Неточные совпадения
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало
понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж за человека с обеспеченным состоянием, или, если этого не случится, она, пожалуй, не прочь бы
была согласиться и на другое, зная по многим примерам, что в этом положении живут иногда гораздо лучше, чем замужем…
Тот, увидев его и
поняв в чем дело, в первую минуту взбесился
было; однако удержался и принял только очень сердитый вид.
Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с тем несколько сдержанным и как бы не договаривающимся до конца. Словом, она и
понять хорошенько не могла, что он за человек, и сознавала ясно только одно, что сама влюбилась в него без ума и готова
была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
Дело в том, что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он
был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо
был уверен, что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами не может и не должно существовать, и хоть вместе с тем знал даже, что и Елена точно так же это
понимает, но сказать ей о том прямо у него никак не хватало духу, и ему казалось, что он все-таки оскорбит и унизит ее этим.
— Если ее дома нет, то отыщи ее там, куда она уехала, хоть бы на дне морском то
было, —
понимаешь?.. — продолжал князь тем же отрывистым и почти угрожающим голосом.
— Это не пустые слова, Елена, — возражал, в свою очередь, князь каким-то прерывистым голосом. — Я без тебя жить не могу! Мне дышать
будет нечем без твоей любви! Для меня воздуху без этого не
будет существовать, —
понимаешь ты?
— А мне-то вы разве должны
были говорить об этом, — неужели вы того не
понимаете? — горячилась Анна Юрьевна. — Елена моя подчиненная, она начальница учебного заведения: после этого я должна ее выгнать?
Покуда княгиня приводила себя в порядок, Анна Юрьевна ходила взад и вперед по комнате, и мысли ее приняли несколько иное течение: прежде видя князя вместе с княгиней и принимая в основание, что последняя
была tres apathique, Анна Юрьевна считала нужным и неизбежным, чтобы он имел какую-нибудь альянс на стороне; но теперь, узнав, что он уже имеет таковую, она стала желать, чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому что женщину, которая верна своему мужу, потому что он ей верен, Анна Юрьевна еще несколько
понимала; но чтобы женщина оставалась безупречна, когда муж ей изменил, — этого даже она вообразить себе не могла и такое явление считала почти унижением женского достоинства; потому, когда княгиня, наконец, вышла к ней, она очень дружественно встретила ее.
— Вы, мой милый Эдуард, — отвечал он, — вероятно не знаете, что существует довольно распространенное мнение, по которому полагают, что даже уголовные преступления —
поймите вы, уголовные! — не должны
быть вменяемы в вину, а уж в деле любви всякий французский роман вам докажет, что человек ничего с собой не поделает.
Впервые напечатана А.И.Герценом в «Полярной звезде» в 1856 году.]; потом стал ей толковать о русском мужике, его высоких достоинствах; объяснял, наконец, что мир ждет социальных переворотов, что так жить нельзя, что все порядочные люди задыхаются в современных формах общества; из всего этого княгиня почти ничего не
понимала настоящим образом и полагала, что князь просто фантазирует по молодости своих лет (она
была почти ровесница с ним).
— Как не больна? — воскликнула княгиня с удивлением, — ты после этого какой-то уж жестокий человек!.. Вспомни твои поступки и
пойми, что не могу же я
быть здорова и покойна! Наконец, я требую, чтобы ты прямо мне сказал, что ты намерен делать со мной.
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом объясните вы этой девчонке, — продолжала она, — что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь
понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может
быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно
будет на свет божий смотреть.
Г-жа Петицкая
понять не могла, что такое значили подобные ответы. По слухам останкинским, она твердо
была уверена, что говорит княгине самые приятные вещи, а тут вдруг встречает такое равнодушие в ней; а потому спустя некоторое время она решилась попробовать княгиню с другой стороны, хоть более, может
быть, неприятной для нее, но все-таки, конечно, интересующей ее.
Княгиня на это молчала. Она отовсюду, наконец, слышала, что Жиглинские
были ужасно дрянные люди, и она
понять одного только не могла, каким образом князь мог сблизиться с ними?
— Пойдемте ужинать, гадко все тут! — сказала она, и все с удовольствием приняли ее предложение. Анна Юрьевна за свою сердечную утрату, кажется, желала, по крайней мере, ужином себя вознаградить и велела
было позвать к себе повара, но оказалось, что он такой невежда
был, что даже названий, которые говорила ему Анна Юрьевна, не
понимал.
«Вы
понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном:
быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить женщину нельзя себя заставить, но не обманывать женщину — это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни отвечать мне письмом, ни сами приходить — все это
будет совершенно бесполезно».
—
Поняла, барыня! — отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в словах, она
была препонятливая. — А что же, барыня, мне делать, как я князя не застану дома? — спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого… И я так понимаю-с, — продолжал он, расходившись, — что князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину — бросил; потом полюбил другую — и ту, может
быть, бросит.
Ее не на шутку начинали сердить эти злые отзывы Миклакова о князе. Положим, она сама очень хорошо знала и
понимала, что князь дурно и, может
быть, даже нечестно поступает против нее, но никак не желала, чтобы об этом говорили посторонние.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она,
понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это
было, так как он далеко не
был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
— Ну, а мужики все эти, говорят, ужасно жадны: требуют себе еще что-то такое больше, чем следует; управляющие мои тоже плутовали, так что я ничего тут не
понимаю и решительно не знаю, как мне
быть.
— Очень может
быть, даже опасное! Mais que devons nous faire, nous autres femmes [Но что мы, женщины, должны делать (франц.).], если мы в этом ничего не
понимаем!
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу,
выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется, начала уже
понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что все дела у Анны Юрьевны хоть и
были запущены, но все пустые, тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
Барон очень хорошо
понимал, что составлять подобные проекты такой же вздор, как и писать красноречивые канцелярские бумаги, но только он не умел этого делать, с юных лет не привык к тому, и вследствие этого для него ясно
было, что на более высокие должности проползут вот эти именно составители проектов, а он при них — самое большое, останется чернорабочим.
— Ни за что на свете, ни за что! Чтобы связать себя с кем-нибудь — никогда!.. — воскликнула Анна Юрьевна и таким решительным голосом, что барон сразу
понял, что она в самом деле искренно не желает ни за кого выйти замуж, но чтобы она не хотела вступить с ним в какие-либо другие, не столь прочные отношения, — это
было для него еще под сомнением.
Усматривая из настоящего случая, до какой степени я иначе
понимала мою обязанность против того, как вы, вероятно, ожидали, я, к великому моему сожалению, должна просить вас об увольнении меня от настоящей должности, потому что, поступая так, как вы того желаете, я
буду насиловать мою совесть, а действуя по собственному пониманию, конечно,
буду не угодна вам».
— Я не хочу моей матери обеспечивать, —
понимаете вы?.. Я еще давеча сказала, что ей довольно мною торговать! Если вы хотите ей помогать, так лично для нее, но никак не для меня!.. Чтоб и имени моего тут не
было!
Миклаков, делать нечего, решился покориться необходимости, хотя очень хорошо
понимал, что потом ему не на что
будет купить никакой книжки, ни подписаться в библиотеке, и даже он лишится возможности
выпивать каждодневно сквернейшего, но в то же время любимейшего им, по привычке, вина лисабонского, или, как он выражался, побеседовать вечерком с доброй Лизой.
Миклаков очень хорошо
понял, что такая рекомендация в глазах княгини
была для него недурна.
Он знал ее терпеливость и
понимал, каковы должны
быть ее страдания.
Елпидифора Мартыныча разбудили и доложили ему, что его зовут от князя Григорова к г-же Жиглинской. Он уже слышал, что Елена больше не жила с матерью, и
понял так, что это, вероятно, что-нибудь насчет родов с ней происходит. Первое его намерение
было не ехать и оставить этих господ гордецов в беспомощном состоянии; но мысль, что этим он может возвратить себе практику в знатном доме Григоровых, превозмогла в нем это чувство.
— Да ведь то-то после заплатит — к-ха!.. Как тоже он
понял мои слова? Может
быть, он думает, что я никогда не хочу с него брать денег… Нельзя ли вам этак, стороной, им сказать: — «А что, мол, платили ли вы доктору? — Пора, мол, везде уж по истечении такого времени платят!»
— Целую тысячу, — повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший, сколько ему князь давал. — Но я тут,
понимаете, себя не помнил — к-ха!.. Весь исполнен
был молитвы и благодарности к богу — к-ха… Мне даже, знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь — к-ха! — двум существам, а мне за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить за то?.. «Не надо, говорю, мне ничего!»
— Подите вы с вашими протестантами! — воскликнула Елена. — Чтобы совсем не
было религии —
понимаете?..
— Завтрачек,
понимаете, чтобы приличный, дворянский
был.
По своей доброте, она готова
была пожертвовать собою, чтобы только спасти его; но как это сделать, она решительно не могла
понять.
— Что ж ни при чем? Вам тогда надобно
будет немножко побольше характеру показать!.. Идти к князю на дом, что ли, и просить его, чтобы он обеспечил судьбу внука. Он вашу просьбу должен в этом случае
понять и оценить, и теперь, как ему
будет угодно — деньгами ли выдать или вексель. Только на чье имя? На имя младенца делать глупо: умер он, — Елене Николаевне одни только проценты пойдут; на имя ее — она не желает того, значит, прямо вам: умрете вы, не кому же достанется, как им!..
— После того, как ты меня
понимаешь, мне, в самом деле, следовало бы тебя оставить, что я и сделал бы, если бы у нас не
было сына, за воспитанием которого я хочу следить, — проговорил он, стараясь при этом не смотреть на Елену.
— Лучше всего за границу!.. Пусть с вами едет и господин Миклаков! — отвечал князь, как бы
поняв ее страх. — Я, конечно, обеспечу вас совершенно состоянием: мое в этом случае, как и прежде, единственное желание
будет, чтобы вы и я после того могли открыто и всенародно говорить, что мы разошлись.
Положение ее, в самом деле,
было некрасивое: после несчастной истории с Николя Оглоблиным она просто боялась показаться на божий свет из опасения, что все об этом знают, и вместе с тем она очень хорошо
понимала, что в целой Москве, между всеми ее знакомыми, одна только княгиня все ей простит, что бы про нее ни услышала, и не даст, наконец, ей умереть с голоду, чего г-жа Петицкая тоже опасалась, так как последнее время прожилась окончательно.
Он очень хорошо
понимал, что ему с такой умной и ученой госпожой не сговорить, а потому замолчал и, для развлечения себя, принялся
пить вино; но так как знаменитого бургондского около него не
было, то Николя начал продовольствовать себя добрым портвейном и таким образом к концу обеда нализался порядочно.
Что касается сей последней, то надобно
было иметь темперамент Елены, чтобы
понять, как она в продолжение всего этого обеда волновалась и сердилась на князя.
Барон судил в сем случае несколько по Петербургу, где долгие годы можно делать что угодно, и никто не
будет на то обращать большого внимания; но Москва оказалась другое дело: по выражениям лиц разных знакомых, посещавших Анну Юрьевну, барон очень хорошо видел, что они
понимают его отношения к ней и втайне подсмеиваются над ним.
Чтобы долго удержаться на этом щекотливом и ответственном посту, надобно
было иметь или особенно сильные связи, или какие-нибудь необыкновенные, гениальные способности; но у барона, как и сам он сознавал, не
было ни того, ни другого; а потому он очень хорошо
понимал, что в конце концов очутится членом государственного совета, то
есть станет получать весьма ограниченное содержание.
— У меня тоже решительно ничего нет, — подхватила Елена, смотря себе на гуттаперчевые браслеты и готовая, кажется, их продать. — Но вот чего я не
понимаю, — продолжала она, — каким образом
было им эмигрировать, не взяв и не захватив с собой ничего!
— Я и не
понимаю после этого ничего!.. — произнес князь. — А вот еще один вопрос, — присовокупил он, помолчав немного. — Я
буду с вами говорить вполне откровенно: Миклаков этот — человек очень умный, очень честный; но он в жизни перенес много неудач и потому, кажется, имеет несчастную привычку к вину… Как он теперь — предается этому или нет?
— Но я настолько полячка, —
пойми ты, — насколько поляки угнетенный народ, а на стороне угнетенных я всегда
была и
буду! — возразила Елена.
— Хоть тебе и тяжело оказать помощь полякам, что я отчасти
понимаю, — начала она, — но ты должен пересилить себя и сделать это для меня, из любви своей ко мне, и я в этом случае прямо ставлю испытание твоему чувству ко мне: признаешь ты в нем силу и влияние над собой — я
буду верить ему; а нет — так ты и не говори мне больше о нем.
— Даже!.. Ну, смотри, не раскайся после!.. — произнесла Елена и,
понимая, что убеждать князя долее и даже угрожать ему
было совершенно бесполезно, она встала и ушла из кабинета.
Николя лучше, чем отец его,
понимал почтенного правителя дел и, догадываясь, что тот
был дурак великий, нисколько с ним не церемонился и даже, когда Феодосий Иваныч приходил к ним обедать и, по обыкновению своему, в ожидании, пока сядут за стол, ходил, понурив голову, взад и вперед по зале, Николя вдруг налетал на него, схватывал его за плечи и перепрыгивал ему через голову: как гимнаст, Николя
был превосходный!