И тут пришла беда

Анастасия Уварова (2024)

После долгих лет, проведённых в солнечном Валиоре, Евсей возвращается на родину — в далёкую Белию, полную нежити и чудес, где обитают языческие боги. Он давно потерял веру в людей, и его спасение — в боге. Вместе с учителем он собирается нести слово Калоса в эти дикие земли… И всё шло хорошо, пока на языческом празднике учитель Евсея бесследно не исчез.

Глава 3

*

Наблюдая за медленно приближающимися каменными воротами, Евсей чувствовал, как внутри него наливалось тепло — после пережитого страха он мечтал лишь о вкусной еде и мягкой кровати.

У ворот стояли, оперевшись на бердыши, двое стражников в высоких шапках, обитых мехом, и нарядных алых кафтанах.

— Кто такие? — Крикнул один из них зычным голосом. — С чем пожаловали?

Учитель остановил повозку.

— Валиорские книжники, носители слова Калоса, господин, — смиренно отозвался он, — при мне грамота от вашего посадника, боярина Святослава Гневича — он звал нас погостить.

— Ты языком — то не трепи, — грубо перебил его старший из стражников, — ты грамоту показывай.

Учитель терпеливо улыбнулся ему.

— Друг мой, — повернулся он к Евсею, — будь добр, покажи доброму господину приглашение.

Евсей кивнул и торопливо полез в тайное отделение. Он знал, отчего им не были рады — о предстоящей войне Валиора с Белией давненько ходили слухи… Да и ловушка дефенторов, оставленная неподалёку от города, ничего хорошего не обещала.

Стражники разглядывали грамоту долго — пыхтя, вертели в руках, пристально вглядывались в каждую закорючку, разве что на зуб не пробовали. Наконец, старший из них почесал затылок, сдвинув шапку на лоб, и изрёк:

— Печать вроде всамделишняя, посадника…

— Ну что, господа, можем ли мы в город въехать? — Смиренно спросил учитель.

Старший сплюнул на землю и обернулся к товарищу.

— Сбегал бы ты, Вторак, ребятам крикнул, чтоб они ворота открывали.

Вторак кивнул и унёсся, звонко стуча каблуками по мощёной мостовой. Пару минут стояли в молчании — слышно было лишь как фыркает ослик, выдыхая из ноздрей пар, да как сопит стражник.

— Скажи мне, добрый господин, — обратился к нему учитель, — не было ли у вас здесь недавно посланников из Валиора?

Тот ядовито ухмыльнулся в усы, но ответил:

— Были эти… плащовники, — это слово он выплюнул с особым презрением, — так что знаем мы вас, книжников и носителей слова! Ты гляди, — погрозил он учителю бердышем, — станешь озоровать — я тебя вот этой штукой…

Учитель выглядел искренне огорчённым.

— Мне жаль, добрый человек, — тихим голосом начал он, — что служители Калоса так сильно разочаровали вас. Даю честное слово, — он вскинул горящие глаза на стражника и прижал руку к сердцу, — что ни у меня, ни у моего ученика нет дурных намерений. Ваш народ, ваши обычаи, — он начал запинаться, как с ним случалось в моменты сильного волнения, — вызывают у меня лишь восхищение и безмерное уважение.

Стражник заметно растерялся.

— Да ну ты это… — Он снова почесал затылок. — Веди себя пристойно, и ничего тебе не будет.

Ворота начали медленно распахиваться, приоткрывая вид на шумные и пёстрые улицы города.

— Спасибо, добрые люди, — попрощался учитель, — счастливой службы вам. — И легонько тронул вожжи.

Ослик послушно тронулся. Евсей заполз в повозку, оставив снаружи лишь голову, и восхищённо глазел по сторонам.

За воротами города почти сразу их встречала пёстрая ярмарка, благоухающая свежей выпечкой, спелыми яблоками и хмельным пивом. После долгой дороги в поле, где словом можно было перемолвиться только с учителем да с перелётными птицами, Евсей немного растерялся от окруживших их шума и гомона.

Сновали наряженные женщины и мужчины, со всех сторон был слышен клич торговцев, завлекающих поглядеть на товар — на пуховые платки, стеклянные бусы, расписную посуду. Меж рядов прыгали скоморохи в пёстрых рубахах и звенящих колпаках, шумно, до звона в ушах дудели в гудки, распевали частушки под простенький наигрыш гудков и утаскивали зевак в свой хоровод. Пару раз подскакивали и к ним, и тогда Евсей торопливо прятался под навес, оставляя учителя вежливо им отказывать. Ему непривычны были такие гуляния — в домах Калоса они считались непристойными. Слишком разнузданные, слишком громкие, в таких плясках легко позабыть о чистоте души… Учитель же, напротив, говорил, что без праздника душа засыхает, как виноградные лозы без дождя.

На них косились — с любопытством, но без особого страха — кажется, и без них хватало пришлых гостей.

Все дороги ручейками стекали к главной площади, где на высоком помосте стоял суровый идол — старик, закутанный в медвежью шубу. Евсей тут же узнал его — как не узнать? До того, как его отец принял истинную веру, он частенько водил сына в глубь дубравы, к старому идолу, суровое деревянное лицо которого после частенько преследовало маленького Евсея в кошмарах.

Перед ними стоял грозный Хро̀тко — повелитель загробного царства, владеющий всеми подземными богатствами, покровитель мудрости. Возле идола стояла целая толпа людей — кажется, всем хотелось принести ему дары и попросить и помощи.

Когда людская волна отхлынула, Евсей вдруг понял, что старик Хротко был не одинок. Рядом с ним стоял другой идол из серого грубого камня. Евсей пригляделся, и по спине его поползли мурашки — на него взирало холодное, равнодушное женское лицо, обрамлённое длинными распущенными волосами.

— Друг мой, ты не знаешь, кто это? — Спросил учитель, пристально вглядываясь в каменные черты изваяния. — Я не помню такого идола на княжеском дворе.

— Ты бы и не увидел, господин. — Буркнул Евсей. — Это Меро̀ва — смерть,Мерова — зима, одна из старых богов. На правом берегу давным — давно запретили ей молиться, и правильно сделали! Нашли, кому жертвы носить — госпоже мертворождённых и утопленников!

Учитель лишь удивлённо хмыкнул.

За пределами ярмарки было тихо. За заборами крепко спали дома с резными наличниками и коньками над дверьми, качали ветвями деревья, клонившиеся до земли от тяжести плодов, скамьи перед домами пустовали. Лишь изредка спокойствие города прерывал лай собак или стук ставен — на улицу выглядывали лишь матери с совсем маленькими детьми на руках да дряхлые старики.

Телега медленно, но верно продвигалась вперёд, и наконец доползла до высокого холма, на котором, за высокими белокаменными стенами, возвышались богатые терема детинца.

Здешняя стража проверяла грамоту вдвое дольше прежнего.

— Не верите? — Обречённо спросил учитель.

— Не верим, — честно отозвался стражник, на этот раз в синем кафтане, с длинным шрамом, пересекавшим правую щёку, — Святослав Гневич гостей встречать не приказывал. Надо бы у него самого спросить.

Этот стражник говорил не так, как те, что стояли у ворот — мягче, протяжнее, с длинной буквой «о», чем — то напоминая Евсею выговор дрожека.

— Долго ли ждать господина посадника? — Обречённо спросил учитель.

— А чего ждать? — Усмехнулся стражник. — Вон он идёт!

По тропе и впрямь поднимались — двое добрых молодцев в таких же синих кафтанах держались позади, а перед ними шёл высокий человек, огненно — рыжий, с аккуратно причёсанной бородой, мощью своей походивший на медведя. Несмотря на то, что по улице гулял ставший уже привычным промозглый осенний ветер, шёл он в одной рубахе — тёмно бурой, с высоким золототканым воротом. На широком кожаном поясом висели богатые ножны. В руках он нёс аккуратно свёрнутый тёплый плащ, тёмно — зелёный, как хвоинки на заснеженных елях.

Завидев их телегу, он подслеповато прищурился, а потом вдруг расплылся в радостной улыбке и широко распахнул руки.

— Агафон Георгич, друг мой! — Воскликнул он и поспешил вперёд. — Доехал, наконец, слава дрожекам!

В два счёта преодолев крутую тропинку, он сгрёб учителя в медвежьи объятия. Евсей испуганно подался вперёд, но учитель лишь слабо улыбнулся и осторожно похлопал Святослава Гневича по спине

— Здравствуй — здравствуй, — он оглядел посадника, — давненько мы с тобой не виделись. Как плечо? Не болит, на погоду не ноет.

— Слава Жрѐбе, не жалуюсь, — довольно ответил тот, — а ты чего нагрянул, как гром среди ясного неба — ни слуху, ни духу, даже весточки не послал? Я, знаешь ли, в дыме от печки будущее выглядывать не умею.

— Странно, — задумчиво протянул учитель, — я посылал письмо.

— Не дошло, наверное. — Отмахнулся посадник. — Ну ничего, теперь уж наговоримся вволю. Да вы проходите, чего на пороге встали, как бедные родственники? Эй, вы! — Гаркнул он стражникам. — Открыть ворота немедля!

Пока те выполняли приказ, Святослав Гневич с любопытством разглядывал Евсея.

— Это ещё что за добрый молодец? — С любопытством спросил он у учителя. — Неужели, — он хитро подмигнул, — всё — таки грешил с кем — то по молодости, а?

— Нет, что ты, — смутился учитель, — Евсей — мой ученик.

Евсей почтительно поклонился посаднику.

— Ученик, стало быть, — хмыкнул посадник, поглаживая бороду, — ну здравствуй. — Он протянул Евсею руку.

Тот немного растерялся. Он не любил чужих прикосновений. С тех пор, как в Бонуме другим детям запретили его бить, ему случалось месяцами довольствоваться лишь лёгким касанием ко лбу на обязательном воскресном благословении. Он не жаловался — это было лучшее, на что он мог рассчитывать. Потом появился учитель, и вместе с ним — редкие тёплые объятия, рука на плече в знак поддержки, смешливо взъерошенные волосы — но даже к этому Евсей привыкал долго и тяжело.

Учитель осторожно подтолкнул его в спину.

— Да не съем я тебя, — фыркнул Святослав Гнедич по — валиорски, намертво стискивая его ладонь, — друг Агафона — мой друг.

— Благодарю за радушный приём, — выговорил Евсей по — белийски, украдкой сглатывая комок в горле, — ваш город необычайно красив.

Святослав Гневич горделиво приосанился.

Ворота тем временем отворились. Посадник лихо запрыгнул на место возницы рядом с учителем, крикнул стражникам, чтоб бежали в терем, и повернулся к учителю:

— Трогай ослика своего — поглядишь на мои хоромы.

В первый миг Евсею показалось, будто он попал в город, перенесённый сюда прямиком из старой сказки. Резные терема, похожие на пряничные домики, что продавали на ярмарках заморские купцы, соседствовали с каменными домами, которые он привык видеть на улицах родного Валиора. Высокие заборы, ограждавшие сады, были расписаны дивными узорами — здесь ветви берёзы завивались над обережным знаком, призванным защитить двор от воров, тут петушки распускали длинные хвосты друг перед другом, горели ярко — алые гребешки, а тут играли кони с густыми золотыми гривами, заплетёнными тысячью кос.

Люди тут встречались чаще, и одеты они были богаче. У Евсея в глазах запестрило от ярких цветов их одежд, в ушах стоял перезвон девичьих серёг и монист. Все они, кажется, тоже торопились вниз, на шумную ярмарку, и каждый не забывал поклониться Святославу Гневичу и с любопытством поглядеть на них. Растерявшись от их пристального внимания, Евсей уполз под навес с головой и схоронился за широким учительским плащом, старым и потрёпанным, но отчего — то дорогим его сердцу.

— Что, оробел? — Весело спросил у него посадник. — Ничего, эта ваша валиорская скромность быстро выгоняется справным мёдом. — И до того, как Евсей успел открыть рот, обернулся к учителю. — Ты правее бери, правее — вон там мой терем стоит, видишь конька на крыше?

Учитель молча свернул на другую улицу. Здесь стоял неприятный запах гниющих яблок, одно из которых неудачно подвернулось им под колёса.

— Водяные бы побрали этого Твердяту! — Выругался посадник, отпихнув румяный плод ногой. — Представь себе, не меньше сотни раз твердил ему — сруби ты эту клятую яблоню, так нет, каждую осень одно и то же! Клянусь Хротко, однажды я приду к этому дому в ночи с топором.

— Не ругайся так, — примирительно сказал учитель, — может, это дерево дорого ему.

— Дорого! — Немедленно фыркнул Святослав Гневич. — Ему мне насолить дорого. Твердята упрям, как тысяча ослов, и горд, как старый гусь. Говорит, мол, память о жене, — да какая память, если он не живёт тут почти? — Он вдруг обернулся к Евсею и подмигнул ему. — А мальчишка твой, кстати, неплохо по — белийски говорит.

— Да, он… старается. — Неуверенно отозвался учитель и повернулся к Евсею. Тот стиснул зубы и кивнул — в конце — концов, проповедников из родных земель всегда принимали лучше…

— Я родился здесь, господин, — сказал он, — но мой отец принял веру в Калоса и уехал в Валиор.

— Ого, — присвистнул посадник, — ну, добро пожаловать в родные земли!

Несколько мгновений они ехали в молчании.

— А что за история у вас тут случилась с дефенторами? — Спросил учитель, нахмурив лоб.

Посадник только махнул рукой.

— Э, — фыркнул он, — весь народ они мне перебаламутили! Ни бе, ни ме по — нашему не могут, а туда же — неучи, невежды, язычники, идолов своих жгите, храмы наши стройте… Поначалу — то мы их как терпели — вроде скоморохов они у нас тут были. Как — как ты их назвал, дефекторы?

— Дефенторы, — поправил его учитель. На его лбу появилась едва заметная морщинка.

— Во, они самые. И давай эти самые дефекторы своими мечами грозиться — мол, порубим вас всех, идолов ваших порушим. Ну, и гнали их наши до самого леса палками, а там уже их Ярушка так перепугала, что они бежали от нас, теряя портки. — Он улыбнулся, словно одно воспоминание об этом доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие.

Евсей украдкой взглянул на учителя, но тот и бровью не повёл.

— Ярушка — это та самая Огненная ведьма?

— Она, родимая, — радостно закивал Святослав Гневич, — только ты ей случайно не обмолвись, что я так её назвал, а то бегать мне до следующей зимы в заячьей шкуре. О! Вот мы и приехали!

Учитель вдруг скривился и потёр бедро. Евсей всполошился — долгая дорога не могла не сказаться на его старой ране. Но он, конечно, опять будет улыбаться и говорить: «Всё в порядке, друг мой, незачем беспокоиться»…

Ворота, ведущие к хоромам посадника, были распахнуты настежь. Навстречу гостям неторопливо прошествовали те самые двое стражников, а за ними — пожилая женщина в белом убрусе, протягивающая им пышный каравай на вышитом полотенце. Из — за её плеча выглядывали двое взрослых парней, на одно лицо с посадником, и молодая девчонка с непокрытой головой, с жадным любопытством разглядывавшая учителя.

Святослав Гневич ловко спрыгнул наземь, дождался, пока спустится учитель, повёл их к своей семье.

— Здравы будьте, гости дорогие, — глубоким, тягучим голосом пропела женщина, слегка кланяясь им, — уж не побрезгуйте нашим угощением.

— Благодарим, славная госпожа, — улыбнулся учитель.

Отломил кусочек от каравая, протянул часть Евсею. Тот попробовал — и зажмурился от удовольствия — после месяца на чёрных сухарях мягкое, белоснежное тесто показалось ему благодатью, посланной с небес.

— Знакомьтесь, стало быть, — довольно сказал Святослав Гневич, приобнимая женщину за плечи, — жена моя, свет очей моих, — он ласково хмыкнул, а та смущённо потупила взор, — Радомила Ершовна. Вот, любовь моя — я привёз в свой дом верного друга, Агафона Георгиевича, спасшего меня когда — то от смерти, а после не раз спасавшего от куда более страшного врага — скуки. Голова! — Он поднял указательный палец вверх. — Ум в нём недюжинный.

— Да полно тебе, — учитель махнул рукой, и кончики его ушей порозовели.

— Не мешай мне хорошего человека хвалить, — сурово отозвался Святослав Гневич и махнул рукой в сторону Евсея, — а то ученик его. Как я гляжу, — усмехнулся он, — в учителя своего пошёл — это славно. Оба они — дорогие гости в моём доме, — он обернулся и вдруг так гаркнул, что зазвенело в ушах, — и никто не посмеет их обидеть, слышали?

Хоромы отозвались заливистой трелью какой — то птицы и безмолвием стражей у расписанных ворот.

— Вот и славно, — хмыкнул тот и ловко выдвинул вперёд парней.

— То сыновья мои, — сказал он, с гордостью хлопнув одного из них по спине, — орлы! Богатыри! Старший недавно внуком меня одарил, — он добродушно хмыкнул в бороду. — А это Дарёнка, меньшая дочь моя, — девчонка спешно поклонилась, не сводя с чужаков горящих глаз, — ученик твой жениться, часом, не собирается?

— Что ты, дорогой друг, — со смехом замахал руками учитель, — куда нам, бродячим проповедникам, жену брать, за какие её грехи — то?

— Жаль, — вздохнул посадник и недовольно взглянул на дочь. — Породнились бы. Так я бы точно знал, что эта бестолочь в надёжных руках.

Дарёнка на эти слова только фыркнула, отбросив длинную косу за спину.

— Что же мы гостей у порога держим, ладо? — Ласково спросила Радомила, заглянув мужу в глаза. — Скорее в дом их зови, за стол сажай!

— И точно, — спохватился тот, — пожаловать просим!