Неточные совпадения
В начале 1830-х годов, в июле месяце,
на балконе господского дома в усадьбе в Воздвиженском сидело несколько
лиц.
Многие, вероятно, замечали, что богатые дворянские мальчики и богатые купеческие мальчики как-то схожи между собой наружностью: первые, разумеется, несколько поизящней и постройней, а другие поплотнее и посырее; но как у тех, так и у других, в выражении
лиц есть нечто телячье, ротозееватое: в раззолоченных палатах и
на мягких пуховиках плохо, видно, восходит и растет мысль человеческая!
Несмотря
на раболепный склад всего его тела, выражение
лица его было умное, солидное и несколько насмешливое.
Серьезное
лицо Александры Григорьевны приняло еще более серьезное выражение. Она стороной слышала, что у полковника были деньжонки, но что он, как человек, добывавший каждую копейку кровавым трудом, был страшно
на них скуп. Она вознамерилась,
на этот предмет, дать ему маленький урок и блеснуть перед ним собственным великодушием.
На этот раз, проходя потихоньку по зале, Паша заглянул ему в
лицо и увидел, что по сморщенным и черным щекам старика текли слезы.
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того
на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого солдата с впалыми глазами, с искаженным
лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
Более уже тридцати лет прошло после этого события, а между тем, какое бы горе или счастье ни посещало Вихрова, искаженное
лицо солдата хоть
на минуту да промелькнет перед его глазами.
Утомившись, он очень любил лечь где-нибудь
на траве вверх
лицом и смотреть
на небо.
— Ты
на медведя пришел? — спросил он его с любопытствующим
лицом.
Оба эти
лица были в своих лучших парадных нарядах: Захаревский в новом, широком вицмундире и при всех своих крестах и медалях; госпожа Захаревская тоже в новом сером платье, в новом зеленом платке и новом чепце, — все наряды ее были довольно ценны, но не отличались хорошим вкусом и сидели
на ней как-то вкривь и вкось: вообще дама эта имела то свойство, что, что бы она ни надела, все к ней как-то не шло.
Александра Григорьевна села
на диванчик. Прочие
лица тоже вошли в гостиную. Захаревская бросилась в другие комнаты хлопотать об угощении.
— Воля божия
на то, вероятно, есть, — отвечал Ардальон Васильевич, тоже придавая
лицу своему печальное выражение.
На все это Ардальон Васильевич молчал:
лицо его далеко не выражало доверия ко всему тому, что он слышал.
Лицо Захаревского уже явно исказилось. Александра Григорьевна несколько лет вела процесс, и не для выгоды какой-нибудь, а с целью только показать, что она юристка и может писать деловые бумаги. Ардальон Васильевич в этом случае был больше всех ее жертвой: она читала ему все сочиняемые ею бумаги, которые в смысле деловом представляли совершенную чушь; требовала совета у него
на них, ожидала от него похвалы им и наконец давала ему тысячу вздорнейших поручений.
Чем выше все они стали подниматься по лестнице, тем Паша сильнее начал чувствовать запах французского табаку, который обыкновенно нюхал его дядя. В высокой и пространной комнате, перед письменным столом,
на покойных вольтеровских креслах сидел Еспер Иваныч. Он был в колпаке, с поднятыми
на лоб очками, в легоньком холстинковом халате и в мягких сафьянных сапогах.
Лицо его дышало умом и добродушием и напоминало собою несколько
лицо Вальтер-Скотта.
Работа Плавина между тем подвигалась быстро; внимание и удовольствие смотрящих
на него
лиц увеличивалось. Вдруг
на улице раздался крик. Все бросились к окну и увидели, что
на крыльце флигеля, с удивленным
лицом, стояла жена Симонова, а посреди двора Ванька что-то такое кричал и барахтался с будочником. Несмотря
на двойные рамы, можно было расслышать их крики.
Точно чудовища какие высились огромные кулисы, задвинутые одна
на другую, и за ними горели тусклые лампы, — мелькали набеленные и не совсем красивые
лица актеров и их пестрые костюмы.
Бритую хохлацкую голову и чуб он устроил: чуб — из конских волос, а бритую голову — из бычачьего пузыря, который без всякой церемонии натягивал
на голову Павла и смазывал белилами с кармином, под цвет человечьей кожи, так что пузырь этот от
лица не было никакой возможности отличить; усы, чтобы они были как можно длиннее, он тоже сделал из конских волос.
Другие действующие
лица тоже не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец послать Ивана
на извозчике, и тогда только этот юный кривляка явился; но и тут шел как-то нехотя, переваливаясь, и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал с нею так нецеремонно шутить, что та сказала ему довольно сурово: «Пойдите, барин, от меня, что вы!»
— Она умная! — перебил с каким-то особенным ударением Еспер Иваныч, и
на его обрюзглом
лице как бы
на мгновение появилось прежнее одушевление мысли.
— А из Коломны пишут? — спросила Фатеева, и
на печальном
лице ее отразилась как бы легкая улыбка.
Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого
лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу, так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела
на Павла, как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.
Павел пробовал было хоть
на минуту остаться с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением в
лице; и, в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас».
Павел наконец проснулся и, выйдя из спальни своей растрепанный, но цветущий и здоровый, подошел к отцу и, не глядя ему в
лицо, поцеловал у него руку. Полковник почти сурово взглянул
на сына.
Это было несколько обидно для его самолюбия; но, к счастью, кадет оказался презабавным малым: он очень ловко (так что никто и не заметил) стащил с вазы апельсин, вырезал
на нем глаза, вытянул из кожи нос, разрезал рот и стал апельсин слегка подавливать; тот при этом точь-в-точь представил
лицо человека, которого тошнит.
— Monsieur Постен, а это мой друг, monsieur Поль! — проговорила m-me Фатеева скороговоркой, не глядя ни
на того, ни
на другого из рекомендуемых ею
лиц, а потом сама сейчас же отошла и села к окну.
Полковник, начавший последнее время почти притрухивать сына,
на это покачал только головой и вздохнул; и когда потом проводил, наконец, далеко еще не оправившегося Павла в Москву, то горести его пределов не было: ему казалось, что у него нет уже больше сына, что тот умер и ненавидит его!.. Искаженное
лицо солдата беспрестанно мелькало перед глазами старика.
На противоположной дивану стене висело заплеванное мухами зеркало, и когда Павел попробовал было посмотреться, то
лицо его представилось ему совершенно перекошенным
на сторону.
У дверей Ванька встал наконец
на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти головой отворил дверь и вышел. Через несколько минут после того он вошел, с всклоченной головой и с измятым
лицом, к Павлу.
Через несколько минут в комнату вошла, слегка тряся головой, худощавая старушка с
лицом, похожим
на печеное яблоко.
Несколько красивых и моложавых
лиц монахинь, стоявших назади церкви, и пение невидимых клирошанок
на хорах возбудили в нем мысль о женщине и о собственной несчастной любви.
Мари, оставшись одна, задумалась. «Какой поэтический мальчик!» — произнесла она сама с собою. — «Но за что же он так ненавидит меня?» — прибавила она после короткого молчания, и искренняя, непритворная грусть отразилась
на ее
лице.
В дверях часовни Павел увидел еще послушника, но только совершенно уж другой наружности: с весьма тонкими очертаниями
лица, в выражении которого совершенно не видно было грубо поддельного смирения, но в то же время в нем написаны были какое-то спокойствие и кротость; голубые глаза его были полуприподняты вверх; с губ почти не сходила небольшая улыбка; длинные волосы молодого инока были расчесаны с некоторым кокетством; подрясник
на нем, перетянутый кожаным ремнем, был, должно быть, сшит из очень хорошей материи, но теперь значительно поизносился; руки у монаха были белые и очень красивые.
Неведомов, после того, взглянул
на прочих
лиц, помещавшихся за табльдотом, и увидел, что Анна Ивановна сидит с Саловым и, наклонившись несколько в его сторону, что-то такое слушает не без внимания, что Салов ей говорит.
— Очень многому! — отвечал он. — Покуда существуют другие злоупотребительные учреждения, до тех пор о суде присяжных и думать нечего: разве может существовать гласный суд, когда произвол административных
лиц доходит бог знает до чего, — когда существует крепостное право?.. Все это
на суде, разумеется, будет обличаться, обвиняться…
Павел, не отставая и не помня себя, хохотал. Анна Ивановна лежала уже вниз
лицом на диване.
— Хорошо, — отвечал тот, и
на грубом
лице его заметно отразилось удовольствие.
Кроме того, Замин представил нищую старуху и лающую
на нее собаку, а Петин передразнил Санковскую [Санковская Екатерина Александровна (1816—1872) — прима-балерина московского балета.] и особенно живо представил, как она выражает ужас, и сделал это так, как будто бы этот ужас внушал ему черноватый господин: подлетит к нему, ужаснется, закроет
лицо руками и убежит от него, так что тот даже обиделся и, выйдя в коридор, весь вечер до самого ужина сидел там и курил.
— Павел перебирал в уме всех, могущих там быть
лиц, но ни
на кого, хоть сколько-нибудь подходящего к тому, не напал, а уверенность между тем росла все больше и больше, так что ему сделалось даже это смешно.
По приезде к приходу,
на крыльце и
на паперти храма Павел увидал множество нищих, слепых, хромых, покрытых ранами; он поспешил раздать им все деньги, какие были при нем. Стоявший в самой церкви народ тоже кинулся ему в глаза тем, что мужики все были в серых армяках, а бабы — в холщовых сарафанах, и все почти — в лаптях, но
лица у всех были умные и выразительные.
Когда Павел приехал к становой квартире (она была всего в верстах в двух от села) и вошел в небольшие сенцы, то увидел сидящего тут человека с обезображенным и совершенно испитым
лицом, с кандалами
на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.
— Странно! — проговорила m-lle Прыхина, и
на некрасивом
лице ее изобразилось удивление.
Павел решительно не знал куда девать себя; Клеопатра Петровна тоже как будто бы пряталась и, совершенно как бы не хозяйка, села, с плутоватым, впрочем, выражением в
лице,
на довольно отдаленный стул и посматривала
на все это. Павел поместился наконец рядом с становою; та приняла это прямо за изъявление внимания к ней.
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в комнате царствовал полумрак.
На одном кресле Павел увидел сидящую Мари в парадном платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела очень и заметно была страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх
лицом на постели; глаза его как-то бессмысленно блуждали по сторонам; самое
лицо было налившееся, широкое и еще более покосившееся.
— Как утопиться? — проговорил Неведомов, и испуг против воли отразился
на его
лице.
— Нет, не могу! — сказал Неведомов, снова садясь
на диван и закрывая себе
лицо руками.
На другой день поутру Павел, по обыкновению, пришел к m-me Фатеевой пить чай и несколько даже поприготовился поэффектнее рассказать ей ночное происшествие; но он увидел, что Клеопатра Петровна сидела за чайным прибором с каким-то окаменелым
лицом. Свойственное ей прежнее могильное выражение
лица так и подернуло, точно флером, все черты ее.
M-me Фатеева ничего
на это не возразила; но, по выражению
лица ее, очень ясно было видно, что приятели Вихрова нисколько ей не понравились и она вовсе их разговоры не нашла очень умными.
— Ай, батюшка Павел Михайлович! — вскричал тот, увидя Павла и вскакивая с своего кожаного дивана,
на котором лежал вверх
лицом.
При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина,
лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке
на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.