Наши за границей. Где апельсины зреют

Николай Лейкин

Николай Александрович Лейкин — в свое время известный петербургский писатель-юморист, журналист, издатель. Его популярность была колоссальной: поэт А. Блок назвал конец XIX века «эпохой Александра III и писателя Лейкина». А. П. Чехов считал Лейкина своим «крестным батькой»: с начала 1880-х годов Лейкин издавал собственный журнал — юмористический еженедельник «Осколки», к сотрудничеству в котором привлек молодого Антона Чехова, раскрыв его талант. Книга «Наши за границей» — одна из самых известных в творчестве Лейкина. Веселое повествование о путешествиях купца Николая Ивановича Иванова и его жены Глафиры Семеновны, о забавных приключениях и всевозможных недоразумениях, которые случаются с героями в чужих краях, настолько понравилось читателям, что Лейкин написал продолжение — «Где апельсины зреют». На этот раз купеческая чета отправляется в поездку по Французской Ривьере и Италии. Супругам Ивановым предстоит испытать счастье в казино, увидеть Римский форум и древние Помпеи и даже подняться к кратеру Везувия. Лейкинский мягкий юмор по отношению к соотечественникам, отправившимся мир посмотреть и себя показать, и сегодня не утратил актуальности.

XVIII

Оттащить Конурина от игорного стола было, однако, нелегко и с помощью Глафиры Семеновны. Когда Ивановы подошли к нему, он уже не стоял, а сидел около стола. Перед ним лежали целые грудки наменянного серебра. Сзади его, опершись одной рукой на его стул, а другой ухарски подбоченясь, стояла разряженная и сильно накрашенная барынька с черненьким пушком на верхней губе и в калабрийской шляпке с таким необычайно громадным плюмажем, что плюмаж этот змеей свешивался ей на спину. Барынька эта распоряжалась деньгами Конурина, учила его делать ставки, и, хотя она говорила по-французски, он понимал и слушался ее.

— Voyons, mon vieu russe… apresent № 3…^[62] — говорила она гортанным контральтовым голосом.

— Нумер труа? Ладно… Будь по-вашему, — отвечал Конурин. — Труа так труа.

Шар покатаго бильярда летел в гору по зеленому сукну и скатывался вниз. Конурин проиграл.

— C’est domage, ce que nous avons perdu… Mais ne pleurez pas… Mettez encore^[63].

Она взяла у него две серебряные монеты и швырнула их опять в лунку номера третьего. Снова проигрыш.

— Тьфу ты, пропасть! — плюнул Конурин. — Не следовало ставить на тот же номер, мадам-мамзель. Вали тринадцать… Вали на чертову дюжину… Ведь на чертову дюжину давеча взяли два раза.

— Oh non, non… Laissez moi tranquille…^[64] — ударила она его по плечу и снова бросила ставку на номер третий.

— В таком разе хоть выпьем, мадам-мамзель, грешного коньячишку еще по одной собачке, для счастья… — предлагал ей Конурин, умильно взглядывая на нее.

— Assez…^[65] — сделала она отрицательный жест рукой.

— Что такое асе? Ну а я не хочу асе. Я выпью… Прислужающий! Коньяк… Давай коньяку… — поманил он гарсона, стоящего тут же с графинчиком коньяку и рюмками на тарелке.

Гарсон подскочил к нему и налил рюмку. Конурин выпил.

— Perdu…^[66] — произнесла барынька.

— Опять пердю! О чтоб тебе ни дна ни покрышки! — воскликнул Конурин.

В это время к нему подошла Глафира Семеновна и сказала:

— Иван Кондратьич… Бросьте играть… Ведь вы, говорят, ужас сколько проиграли.

— А! Наша питерская мадам теперь подъехала! — проговорил Конурин, обращаясь к ней пьяным раскрасневшимся лицом с воспаленными узенькими глазами. — Постой, постой, матушка… Вот с помощью этой барыньки я уже отыгрываться начинаю. Пятьдесят два франка давеча на чертову дюжину мы сорвали. Ну, мамзель-стриказель, теперь катр… На номер катр… Ставьте своей ручкой, ставьте… — обратился он к накрашенной барыньке.

— Да бросьте, вам говорят, Иван Кондратьевич, — продолжала Глафира Семеновна. — Перемените хоть стол-то… Может быть, другой счастливее будет… А то прилипли к этому проклятому бильярду… Пойдемте к столу с поездами.

— Нет, постой… — упрямился Конурин. — Вот с этой черномазой мамзелью познакомился, и уж у меня дело на поправку пошло. Выиграли на катр? Да неужто выиграли? — воскликнул он вдруг радостно, когда увидел, что крупье отсчитывал ему грудку серебряных денег. — Мерси, мамзель, мерси. Вив ля Франс тебе — вот что… Ручку!

И он схватил француженку за руку и крепко потряс ее. Она улыбнулась.

— Вот что значит, что я коньяку-то выпил. Постой, погоди… Теперь дело на лад пойдет, — бормотал он.

— А выиграл на ставку, так и уходи… Перемени ты хоть стол-то!.. — приступил к нему Николай Иванович. — Сам пьян… Не ведь с какой крашеной бабенкой связался.

— Французинка… Сама подошла. «Рюсс?» — говорит. Я говорю: «Рюсс…» Ну и обласкала. Хорошая барынька, только вот басом каким-то говорит.

— А ты думаешь, что даром она тебя обласкала? Выудить хочет твои потроха. Да и выудит, ежели уже не выудила еще…

— Нет, шалишь! Я свою денежную требуху тонко соблюдаю… Труа! На номер труа!

— Пойдемте к другому столу! — воскликнула Глафира Семеновна, схватила Конурина за руку и силой начала поднимать его со стула.

— Стой, погоди… Не балуйтесь… — упрямился тот. — Мамзель, ставь труа.

— Не надо труа. Забирайте ваши деньги и пойдемте к другому столу.

Глафира Семеновна держала Конурина под руку и тащила его от стола. Николай Иванович загребал его деньги. Француженка сверкнула глазами на Глафиру Семеновну и заговорила что-то по-французски, чего Глафира Семеновна не помнила, но по тону речи слышала, что это не были ласковые слова.

Конурин упрямился и не шел.

— Должен же я хоть за коньяк прислужающему заплатить… — говорил он.

— Заплачу… Не беспокойся… — сказал Николай Иванович. — Гарсон, комбьян?

Гарсон объявил ужасающее количество рюмок выпитого коньяку. Николай Иванович начал рассчитываться с ним. Глафира Семеновна все еще держала Конурина под руку и уговаривала его отойти от стола.

— Ну ладно, — согласился наконец тот и прибавил: — Только пускай и мамзель-стриказель идет с нами. Мамзель! коммензи! — И он махнул ей рукой.

— Да вы никак с ума сошли, Иван Кондратьевич! — возмутилась Глафира Семеновна. — С вами замужняя женщина идет под руку, а вы не ведь какую крашеную даму с собой приглашаете! Это уж из рук вон! Пойдемте, пойдемте…

— Э-эх! В кои-то веки приударил за столом за французской мадамой, а тут… Тьфу! Да она ничего… Она ласковая… Мадам! — обернулся к француженке на ходу Конурин.

— Не подпущу я ее к вам… Идемте…

Француженка шла сзади и говорила что-то язвительное по адресу Глафиры Семеновны. Наконец она подскочила к Конурину и взяла его с другой стороны под руку. Очевидно, ей очень не хотелось расстаться с намеченным кавалером.

— Прочь! — закричала на нее Глафира Семеновна, грозно сверкнув глазами.

Француженка в свою очередь крикнула на Глафиру Семеновну, и хотя отняла свою руку из-под руки Конурина, но, сильно жестикулируя, старалась объяснить что-то по-французски.

— Вот видите, какая она ласковая-то. Она требует у вас половину выигрыша. Говорит, что пополам с вами играла, — перевела Конурину Глафира Семеновна речь француженки.

— Какой к черту выигрыш! Я продулся как грецкая губка. Во весь вечер всего только три ставки взял. Нон, мадам, нон… Я проигрался, мамзель… Я в проигрыше… Понимаешь ты, в проигрыше… Я пердю… Совсем пердю… — обратился Конурин к француженке.

Та не отставала и бормотала по-французски.

— Уверяет, что пополам с вами играла… — переводила Глафира Семеновна. — Вот неотвязчивая-то нахалка! Дайте ей что-нибудь, чтобы она отвязалась.

— На чай за ласковость можно что-нибудь дать, а в половинную долю я ни с кем не играл.

Он остановился и стал шарить у себя в карманах, ища денег.

— У Николая Иваныча ваши деньги, а не у вас. Он их сгреб со стола, — говорила Конурину Глафира Семеновна.

— Были и у меня в кармане большие серебряные пятаки.

Он нашел наконец завалившуюся на дне кармана пятифранковую монету и сунул ее француженке:

— На́ вот… Возьми на чай… Только это на чай… За ласковость — на чай… А в половинную долю я ни с кем не играл. Переведите ей, матушка Глафира Семеновна, что это ей на чай…

— А ну ее! Стану я со всякой крашеной дрянью разговаривать!

Француженка между тем, получив пятифранковую монету, подбросила ее на руке, ядовито улыбнулась и опять заговорила что-то, обращаясь к Конурину. Взор ее на этот раз был уже далеко не ласков.

— Вот нахалка-то! Мало ей… Еще требует… — опять перевела Глафира Семеновна Конурину.

— Достаточно, мамзель… Будет. Не проси. Сами семерых сбирать послали! — махнул Конурин француженке рукой и пошел от нее прочь под руку с Глафирой Семеновной.

Он шатался на ногах. Глафире Семеновне стоило больших трудов вести его. Вскоре их нагнал Николай Иванович и взял Конурина под другую руку. Они направились к выходу из зимнего сада. На шествие это удивленно смотрела публика. Вслед компании несколько раз раздавалось слово «les russes».

Примечания

62

Смотрите, мой русский старичок… теперь номер три…

63

Жаль, что мы проиграли… Но не плачьте… Ставьте еще раз.

64

О нет, нет… Оставьте меня в покое…

65

Достаточно…

66

Проиграно…