Наши за границей. Где апельсины зреют

Николай Лейкин

Николай Александрович Лейкин — в свое время известный петербургский писатель-юморист, журналист, издатель. Его популярность была колоссальной: поэт А. Блок назвал конец XIX века «эпохой Александра III и писателя Лейкина». А. П. Чехов считал Лейкина своим «крестным батькой»: с начала 1880-х годов Лейкин издавал собственный журнал — юмористический еженедельник «Осколки», к сотрудничеству в котором привлек молодого Антона Чехова, раскрыв его талант. Книга «Наши за границей» — одна из самых известных в творчестве Лейкина. Веселое повествование о путешествиях купца Николая Ивановича Иванова и его жены Глафиры Семеновны, о забавных приключениях и всевозможных недоразумениях, которые случаются с героями в чужих краях, настолько понравилось читателям, что Лейкин написал продолжение — «Где апельсины зреют». На этот раз купеческая чета отправляется в поездку по Французской Ривьере и Италии. Супругам Ивановым предстоит испытать счастье в казино, увидеть Римский форум и древние Помпеи и даже подняться к кратеру Везувия. Лейкинский мягкий юмор по отношению к соотечественникам, отправившимся мир посмотреть и себя показать, и сегодня не утратил актуальности.

XXI

Экипажи, тянувшиеся вереницей мимо местов с зрителями, мало-помалу начали редеть. Катающаяся публика стала разъезжаться. У продолжавших еще сновать экипажей уже иссяк цветочный материал для киданья. Цветочный дождь затихал. Битва цветами кончалась. Только изредка еще кое-кто швырял остатками букетиков, но уж не без разбора направо и налево, а только в знакомых избранных лиц. Так было в экипажах, так было и в местах среди зрителей. Публика, видимо, устала дурачиться. Шоссе было усеяно цветами, но мальчишки уже не поднимали эти цветы, ибо никто не покупал их. Публика начала зевать и уходила. Окровавленный англичанин больше не показывался. Конурин, прикопивший с пяток букетиков, чтобы швырнуть в него напоследях, долго ждал его и наконец тоже начал зевать. Зевал и Николай Иванович.

— Канитель. Чем зря здесь сидеть, пойдемте-ка лучше в буфет, — сказал он. — Пить что-то хочется. Глаша может выпить лимонаду, а мы саданем бутылочку красненького ординерцу.

— Приятные речи приятно и слушать, — откликнулся Конурин, вставая и отряхиваясь от цветочных лепестков, и спросил: — А где тут буфет?

— Какой буфет? Здесь нет буфета, — проговорила Глафира Семеновна.

— Ну вот… Гулянье, эдакое представление, да чтобы буфета не было! Не может этого быть. Наверное есть. Где же публика горло-то промачивает? Нельзя без промочки. Ведь у всех першит после такого азарта.

— А вы забываете, что мы на улице, а не в театре!

— Ничего не обозначает. Обязаны и на улице после такого происшествия…

— Да вот сейчас спросим, — сказал Николай Иванович. — Мусье! Где здесь буфет пур буар? — обратился он к заведующему местами старичку с кокардой из цветных ленточек на груди пиджака.

— Тринкен…^[72] — пояснил Конурин и хлопнул себя по галстуху.

Старичок с кокардой улыбнулся и заговорил что-то по-французски.

— Глаша! Что он говорит? — спросил Николай Иванович жену.

— Да говорит тоже, что и я говорила. Нет здесь буфета.

— Да ты, может быть, врешь. Может быть, он что-нибудь другое говорит?

— Фу, какой недоверчивый! Тогда иди и ищи буфет.

— Однако уж это совсем глупо, что гулянье устраивают, а о буфете не хотят позаботиться. Это уж даже и на заграницу не похоже.

— Да вот пойдем мимо дома на сваях, так там буфет есть, — сказала Глафира Семеновна.

— На сваи? — воскликнул Конурин. — Нет-с, слуга покорный! Это чтобы опять полтораста четвертаков в лошадки просадить? Вяземскими пряниками меня туда не заманишь. И так уж я в этих вертепах, почитай, бочку кёнигского рафинаду проухал.

— То есть как это рафинаду?

— Да так. Аккурат такую сумму оставил, что бочка сахару-рафинаду в покупке себе в лавку стоит.

— Ах вот что, — проговорила Глафира Семеновна. — Ну что ж из этого? В один день проигрываешь, в другой день выигрываешь. Вчера несчастье, а сегодня счастье. Этак ежели бастовать при первой неудаче, так всегда в проигрыше будешь. Не знаю, как вы, а мне так очень хочется попробовать отыграться.

— Глаша! Не смей! И думать не смей! — закричал на нее Николай Иванович.

— Пожалуйста, пожалуйста, не возвышай голос. Не испугаюсь! — остановила его Глафира Семеновна.

— Да я не позволю тебе играть! Что это такое в самом деле! Вчера двести франков проухала, сама говоришь, что здесь все основано на мошенничестве, и вдруг опять играть.

— Вовсе даже и не двести франков, а всего сто двадцать с чем-то. Ты забываешь, что я утром на сваях выиграла. Зато теперь уж будем глядеть в оба. Я буду играть, а ты стой около меня и гляди.

— Да не желаю я совсем, чтобы ты играла! Провались они, эти проигранные двести франков!

— Как? Ты хочешь чтобы я даже и в Монте-Карло не попробовала своего счастия? Зачем же тогда было ехать в Ниццу! Ты слышал, что вчера Капитон Васильич сказал? Он сказал, что из-за Монте-Карло-то сюда в Ниццу все аристократы и ездят, потому там в рулетку, ежели только счастие придет, в полчаса можно даже и всю поездку свою окупить. В лошадки и поезда не выиграла, так, может быть, в рулетку выиграю. Нет уж, ты как хочешь, а я в Монте-Карло хоть на золотой, да рискну.

— Ну, это мы еще посмотрим!

— А мы поглядим. Не позволишь мне испытать своего счастья в рулетку, так после этого нет тебе переводчицы! — погрозилась Глафира Семеновна. — Не стану я тебе ничего и переводить по-русски, что говорят французы, не стану говорить по-французски. Понимай и говори сам, как знаешь. Вот тебе за насилие!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

72

Пить…