороны, не повторил ее приглашения Жуквичу.

Вскоре затем прибыла Анна Юрьевна с бароном.

Елена встала и вышла встретить ее.

— Bonjour, моя милая, bonjour! — говорила Анна Юрьевна, входя и крепко пожимая Елене руку.

Князь между тем как-то шаловливо привстал со своего места и шаловливо начал знакомить всех друг с другом.

— Честь имею представить вам — господин Жуквич! — говорил он Анне Юрьевне. — А это — графиня Анна Юрьевна! — говорил он потом тому. — А это — барон Мингер, мой друг и приятель!.. А это — госпожа Жиглинская, а я, честь имею представиться — коллежский секретарь князь Григоров.

На это Анна Юрьевна махала только рукой.

— Козел какой!.. Очень что-то разыгрался сегодня!.. — говорила она, садясь на одном конце дивана, а на другом его конце поместилась Елена, которой, кажется, было не совсем ловко перед Анной Юрьевной, да и та не вполне свободно обращалась к ней.

— Что это он так весел сегодня? — спросила Анна Юрьевна Елену, показывая на князя и не находя ничего другого, с чего бы начать разговор.

— Перед слезами, вероятно! — отвечала Елена, саркастически сжимая губы.

— Зачем так злопророчествовать?.. Я весел потому, что у меня собралось такое милое и приятное общество! — отвечал князь не то в насмешку, не то серьезно.

Барон Мингер с самого прихода своего молчал и только по временам взглядывал на Жуквича, который, в довольно красивой позе, стоял несколько вдали и расправлял свою с проседью бороду. Приехавший наконец Николя окончательно запутал существовавшую и без того неловкость между всеми лицами. Помня слова князя, что Елена будто бы называла его красавцем, Николя прямо и очень стремительно разлетелся к ней, так что та с удивлением и почти с испугом взглянула на него. Она никогда даже не видала Николя и только слыхала о нем, что он дурак великий.

Николя, видя, что его даже не узнают, или, по крайней мере, делают вид, что не узнают, обратился к князю:

— Князь, представьте меня mademoiselle Жиглинской, — проговорил он.

— Это monsieur Оглоблин! — сказал князь, не поднимаясь с своего места.

Тогда Елена протянула руку Николя, которую он с восторгом пожал.

— А я вас видал, клянусь богом, видал! — говорил он, продолжая стоять перед Еленой. — И именно в театре, в бенуаре.

— Меня? — спросила Елена.

— Вас, непременно вас! — продолжал Николя каким-то даже патетическим голосом.

— Может быть, я иногда бываю в театре.

— Непременно вас! Я еще тогда… не помню, кто-то сидел около меня… «посмотрите, говорю, какая красавица!»

Елена при этом немного даже смутилась.

— Подобные вещи, я думаю, не говорят в глаза, — сказала она.

— Ах, ma chere, чего от него другого ждать! — объяснила ей почти вслух Анна Юрьевна.

— Почему не говорят? Почему?.. — стал было допрашивать Николя, делая вид, что слов Анны Юрьевны он как бы не слыхал совсем.

Елена хотела было ему отвечать, но в это время доложили, что обед готов; все пошли. Елена крайне была удивлена, когда князь повел гостей своих не в обычную маленькую столовую, а в большую, парадную, которая, по убранству своему, была одна из лучших комнат в доме князя. Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор – белый мрамор, добываемый на западном склоне Апеннинских гор.] камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам. Человек шесть княжеских лакеев, одетых в черные фраки и белые галстуки, стояли в разных местах комнаты, и над всеми ими надзирал почтенной наружности метрдотель. Устраивая такого рода роскошный обед, князь просто, кажется, дурачился, чтобы заглушить волновавшую внутри его досаду. Когда все, наконец, уселись за столом и Елена стала разливать горячее, то с удивлением посмотрела в миску.

— Что это такое за суп? — проговорила она.

— Разливайте уж! — сказал ей на это князь.

Елена налила первую тарелку и подала ее, разумеется, Анне Юрьевне. Та попробовала и с удовольствием взглянула на князя.

— Это черепаший суп? — спросила она его.

— Черепаший! — подтвердил ее предположение князь.

— И тем хорош, что он по-французски сварен, а не по-английски: не так густ и слизист. Очень хорошо!.. Божественно!.. — говорила Анна Юрьевна, почти с жадностью глотая ложку за ложкой.

— Недурно-с… недурно!.. — повторял за ней князь, начиная есть.

Николя тоже жадно ел, но больше потому, что он все на свете жадно ел.

Елена и барон попробовали суп и не стали его есть.

— А вы как находите это блюдо? — спросил князь Жуквича, очень исправно съевшего свою порцию.

— Превосходнейшее! — отвечал тот, склоняясь перед ним.

— А не напоминает ли он вам нашего последнего с вами обеда в Лондоне? — сказал князь.

Жуквич при этом как-то невесело улыбнулся.

— Я бы желал лучше совсем забыть этот обед! — проговорил он.

— Какой это обед? — полюбопытствовала Анна Юрьевна, пришедшая в совершенно блаженное состояние от скушанного супу.

— Господин Жуквич знает, какой… — ответил князь.

За супом следовали превосходные бараньи котлеты, обложенные трюфелями, так что Анна Юрьевна почти в раж пришла.

— Ou prenez vous ces delicatesses! [Где вы берете эти деликатесы? (франц.).] — воскликнула она. Здесь на вес золота нельзя добыть хоть сколько-нибудь сносной баранины.

— А я добыл!.. — произнес с лукавством князь.

— Я только в Париже такие котлеты и едала, только в одном Париже! — обратилась Анна Юрьевна уже к Жуквичу.

— В Брюсселе еще есть первоклассная баранина! — заметил ей тот с почтением.

— Oui!.. C'est vrai!.. [Да! Это верно! (франц.).] Да! — согласилась с ним Анна Юрьевна, благосклонно улыбаясь при этом Жуквичу.

— Вином, кузина, тоже прошу не брезговать: бургондское у меня недурное! — отнесся князь к Анне Юрьевне, наливая ей целый стакан.

Она попробовала сначала, а потом и выпила весь стакан.

— Лучше моего — знаешь?.. Гораздо лучше!.. Налей мне еще! — говорила Анна Юрьевна.

Князь налил ей еще стакан.

Барон при этом взмахнул глазами на Анну Юрьевну и сейчас их потом снова опустил в тарелку.

Князь между тем стал угощать Жуквича.

— Что вы не пьете! — сказал он, наливая ему стакан.

— О, благодарю вас! — произнес тот как бы с чувством живейшей благодарности.

Николя Оглоблин, совершенно забытый хозяином, сначала попробовал было любезничать с Еленой.

— Скажите, вы гуляете по утрам на Кузнецком? — спросил он ее.

— Нет, не гуляю! — отвечала она ему сухо.

— Гулять для здоровья даже нужно, — продолжал молодой человек.

— Зачем же я пойду для этого на Кузнецкий?.. Я вот тут ближе могу гулять, на бульваре.

— На Кузнецком более приятные впечатления для дам!.. Модные вещи… модные наряды — все это ласкает глаза!

— Но не настолько, чтоб идти за такую даль, — проговорила Елена.

— Да, виноват! — воскликнул вдруг Николя (он вспомнил, что Елена была нигилистка, а потому непременно должна была быть замарашкой и нарядов не любить). — Может быть, вы наряды не цените и презираете? — произнес он с некоторым даже глубокомыслием.

— Напротив, я очень люблю наряды! — отвечала Елена.

Николя при этом осмотрел весь ее туалет и увидел, что она была прекрасно одета.

— Вас не поймешь, ей-богу! — сказал он, как бы за что-то уже и обидевшись.

— Что такое во мне непонятного? — возразила ему, смеясь, Елена.

— Так, много непонятного! — продолжал Николя тем же недовольным тоном.

Он очень хорошо понимал, что ему с такой умной и ученой госпожой не сговорить, а потому замолчал и, для развлечения себя, принялся пить вино; но так как знаменитого бургондского около него не было, то Николя начал продовольствовать себя добрым портвейном и таким образом к концу обеда нализался порядочно. Слыхав от кого-то, что англичане всегда греются у каминов после обеда, он, когда тут же в столовой уселись пить кофе, не преминул стать к камину задом и весьма нецеремонно раздвинул фалды у своей визитки. В противоположность ему, Жуквич вел себя в высшей степени скромно и прилично; поместившись на одном из кресел, он первоначально довольно односложно отвечал на расспросы Анны Юрьевны, с которыми она относилась к нему, а потом, разговорившись, завел, между прочим, речь об Ирландии, рассказал всю печальную зависимость этой страны от Англии [Зависимость… от Англии. – Ирландия утратила политическую самостоятельность в 1801 году.], все ее патриотические попытки к самостоятельности, рассказал подробно историю фениев […историю фениев. – Речь идет об организации ирландских патриотов, боровшихся за освобождение Ирландии. Деятельность фениев, подготовлявшаяся с сороковых годов, развернулась с 1862 года. В 1865 году состоялся конгресс фениев в Цинциннати. В том же году началось преследование их английским правительством.], трагическую участь некоторых из них, так что Анна Юрьевна даже прослезилась. Елена слушала его с серьезным и чрезвычайно внимательным выражением в лице; даже барон уставил пристальный взгляд на Жуквича, и только князь слушал его с какой-то недоверчивой полуулыбкой, потом Николя Оглоблин, который взирал на Жуквича почти с презрением и ожидал только случая оспорить его, уничтожить, втоптать в грязь. Князь заметил это и явно с умыслом постарался открыть ему для этого свободное поприще.

— Вы, monsieur Жуквич, так прекрасно рассказываете об Европе и о заграничной жизни вообще, — начал он, — но вот рекомендую вам господина Оглоблина, у которого тоже будет со временем тысяч полтораста годового доходу…

— Ну, нет, меньше! — перебил его Николя с скромным самодовольством.

— Нет, не меньше! — возразил ему князь. — И, вообразите, он ни разу еще не был за границей и говорит, что это дорого для него!

Николя при этом страшно покраснел, он не ездил за границу чисто по страху, — из сознания, что, по его глупости, там, пожалуй, как-нибудь его совсем оберут.

— Я вовсе не потому не еду за границу, вовсе не потому! — принялся он отшлепывать своим язычищем.

— А почему же? — спросил его князь, заранее почти знавший его ответ.

— А потому-с, что я русский человек! — отвечал Николя. — Я не хочу русских денег мотать за границею!

— Но для этого ж так немного надобно денег, что это, конечно, никакого убытка не может сделать России, — осмелился ему заметить Жуквич.

Николя яростно остервенился на него за это.

— Нет-с, извините! — почти закричал он на всю комнату. — Я буду думать — небольшие деньги!.. Другой!.. Сколько теперь наших богатых людей живет за границей, мотают наши деньги и сами ничего не делают!..

Николя, по преимуществу, потому так определенно и смело об этом предмете выражался, что накануне только перед тем слушал такое именно рассуждение одного пожилого господина.

— И все-таки ж от этого очень немного пропадает русских денег и русского труда! — осмелился ему еще раз возразить Жуквич.

— Нет-с, много! — орал на это Николя. — Мы, позвольте вам сказать, не польские магнаты, чтобы нам зорить и продавать наше отечество.

Жуквич взмахнул глазами на Николя.

— Кто ж это из польских магнатов продал свое отечество? — спросил он тихо.

— Все! — хватил Николя.

Князь заметно им был доволен и ободрял его глазами и движениями.

— Voila un benet, qui radote! [Вот простак, болтающий вздор! (франц.).] — произнесла опять почти вслух Анна Юрьевна.

Елена сидела молча и надувшись: она очень хорошо понимала, что весь этот спор с умыслом затеял и устроил князь.

Жуквич тоже, кажется, догадался, с каким господином он спорил.

— Если все, то — конечно!.. — произнес он с легким оттенком насмешки.

— Решительно все! — продолжал орать Николя, ободренный такой уступчивостью Жуквича.

Анна Юрьевна, наконец, не в состоянии была долее выслушивать его дурацкого крика, и, кроме того, она с некоторого времени получила сильную привычку спать после обеда.

— Ну, прощай, однако, князь! — сказала она, приподнимаясь с своего места. — За то, что я приехала к тебе обедать, приезжай ко мне завтра вечером посидеть; обедать не зову: старик мой повар болен, а подростки ничего не умеют; но мороженого хорошего дам, нарочно зайду сама к Трамбле и погрожу ему пальчиком, чтобы прислал самого лучшего. Приезжайте и вы, пожалуйста! — прибавила Анна Юрьевна Жуквичу.

Тот сначала молча ей поклонился.

— Приедете? — спросила она его еще раз, протягивая ему руку и очень умильно взглядывая на него.

— Непременно-с, — отвечал он.

Барон при этом выпрямил себе спину и стал растирать грудь рукою.

— А вы, chere amie [дорогой друг (франц.).], конечно, приедете? — отнеслась Анна Юрьевна ласково к Елене.

— Приеду, — отвечала та.

— Ну, поедемте, барон! — отнеслась Анна Юрьевна к сему последнему.

— А что же вы, Анна Юрьевна, меня не зовете? — крикнул было ей вслед расходившийся Николя.

— Очень вы с отцом вашим браните меня, так можете и не ездить ко мне, — объяснила та ему прямо и пошла.

Барон в том же молчании, которое сохранял все время, последовал за ней, так что князь, провожая их, спросил его даже:

— Что вы такой сегодня?

— Нездоровится мне что-то, — отвечал ему барон.

— Надобно беречь свое здоровье; нельзя им так рисковать! — проговорил князь, бог знает, что желая этим сказать; но барон не ответил ему на это ни слова и поспешно начал сходить с лестницы.

Возвратясь в столовую, князь бросился в кресло и явно уже не скрывал, что он был сильно утомлен.

Жуквич сейчас же это заметил и взялся за шляпу.

— Позвольте вас поблагодарить… — начал он.

— Не задерживаю вас более, не задерживаю, — сказал ему князь.

Жуквич затем издали поклонился Елене.

— Завтра увидимся мы с вами у Анны Юрьевны? — спросила его та.

— Да, я ж буду, — ответил Жуквич, уходя.

— Может быть, и мне пора домой? — проговорил Николя, все еще стоявший у камина и сильно опешенный последним ответом Анны Юрьевны.

— И вас не задерживаю, и вас… — сказал ему князь.

Николя, в подражание Жуквичу, тоже издали поклонился Елене и ушел.

Когда гости таким образом разъехались, князь встал и пошел было в кабинет, но Елена спросила его:

— Это что за комедии сегодня вы вздумали разыгрывать?

— Какие комедии? — сказал князь, останавливаясь на минуту.

— А такие… Вы думаете, что вас трудно понять… — произнесла Елена с ударением.

— Нисколько не думаю того! — ответил князь и ушел: письмо, которое Жуквич так таинственно читал Елене поутру перед его приходом, не выходило у него из головы.

Что касается сей последней, то надобно было иметь темперамент Елены, чтобы понять, как она в продолжение всего этого обеда волновалась и сердилась на князя. Приглашая Жуквича, Елена думала радушно угостить его, интимно побеседовать с ним, и вдруг князь назвал всю эту сволочь. Для чего это он сделал? Чтоб досадить ей или чтоб унизить Жуквича?.. Но за что же все это?.. За то, что Жуквич имеет известного рода убеждения, или за то, что он поляк?.. Но князь сам некоторым образом претендует на такого рода убеждения, презирать же и ненавидеть человека за его происхождение от враждебного, положим, нам племени может только дикарь… Далее затем Елена перешла и к иному предположению: очень естественно, что князь, по своей доходящей до невероятных пределов подозрительности, ревнует ее к Жуквичу. «В таком случае он сумасшедший и невыносимый по характеру человек!» — почти воскликнула сама с собой Елена, сознавая в душе, что она в помыслах даже ничем не виновата перед князем, но в то же время приносить в жертву его капризам все свои симпатии и антипатии к другим людям Елена никак не хотела, а потому решилась, сколько бы ни противодействовал этому князь, что бы он ни выделывал, сблизиться с Жуквичем, подружиться даже с ним и содействовать его планам, которые он тут будет иметь, а что Жуквич, хоть и сосланный, не станет сидеть сложа руки, в этом Елена почти не сомневалась, зная по слухам, какого несокрушимого закала польские патриоты.