Неточные совпадения
— Квартира тебе есть, учитель есть! —
говорил он сыну, но, видя, что тот ему ничего
не отвечает,
стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька и кучер вкатывали его коляску в сарай и никак
не могли этого сделать; к ним пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел другим переть в вагу, — и сразу вдвинули.
— Подите-ка, какая модница
стала. Княгиня, видно, на ученье ничего
не пожалела, совсем барышней сделала, —
говорила Анна Гавриловна. — Она сейчас выйдет к вам, — прибавила она и ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.
Павел от огорчения в продолжение двух дней
не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем,
говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам
станет жить в Москве, так уж
не будет расставаться с ней; но, как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.
— Надо быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и думал, что я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да
стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «
Не ходи,
говорю, брат больше ко мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то была.
— А, это уж, видно, такая повальная на всех! — произнес насмешливо Салов. — Только у одних народов, а именно у южных, как, например, у испанцев и итальянцев, она больше развивается, а у северных меньше. Но
не в этом дело:
не будем уклоняться от прежнего нашего разговора и
станем говорить о Конте. Вы ведь его
не читали? Так, да? — прибавил он ядовито, обращаясь к Неведомову.
Салов, черный господин и инженер
стали играть. Прочие посетители, о которых
говорил Салов, что-то
не приезжали, а потому Павел все время разговаривал с правоведом.
Барышня же (или m-lle Прыхина, как узнал, наконец, Павел) между тем явно сгорала желанием
поговорить с ним о чем-то интересном и
стала уж, кажется, обижаться немножко на него, что он
не дает ей для того случая.
— Потому что еще покойная
Сталь [
Сталь Анна (1766—1817) — французская писательница, автор романов «Дельфина» и «Коринна или Италия». Жила некоторое время в России, о которой пишет в книге «Десять лет изгнания».]
говаривала, что она много знала женщин, у которых
не было ни одного любовника, но
не знала ни одной, у которой был бы всего один любовник.
Я сколько раз ему
говорила: «Вздор,
говорю,
не женитесь на мне, потому что я бедна!» Он образ снял, начал клясться, что непременно женится; так что мы после того совершенно, как жених и невеста,
стали с ним целые дни ездить по магазинам, и он закупал мне приданое.
— Как
не вздор!.. И на волю-то вас отпущу, и Кирюшка какой-нибудь — друг мой, а я уж и батькой вторым
стал; разве барину следует так
говорить; мы ведь
не дорого возьмем и рыло, пожалуй, после того очень поднимем.
— А вот этот господин, — продолжал Салов, показывая на проходящего молодого человека в перчатках и во фраке, но
не совсем складного
станом, — он вон и выбрит, и подчищен, а такой же скотина, как и батька; это вот он из Замоскворечья сюда в собрание приехал и танцует, пожалуй, а как перевалился за Москву-реку, опять все свое пошло в погребок, — давай ему мадеры, чтобы зубы ломило, — и если тут в погребе сидит поп или дьякон: — «Ну, ты,
говорит, батюшка, прочти Апостола, как Мочалов, одним голосам!»
— Неизвестно кто!.. Он и разыскивать
не стал. «Бог с ним,
говорит; ему, видно, они нужней моего были».
— Но, однако, я пересилила себя, — продолжала она, — села около него и начала ему
говорить прямо, что он сделал против меня и почему такою я
стала против него!.. Он это понял, расплакался немного; но все-таки до самой смерти
не доверял мне ни в чем, ни одного лекарства
не хотел принять из моих рук.
— Конечно, вздор; если бы
не вздор, разве я
стала бы
говорить, — оправдывалась Прыхина.
«Приходи,
говорит, ужо вечером: настоящий расчет сделаем, а то,
говорит, теперь заметят!» Я тоже вижу, что так складней будет сделать, выбежал, догнал свою лошадь, приехал в монастырь,
стал мешки сдавать, —
не досчитываются одного мешка.
— Так втюрился, — продолжал Добров, — что мать-то испугалась, чтоб и
не женился; ну, а ведь хитрая, лукавая, проницательная старуха: сделала вид, что как будто бы ей ничего, позволила этой девушке в горницах даже жить, а потом, как он
стал сбираться в Питер, — он так ладил, чтоб и в Питер ее взять с собой, — она сейчас ему и
говорит: «Друг мой, это нехорошо!
— Я хотела вам сказать, — продолжала Клеопатра Петровна, — как и прежде
говорила, что мне невыносимо
становится мое положение; я никуда
не могу показаться, чтобы
не видеть оскорбительных взглядов…
— А какой случай! — сказал он. — Вчера я, возвращаясь от тебя, встретил Захаревского с дочерью и, между прочим, рассказал им, что вот мы с тобой идем богу молиться; они
стали, братец, проситься, чтобы и их взять, и особенно Юлия Ардальоновна. «Что ж, я
говорю, мы очень рады». Ну, они и просили, чтобы зайти к ним; хочешь — зайдем,
не хочешь — нет.
— Я вовсе
не злая по натуре женщина, — заговорила она, — но, ей-богу, выхожу из себя, когда слышу, что тут происходит. Вообрази себе, какой-то там один из важных особ
стал обвинять министра народного просвещения, что что-то такое было напечатано. Тот и возражает на это: «Помилуйте,
говорит, да это в евангелии сказано!..» Вдруг этот господин
говорит: «Так неужели,
говорит, вы думаете, что евангелия
не следовало бы запретить, если бы оно
не было так распространено!»
Вечером у них собралось довольно большое общество, и все больше старые военные генералы, за исключением одного только молодого капитана, который тем
не менее, однако, больше всех
говорил и явно приготовлялся владеть всей беседой. Речь зашла о деле Петрашевского, составлявшем тогда предмет разговора всего петербургского общества. Молодой капитан по этому поводу
стал высказывать самые яркие и сильные мысли.
— Я, барин, всю ночь
не стану спать и буду дожидать вас, —
говорила она.
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей
не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей
говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился доктор, и мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность
стало не в ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы.
Вихров, после того, Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть военным, как известно, в то время
не позволено было играть, но начальник губернии сказал, что — ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда
стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он
не хотел), и
говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра у него выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит
не как Полоний, а как Захаревский.
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы
не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «
Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы,
говорим,
не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто
станет жену бить на улице? Дома на это есть место: дома бьют!»
«Нет уж,
говорю, — это извините, барин наш
не в вас!» — «Ну, коли он
не такой, так я за тобой
стану волочиться».
— Нет, она-то ничего,
не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то,
говорят, как по этому делу получил, злой-презлой
стал и все привязывался к ней: «Все,
говорит, я на семейство проживаюсь!»
— Да я уж на Низовье жил с год, да по жене больно стосковался, —
стал писать ей, что ворочусь домой, а она мне пишет, что
не надо, что голова стращает: «Как он,
говорит, попадется мне в руки, так сейчас его в кандалы!..» — Я думал, что ж, мне все одно в кандалах-то быть, — и убил его…
Вихров больше и
говорить с ним
не стал, видя, что какого-нибудь совета полезного от него получить
не было возможности; чем более они потом начали приближаться к месту их назначения, тем лесистее делались окрестности; селений было почти
не видать, а все пошли какие-то ровные поляны, кругом коих по всему горизонту шел лес, а сверху виднелось небо.
— Ничего-с, сначала было поленивался, все на печке лежал; но я тоже
стал ему
говорить, что другие дворовые обижаются: «Что,
говорят, мы работаем, а он — нет!» Я,
говорю, братец мой, поэтому месячины тебе выдавать
не стану. Испугался этого,
стал работать.
Не станет ли она ему
говорить о прежних его чувствах к ней, укорять его?..
— Попервоначалу она тоже с ним уехала; но, видно, без губернаторства-то денег у него немножко в умалении сделалось, она из-за него другого
стала иметь. Это его очень тронуло, и один раз так,
говорят, этим огорчился, что крикнул на нее за то, упал и мертв очутился; но и ей тоже
не дал бог за то долгого веку: другой-то этот самый ее бросил, она — третьего, четвертого, и при таком пути своей жизни будет ли прок, — померла,
говорят, тоже нынешней весной!
— Нет,
не глупости! — воскликнул, в свою очередь, Живин. — Прежде, когда вот ты, а потом и я, женившись, держали ее на пушкинском идеале, она была женщина совсем хорошая; а тут, как ваши петербургские поэты
стали воспевать только что
не публичных женщин, а критика — ругать всю Россию наповал, она и спятила, сбилась с панталыку: сначала объявила мне, что любит другого; ну, ты знаешь, как я всегда смотрел на эти вещи. «Очень жаль,
говорю, но, во всяком случае, ни стеснять, ни мешать вам
не буду!»
Вдруг она,
не говоря ни слова, пишет обоим братьям, что наши семейные отношения
стали таковы, что ей тяжело жить
не только что в одном доме со мной, но даже в одной стране, а потому она хочет взять свой капитал и уехать с ним за границу.
— А ведь, брат, ежели есть в стране это явление, так спокойней и отрадней
становится жить! Одна только, господи, помилуй, — продолжал Живин как бы со смехом, — супруга моя
не оценила во мне ничего; а еще
говорила, что она честность в мужчине предпочитает всему.