Стань рядом

Нэн Джойс

Мне есть чем похвастаться. Я принцесса на белом Lamborghini, я дочь короля недвижимости. Я золотая девочка с модельной внешностью. И за словом в карман я не полезу. Я. Я. Я. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. И раз уж я влюбилась в парня из неблагополучной семьи, заставлю всех принять мой выбор, костьми лягу, ясно? Что? Кому-кому мой каприз переломает хребет? Книга содержит нецензурную брань.

Глава 9

— Не шевелись, — шепчет и смотрит мне точно в глаза. Будто готовится проникнуть. Уколоть.

Лёгкое движение в моих волосах.

У Дёма между пальцами пчела. Он приподнимает указательный, и она кружится на подушечке большого. Отчаянно перебирает лапками. Крылышки трепещут. Отталкивается. И никак не может освободиться.

Наконец, упав на бок, упирается задними лапками, отрывается и взлетает. Бросив чёрное жало с прозрачной нитью и золотой каплей на пальце.

Дём подталкивает жало ногтем, и оно исчезает, оставляя красную точку в топлёном молоке кожи.

— Она теперь умрёт, да? — шепчу я.

Дём переводит на меня взгляд.

— Если бы тебя укусила — всё равно бы умерла. Ей без разницы — моя толстокожая рука или твоё нежное ушко. А нам не без разницы. Давай, — его ладонь исчезает с моей поясницы, и он забирает термос с пирожками. Кладёт их на землю. — Теперь ты, — кивает наверх.

Оцениваю высоту. Я её не боюсь. Но моя неуклюжесть…

Спокойно, Ветрова. Ты ведь больше не падаешь.

Оказываюсь наверху ворот. Перебрасываю ноги. Дём хитро улыбается, когда я смотрю на него сверху вниз.

— У тебя лицо милое, когда ты наклоняешься, — говорит он, протягивая ко мне руки.

— А так немилое?

— Со мной нет. Со мной — настороженное.

— Уж не знаю, о какой настороженности идёт речь, раз я здесь сейчас с тобой. Может, я настороженно прислушиваюсь к чувству самосохранения? Кажется, оно говорит, что я глупо поступаю, пытаясь пробраться на чужую территорию с едва знакомым человеком.

— Ты явно не воспринимаешь это чувство всерьёз.

Мне нравятся его усмешки.

— Это точно.

— Тогда прыгай, чего же ты ждёшь? — шевельнул пальцами.

Я ныряю вниз.

На несколько секунд я в его руках. Гравитация пропала. Я легче пёрышка.

На талию давят крепкие ладони.

Он меня будто ещё и взглядом удерживает.

И когда стопы оказываются на земле, стук моего сердца в ушах слишком быстрый.

Дём на меня когда смотрит, я как будто на весу.

— Умничка. Вот. Опять настороженное, — усмехнулся. И как-то нехотя, растянуто медленно отвёл руки. Обернулся. — Я здесь с весны не был. Будем заново прокладывать тропинку. Иди за мной на два шага позади, чтобы ветками не хлестануло.

Со всех сторон трезвонят кузнечики. Прохлада и тень накрывают с головой.

Трава высокая, почти по грудь. Дём приминает её каждым новым шагом, и она послушно ложится, создавая из своих стеблей-нитей тропу. А та, что остаётся нетронутой по краям, щекочет мне локти. Провожу пальцами по колосьям, бежевым и твёрдым как льняные семена.

Дём осторожно отодвигает ветви, приподнимает, придерживает, отпускает, и они мягко занимают прежнее положение, пока их не трону я.

Не понимаю, как этот здоровяк может так нежно с чем-то обращаться.

…кажется, я чёртовым веткам завидую.

Голубой деревянный домик с мезонином и треснутыми белыми ставнями вырастает из темноты сосен справа от нас. Дорога к косому порогу делает изгиб у тускло-серой статуи ангела, изъеденного расщелинами, обросшего мхом. Вид у него жутковатый.

Расколотый кувшин полон слипшихся, истлевших листьев.

И пустой, серо-зелёный призрак фонтана утопает в сорняках под остывающим солнцем.

— Тебе здесь не нравится? — спрашивает, глянув через плечо.

— Не знаю. Всё такое… про ушедшее. Напоминает пагманские сады.

Дём бросил на меня удивлённый взгляд.

— Любопытно, что ты про них знаешь.

— Читала про коллекцию фотографий, которую собирал французский филантроп в прошлом веке.

— У моего отца есть оттуда фотографии. Он был в Афганистане маленьким, своими глазами эти сады видел. Если выпадет возможность — покажу тебе. Красиво там было.

— Жаль, что всё разрушено. Наверное, здешняя атмосфера заброшенности на меня навеяла эти мысли.

— Ну, история у дома мрачная, неудивительно. Зато никто сюда не лазает. Мелкие боятся. А те, кто постарше, предпочитают другие места для досуга.

— А ты любишь одиночество и тишину?

— Нет. Поэтому и сам сюда редко прихожу. Обычно мы с друзьями собираемся на пляже, тут озеро недалеко. А зимой кинотеатр, кафе, парковка у гипермаркета. А ты? Что любишь?

Мы выходим к облупившейся белой беседке, обросшей виноградом. Порог из двух ступеней. Под ржавой конусной крышей лавочка и столик, укрытый клеёнкой в цветочек.

Поднимаюсь вслед за Дёмом, захожу в узкую арку.

— Порог отличается, недавно делали. А говоришь, сюда хозяева не приезжают.

Дём откручивает с термоса крышку, наливает в неё чай и придвигает ко мне. Раскрывает бумагу, и луковый запах смешивается со сладким ароматом цветов и стынущего леса.

— Я его проломал в прошлом году. Знатно навернулся.

Представляю как он матерился.

— Так что ты любишь?

Отряхиваю лавку и сажусь, Дём напротив. Отпивает из термоса, тянется за пирожком. Чуть сминает его между большим и указательным пальцами.

— Я не люблю компании. Люблю вдвоём с кем-то быть. Теперь ты настороженный.

Тоже беру пирожок.

Мы одновременно откусываем по кусочку.

В нос врезается запах пережаренного лука. В язык — горечь. А в дёсны каменное тесто.

Мои глаза в буквальном смысле полезли на лоб.

Дём усмехнулся, и проговорил с раздутой щекой:

— Да плюй на пол.

Я вскочила, скользнула к арке окна, задев лавочку, и выплюнула эту гадость в кусты.

А Саша мне говорил! Но я гнула свою линию: тесто прилипает, надо больше муки, лук не готов, я пожарю ещё, бла-бла-бла.

— Сильно ударилась?

Оборачиваюсь, Дём передо мной.

Нет. Нет, нет, нет.

Он опускается на корточки.

Господи боже…

И задирает мою штанину.

От того, что он сидит у моих ног, в теле начинается какая-то катастрофа.

Не голод. И не жажда.

Нехватка воздуха. Которая превращает меня из живого существа в каменную статую.

— Не эта нога, — шепчу одними губами.

— Я так и подумал, решила обновить шрам, — он поднимает на меня голову.

Слизывает с губ крошку пирожка.

Я зажмуриваюсь резко.

Но напавшая темнота эту вопиющую провокацию не прекращает.

Так отчётливо Дёма ощущаю рядом с собой, будто зрения никогда не было у меня. И слуха. И обоняния.

И моё ограниченное тело училось годами, чтобы компенсировать их отсутствие.

Ощущать кожей всё вокруг даже на расстоянии.

И оно преуспело.

— Мне казалось, что шрам незаметный.

— Я внимательно тебя разглядывал, — начинает задирать другую штанину.

Боже мой, я сейчас умру от жара, который меня окутывает.

Лихорадка. Эбола. Чума. Всё сразу со мной.

У коленки медлит, аккуратно поддевает ткань.

— Ты боишься крови?

— Нет. А она там есть?

— Нет. А почему зажмурилась, если не боишься?

Да как бы тебе сказать? Я и под пыткой не признаюсь, почему.

— Синяк будет, — констатирует. И…я чувствую дуновение на своей коже.