Неточные совпадения
По солнечной стороне Невского проспекта, часов около трех пополудни, вместе с прочею толпою, проходили двое мужчин в шляпах и в пальто с дорогими бобровыми воротниками; оба пальто были сшиты из лучшего английского трико и имели самый модный фасон, но сидели
они на этих двух
господах совершенно различно.
Встретившийся
им кавалергардский офицер, приложив руку к золотой каске своей и слегка мотнув головой, назвал этого
господина: — «Здравствуйте, барон Мингер!» — «Bonjour!» [Добрый день! (франц.).], — отвечал тот с несколько немецким акцентом.
Сам
господин был высокого роста; руки и ноги у
него огромные, выражение лица неглупое и очень честное; как бы для вящей противоположности с бароном, который был причесан и выбрит безукоризнейшим образом,
господин этот носил довольно неряшливую бороду и вообще всей своей наружностью походил более на фермера, чем на джентльмена, имеющего возможность носить такие дорогие пальто.
Перед одним из книжных магазинов высокий
господин вдруг круто повернул и вошел в
него; барон тоже не преминул последовать за
ним.
Высокий
господин вынул из кармана записочку и стал по ней спрашивать книг; приказчик подал
ему все, какие
он желал, и все
они оказались из области естествознания.
Высокий
господин принялся заглядывать в некоторые из
них, при этом немножко морщился и делал недовольную мину.
— Достаньте, пожалуйста, — протянул опять высокий
господин, — и пришлите все это в Морскую, в гостиницу «Париж», Григорову… князю Григорову, — прибавил
он затем, как бы больше для точности.
— А этот
господин, — продолжал Михайло Борисович, мотнув головой на дверь и явно разумея под именем
господина ушедшего генерала, — желает получить известное место, и между
ними произошло, вероятно, такого рода facio ut facias [я делаю, чтобы ты делал (лат.).]: «вы-де схлопочите мне место, а я у вас куплю за это дом в мое ведомство»… А? — заключил Михайло Борисович, устремляя на барона смеющийся взгляд, а тот при этом сейчас же потупился, как будто бы
ему даже совестно было слушать подобные вещи.
По выходе из училища, дочь объявила матери, что она ничем не будет ее стеснять и уйдет в гувернантки, и действительно ушла; но через месяц же возвратилась к ней снова, говоря, что частных мест она больше брать не будет, потому что в этом положении надобно сделаться или рабою, служанкою какой-нибудь госпожи, или предметом страсти какого-нибудь
господина, а что она приищет себе лучше казенное или общественное место и будет на
нем работать.
— Ничего-с! — повторил еще раз Елпидифор Мартыныч, усаживаясь в кресло и приготовляясь, как видно, побеседовать. — К-х-ха! — откашлянулся
он затем с каким-то особенным наслаждением и отнесся уже с разговорами к княгине. — Был я, сударыня, ваше сиятельство, у графа Виктора Сергеевича на обеде; кушали у
него: владыко с викарием, генерал-губернатор со свитой, разные
господа сенаторы…
Кучер вышел и, проходя коридором, видимо, соображал, как
ему все это хорошенько сделать для
барина.
— Только
они меня-то, к сожалению, не знают… — продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за
ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою.
Господин князь должен был понимать, что
он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— Шутки в сторону! Приезжай ко мне сегодня обедать, — продолжала Анна Юрьевна, в самом деле, должно быть, серьезно решившаяся устроить что-нибудь в этом роде для княгини. — У меня сегодня будет обедать un certain monsieur Chimsky!.. Il n'est pas jeune, mais il est un homme fort agreable. [некий
господин Химский!
Он не молод, но человек весьма приятный (франц.).]
И сей верный супруг, по-моему, хуже разных
господ камелий, приносящих себя в жертву замоскворецким купчихам; те, по крайней мере, это делают из нужды, для добычи денег, а
он зачем же?
— Так, так!.. Да, да! — подтвердил с удовольствием барон. — Этот Герцен ужасно какой
господин остроумный, — присовокупил
он.
— Но это же самое можно ведь сказать и про общество! — возразил уже князь Елене. — И
оно тоже не виновато, что у
него нет в мозгу рефлексов, способных удержать
его от желания вздернуть всех этих
господ на виселицу.
— Хорошо-с! — сказал Елпидифор Мартыныч и к экипажу своему пошел не через залу, а садом, где, увидав сидящего на лавочке барона, заметно удивился. «Это что еще за
господин и зачем
он тут сидит?» — подумал
он про себя.
И вообще про все полчище русских литераторов Миклаков говорил, что в
нем обретается никак не больше десятков двух или трех истинно даровитых и образованных людей, а остальные набрались из таких
господ, которые ни на какое другое путное дело неспособны.
— Полюби она кого-нибудь другого, я уверен, что спокойней бы это перенес; но тут при одной мысли, что она любит этого негодяя, у меня вся кровь бросается в голову; при каждом ее взгляде на этого
господина, при каждой
их прогулке вдвоем мне представляется, что целый мир плюет мне за то в лицо!..
— Бывает-с это! — отвечал ей Миклаков торопливо. — И, по-моему, лучшее от того лекарство — самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели
он все свое человеческое достоинство поставит в зависимость от капризной воли какого-нибудь
господина или госпожи. Нас разлюбили, ну и прекрасно: и мы разлюбим!
—
Господина, которому вы даете доверенность, вы хорошо знаете? — спросил
он ее, когда
они подъехали к самой уж конторе нотариуса.
— Не всегда! — возразил ей барон. — Честность
господ адвокатов, сколько я слышал, далеко не совпадает с
их известностью!
— Mille remerciements! [Тысяча благодарностей! (франц.).] — воскликнула Анна Юрьевна, до души обрадованная таким предложением барона, потому что считала
его, безусловно, честным человеком, так как
он, по своему служебному положению, все-таки принадлежал к
их кругу, а между тем все эти адвокаты, бог еще ведает, какого сорта
господа. — Во всяком случае permettez-moi de vous offrir des emoluments [позвольте предложить вам вознаграждение (франц.).], — прибавила она.
— Никакого тут яду нет. Не так бы к этим
господам следовало писать! — возразила Анна Юрьевна с неудовольствием, однако написанное прежде ею письмо изорвала, а продиктованное бароном запечатала и отправила. Барон вообще, день ото дня, все больше и больше начинал иметь на нее влияние, и это, по преимуществу, происходило оттого, что
он казался Анне Юрьевне очень умным человеком.
— Странная логика! — продолжал
он. — Вам один какой-то
господин сделал зло, а вы начинаете питать ненависть ко всей стране.
— Не один этот
господин, а вся страна такая, от малого и до большого, от мужика и до министра!.. И вы сами точно такой же!.. И это чувство я передам с молоком ребенку моему; пусть
оно и
его одушевляет и дает
ему энергию действовать в продолжение всей
его жизни.
Наконец, раз, выпив предварительно в Московском трактире рюмки три водки,
он решился и вошел в магазин некоего
господина Майера.
—
Господина хозяина?.. — переспросил
его с некоторым недоуменьем подмастерье.
— Вас спрашивает вот этот
господин! — сказал
ему подмастерье, указывая рукой на Миклакова.
—
Господин Миклаков, автор таких прекрасных рассуждений? — произнес
он с уважением и с удивлением.
— Жаль!.. Очень жаль!.. Я еще в молодости читал ваши сочинения и увлекался
ими: действительно, в России очень многое дурно, и всем, кто умеет писать, надобно-с писать, потому что во всех сословиях начинают уже желать читать! Все хотят хоть сколько-нибудь просветиться!.. Какое же вам платье угодно иметь, почтеннейший
господин Миклаков? — заключил Адольф Иваныч с какой-то почти нежностью.
Как ни велико оказал одолжение почтенный
господин Майер Миклакову, но тот, выйдя от
него, сейчас же разразился почти ругательством.
— Примите
его, душенька! — воскликнула она. — Я так много слышала об этом
господине.
— И отлично!..
Он славный
господин! — произнес князь.
Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили
ему, что
его зовут от князя Григорова к г-же Жиглинской.
Он уже слышал, что Елена больше не жила с матерью, и понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней происходит. Первое
его намерение было не ехать и оставить этих
господ гордецов в беспомощном состоянии; но мысль, что этим
он может возвратить себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в
нем это чувство.
— Да тут за одним
господином…
Его, впрочем, нет в Москве.
Миклаков прошел от княгини не домой, а в Московский трактир, выпил там целое море разной хмельной дряни, поссорился с одним
господином, нашумел, набуянил, так что по дружественному только расположению к
нему трактирных служителей
он не отправлен был в часть, и один из половых бережно даже отвез
его домой.
— Распоряжайтесь с этим
барином хорошенько! — крикнул разбойник, показывая на
него товарищам.
Камердинер не без основания принял эту предосторожность: молодой
барин часто обещал
ему разные награды, а потом как будто бы случайно и позабывал о том.
— Этот
господин начинает себе очень большие шуточки позволять, — проговорил
он.
— Какой сердитенький
барин, а? — говорил
он, потирая руки. — Не любит, как против шерсти кто
его погладит!..
— Ты спроси
господина Жуквича, что
ему угодно от меня? — сказал
он лакею.
Господин Жуквич, наконец, показался в дверях. Это был весьма благообразный из себя мужчина, с окладистою, начинавшею седеть бородою, с густыми, кудрявыми, тоже с проседью, волосами, одетый во франтоватую черную фрачную пару; глаза у
него были голубые и несколько приподнятые вверх; выражение лица задумчивое. При виде князя
он весь как-то склонился и имел на губах какую-то неестественную улыбку.
«Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе
господина Жуквича, с которым я познакомилась на водах.
Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит.
Он едет на житье в Москву и не имеет никого знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты
его примешь и обласкаешь. На днях я переезжаю в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю память о тебе!»
— О, нет ж… от
господина Миклакова! — отвечал с расстановкой Жуквич. — И
он мне сказал, что вы знаете ж ее адрес, — присовокупил
он.
— Доложи Елене Николаевне, что некто
господин Жуквич привез ей письмо от Миклакова, а потому может ли она принять
его?
— Проводи
господина Жуквича! — сказал
ему князь.
Жуквич, войдя к Елене, которая приняла
его в большой гостиной, если не имел такого подобострастного вида, как перед князем, то все-таки довольно низко поклонился Елене и подал ей письмо Миклакова. Она, при виде
его, несколько даже сконфузилась, потому что никак не ожидала в
нем встретить столь изящного и красивого
господина. Жуквич, с своей стороны, тоже, кажется, был поражен совершенно как бы южною красотой Елены. Не зная, с чего бы начать разговор с
ним, она проговорила
ему...
— Прежде еще было кое-что, — начала она, — но и то потом оказалось очень нетвердым и непрочным: я тут столько понесла горьких разочарований; несколько из моих собственных подруг, которых я считала за женщин с совершенно честными понятиями, вдруг, выходя замуж, делались такими негодяйками, что даже взяточничество супругов своих начинали оправдывать.
Господа кавалеры — тоже, улыбнись
им хоть немного начальство или просто богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами.
— Это черт знает, что за город Москва! — заговорил
он. — Болтают!.. Врут!.. Так что я хотел ехать к вам и сказать, чтобы вы зажали некоторым
господам рот!