Неточные совпадения
Увидав Захаревских в церкви, Александра Григорьевна слегка мотнула им головой; те, в свою очередь, тоже издали поклонились ей почтительно: они знали, что Александра Григорьевна
не любила, чтобы в церкви, и особенно во время службы,
подходили к ней.
Не подавая виду, что у него окоченели от холоду руки и сильно болит нога, он поднялся и, когда они
подошли к театру, в самом деле забыл и боль и холод.
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его
не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как
подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц,
не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев,
не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он
подошел к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие
не в суд и
не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
Павел наконец проснулся и, выйдя из спальни своей растрепанный, но цветущий и здоровый,
подошел к отцу и,
не глядя ему в лицо, поцеловал у него руку. Полковник почти сурово взглянул на сына.
Павел поклонился ей и, нимало
не медля затем, с опущенными в землю глазами,
подошел под благословение к отцу-настоятелю: после жизни у Крестовниковых он очень стал уважать всех духовных особ. Настоятель попривстал немного и благословил его.
—
Не ожидали меня!.. — проговорила она,
подходя к нему, протягивая руку и усиливаясь улыбнуться.
— Напротив! — отвечал ему совершенно серьезно Марьеновский. — Наши уголовные законы весьма недурны, но что такое закон?.. Это есть формула, под которую
не могут же
подойти все случаи жизни: жизнь слишком разнообразна и извилиста; кроме того, один и тот же факт может иметь тысячу оттенков и тысячу разных причин; поэтому-то и нужно, чтобы всякий случай обсудила общественная совесть или выборные из общества, то есть присяжные.
— Отчего ты
не хочешь больше играть? — спросил правовед брата, когда тот
подошел к нему.
Вечером, бабы и мужики, дворовые и задельные,
подошли поблагодарить Павла и хотели было поцеловать у него руку, но он до этого их
не допустил и перецеловался со всеми в губы.
И, вслед затем, он встал и
подошел к поставленной на стол закуске, выпил
не больше четверти рюмочки водки и крикнул: «Миша!».
— Вот-с, как это было, — начал Михаил Поликарпович, —
не полковник, а майор
подошел к ней, и только было наклонился, чтобы руку ей подать и отвести в карету, она выхватила из-под фартука кинжал да и пырнула им его.
— Батюшка,
не пора ли вам принять лекарство? — сказала затем Мари,
подходя и наклоняясь к больному, как бы для того, чтобы он лучше ее слышал.
В такого рода размышлениях Павел, сам того
не замечая, дошел с Дмитровки на Тверскую и, порядком устав, запыхавшись,
подошел к своему номеру, но когда отворил дверь, то поражен был: у него перед письменным столом сидела, глубоко задумавшись, m-me Фатеева в дорожном платье. При его приходе она вздрогнула и обернулась.
«Тот бы пробрал этого господина», — думал он и,
не утерпев наконец,
подошел к Петину и шепнул...
— Это входят в церковь разные господа, — начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер,
подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично, ничего особенного из себя
не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
Благодаря выпитому пуншу он едва держался на ногах и сам даже выносить ничего
не мог из вещей, а позвал для этого дворника и едва сминающимся языком говорил ему: «Ну, ну, выноси; тебе заплатят;
не даром!» Макар Григорьев только посматривал на него и покачивал головой, и когда Ванька
подошел было проститься к нему и хотел с ним расцеловаться, Макар Григорьев подставил ему щеку, а
не губы.
— Друг мой, что такое с вами? — говорил он,
подходя к ней и,
не стесняясь присутствием Прыхиной, целуя ее.
— Ни грязь, ни теснота, никакая мирская суета
не удержали меня приехать к вам! — говорил Вихров,
подходя и целуя ее руку.
— Прекрасно, отлично! — воскликнула Прыхина. — Она теперь уж и лгунья у вас! Неблагодарные вы, неблагодарные мужчины! — Прыхина вероятно бы еще долго
не отпустила Вихрова и стала его допытывать, но к нему
подошел Живин.
— Ах, непременно и, пожалуйста, почаще! — воскликнула Мари, как бы спохватившись. — Вот вы говорили, что я с ума могу сойти, я и теперь какая-то совершенно растерянная и решительно
не сумела, что бы вам выбрать за границей для подарка; позвольте вас просить, чтобы вы сами сделали его себе! — заключила она и тотчас же с поспешностью
подошла, вынула из стола пачку ассигнаций и подала ее доктору: в пачке была тысяча рублей, что Ришар своей опытной рукой сейчас, кажется, и ощутил по осязанию.
— Можете, — отвечал казначей и посмотрел на худого монаха. Тот
подошел к раке, отпер ее висевшим у него на поясе ключом и с помощью казначея приподнял крышку, а сей последний раскрыл немного и самую пелену на мощах, и Вихров увидел довольно темную и, как ему показалось,
не сухую даже грудь человеческую. Трепет объял его; у него едва достало смелости наклониться и прикоснуться губами к священным останкам. За ним приложились и все прочие, и крышка раки снова опустилась и заперлась.
— Вы к окнам
не смейте
подходить, когда арестанты на дворе гуляют! — сказал он арестанткам.
Подошли мы таким манером часов в пять утра к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они
не испугались, как стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу… икону, знаете, свою несут перед собой… с кольями, с вилами и с ружьями многие!..
Он читал громко и внятно, но останавливался вовсе
не на запятых и далеко, кажется,
не понимал, что читает; а равно и слушатели его, если и понимали, то совершенно
не то, что там говорилось, а каждый — как ближе
подходило к его собственным чувствам; крестились все двуперстным крестом; на клиросах по временам пели: «Богородицу», «Отче наш», «Помилуй мя боже!».
Я взяла да кукиш ему и показала; однако он тем
не удовольствовался: кухарку свою еще
подсылал после того; денег ужас сколько предлагал, чтобы только я полюбила его…
—
Не трудись их вынимать, а, напротив, дай мне расписку, что я их
не взял у тебя! — сказал Вихров и,
подойдя к столу, написал такого рода расписку. — Подпишись, — прибавил он, подвигая ее к мужику.
Чтобы разговор как-нибудь
не перешел на личные отношения, Вихров принялся было рассказывать и прежнее свое путешествие в Учню, но в это время к нему
подошла хозяйка дома и, тронув его легонько веером по плечу, сказала ему...
Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене ни играл и сколько бы ни проигрывал — никогда
не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно
подходил то к тому, то к другому окну и смотрел на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то.
Губернатор
подошел к вставшему на ноги Вихрову и ни слова
не начинал говорить, как бы ожидая, что тот скажет.
— Тем, что ни с которой стороны к той горе
подойти нельзя, а можно только водою подъехать, а в ней пещера есть. Водой сейчас подъехали к этой пещере, лодку втащили за собой, — и никто
не догадается, что тут люди есть.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров
подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на кого
не смотрел.
Он слышал, как девка-хозяйка
подошла к шестку, неторопливо там стала присекать огня к тряпочному труту и зажгла об него серную спичку, а от нее зажгла и лучину; изба снова осветилась. Вихров окинул кругом себя глазами, — старухи уже перед ним
не было.
Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же
подошла к барину и взяла было его за руку, чтобы поцеловать, но он решительно
не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только умер в Москве.
Беседа их была прервана приездом Кергеля. Сей милый человек был на этот раз какой-то растерянный: коричневый фрак со светлыми пуговицами заменен на нем был черным, поношенным, обдерганным; жилетка тоже была какая-то шелковенькая и вряд ли
не худая на карманах, и один только хохолок был по-прежнему завит. Услышав, что на девичнике Вихров, он прямо
подошел к нему.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные свечи. Войдя в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была в белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что в зале никого
не было, он
подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.
В половине обедни в церковь вошел Кергель. Он
не был на этот раз такой растерянный; напротив, взор у него горел радостью, хотя, сообразно печальной церемонии, он и старался иметь печальный вид. Он сначала очень усердно помолился перед гробом и потом, заметив Вихрова, видимо,
не удержался и
подошел к нему.
— И об ней, и она, наверно, будет определена, — отвечал Кергель и, осторожно перейдя на ту сторону, где стояла Катишь,
подошел к ней и начал ей передавать приятную новость; но Катишь была
не такова: когда она что-нибудь делала для других, то о себе в эти минуты совершенно забывала.
— Хорошо! — отвечала Юлия опять с усмешкою и затем
подошла и села около m-me Эйсмонд, чтобы повнимательнее ее рассмотреть; наружность Мари ей совершенно
не понравилась; но она хотела испытать ее умственно — и для этой цели заговорила с ней об литературе (Юлия единственным мерилом ума и образования женщины считала то, что говорит ли она о русских журналах и как говорит).
— В Петербурге! — воскликнул Живин. — Ну, вот за это merci! — прибавил он даже по-французски и далее затем,
не зная, чем выразить свою благодарность,
подошел почти со слезами на глазах и поцеловал Илариона в плечо.