Качели

Ракитин Кирилл (2024)

Егор учится в школе и мечтает стать писателем. Он посещает занятия в литературном кружке, но выполняя задания наставника, в своих фантазиях он настолько оторвался от реальной жизни, что это начинает вызвать тревогу у его родителей. Однажды вечером Егор случайно знакомится на улице с маленькой девочкой, которая, несмотря на дождь и позднее время, отказывается возвращаться к себе домой и просит Егора забрать её с собой. Егор, неожиданно для себя, соглашается. Родители мальчика изумлены его поступком, но узнав историю девочки, решают принять участие в её судьбе, полагая, что это пойдёт на пользу и их сыну. Последовавшие за этим драматические события вынуждают Егора окунуться в настоящую реальность, и меняют его взгляды на жизнь в целом. Через дружбу с своей необычной знакомой, через её талант и собственные размышления происходит взросление мальчика, его становление и как человека, и как писателя.

Глава 7

Разговор с родителями Тани у Нины Сергеевны и Павла Михайловича вышел очень непростой. Пока Павел Михайлович доходчиво разъяснял отцу Тани возможные и крайне неприятные для него последствия, если он рискнёт ещё раз распустить руки в отношении дочери, или, например, внезапно поверив в себя решит выгнать непрошенных гостей из своей, как он считал, квартиры, Нина Сергеевна с Алевтиной Ивановной, мамой Тани, уединились на кухне.

— Как мне относиться к Вам? — спросила Алевтина Ивановна, — Ваш муж милиционер, это я поняла. А в качестве кого здесь Вы? Как жена милиционера, как мама друга Тани, или как кто-то ещё?

— Вижу, Вы сразу переходите к сути дела, не тратя время на второстепенное, — уважительно кивнула головой Нина Сергеевна.

— У меня не так много этого времени, чтобы тратить его остатки на пустые разговоры, — ответила мама Тани, вновь заходясь кашлем и судорожно вдыхая воздух между приступами. — Итак, кто Вы, зачем Вы здесь, и что Вы хотите от меня?

— Отвечаю по пунктам, — тоже не став тратить время на разного рода экивоки, перешла к делу Нина Сергеевна. — Первое. Я работаю в администрации города и занимаюсь социальными вопросами. Так что можете считать нашу беседу вполне реальным инспекционным визитом чиновника городской Администрации, который носит пока что предварительный, неофициальный характер, но легко может стать таковым.

Второе. Я здесь, чтобы позаботиться в первую очередь о несовершеннолетнем ребёнке, оказавшемся в сложной жизненной ситуации, или который в ней вот-вот окажется. Речь идёт о Вашей дочери, как Вы понимаете.

И третье. Я хочу обсудить с Вами возможные действия, которые обеспечат Вашей дочери наиболее оптимальный для неё вариант жизни, когда…хм……когда..

— Не смущайтесь, — попыталась изобразить улыбку Алевтина Ивановна, но вновь раскашлялась, — говорите прямо: когда я умру. Уже нет ни сил, ни времени, ни желания прятаться за слова.

— Да, когда Вы умрёте, — с некоторым трудом сказала Нина Сергеевна. — И, извините, но Вы сами решили говорить прямо, это, по всей видимости, произойдёт уже довольно скоро.

Женщины помолчали, а затем Нина Сергеевна продолжила.

— Я хочу и могу предложить Вам помощь. Сделаю всё, что смогу, а могу я, поверьте, не так уж и мало.

— Что Вы можете предложить умирающей, — горько усмехнулась мама девочки, — тем более, умирающей матери, оставляющей своего ребёнка в полной неизвестности? Я не могу даже лечь в больницу, потому, что мне не с кем её оставить прямо сейчас. А мой муж — Вы сами всё видели,.. — и женщина лишь безнадёжно махнула рукой.

— Я могла бы устроить Вас специальным решением Администрации, скажем так — в виде исключения, в особое паллиативное отделение, — осторожно сказала Нина Сергеевна.

— Умирать, — еле слышно прошептала Алевтина Ивановна. — И мне там помогут сделать это как можно быстрее? Да?

— Не говорите глупостей! — рассердилась Нина Сергеевна. — Да, это отделение для безнадёжных пациентов. Его ещё называют хоспис. В нём созданы все условия для таких пациентов. Индивидуальные диеты. Круглосуточный уход медицинского персонала, поддерживающие процедуры; от мытья до зондового питания. Тот же кислород, который, как я вижу, Вам необходим постоянно. Конечно же, адекватное обезболивание. Работают психологи, приходят священники. Родные и близкие могут посещать пациентов хосписа в любое время и находиться с ними сколько захотят. Вы также можете взять с собой дорогие Вам вещи, фотографии. И всё это полностью бесплатно за счёт бюджета. А Вы говорите «помочь умереть». Вовсе нет; там помогают не умирать, а помогают жить. Помогают прожить достойно оставшееся время.

Алевтина Ивановна недоверчиво покачала головой;

— Я никогда не слышала о таких отделениях. В нашем городе так точно.

— К сожалению, — вздохнула Нина Сергеевна, — у государства нет сейчас возможности обеспечить лечением в таких отделениях всех нуждающихся. Поэтому для госпитализации в них ведётся, хм… строгий отбор. И да, скажем прямо, служебное положение здесь играет весомую роль. Но у меня, как я уже сказала, есть возможность повлиять на решение отборочной комиссии.

— Это похоже на сказку, — помолчав сказала мама Тани, — но я не первый год живу на свете, и отлично понимаю, что просто так такие предложения не делаются. К тому же, как я Вам уже сказала, я не могу оставить дочь. Каково ей будет здесь одной, без меня? С отцом, который её с трудом терпит.

— А каково ей будет наблюдать здесь за умирающей матерью? Что будет, когда Вы уже не сможете ни ходить, ни дышать? Вы хотите, чтобы Ваша дочь увидела, как Вы испускаете последний вздох? Поверьте, в этом зрелище нет ничего хорошего. Смерть в жизни — это не смерть в кино. Ребёнок после такого вполне может оказаться на приёме у психиатра. А я Вам предлагаю достойную и гуманную альтернативу.

— Я,…я не знаю, что Вам ответить, — растерялась Алевтина Ивановна от такого напора. — И самое главное; Вы так и назвали свою цену. Что мне надо будет сделать, чтобы получить всё это?

— Я помогу Вам попасть в хоспис в любом случае, чтобы Вы не решили, — глухо сказала Нина Сергеевна. — А хочу я предложить Вам с Вашим мужем написать отказ от родительских прав на дочь.

— Вы с ума сошли?! — буквально прошипела мама Тани, — убирайтесь прочь! Немедленно убирайтесь вон из моего дома! Предлагать мне, матери отказаться от дочери ради лёгкой смерти?! Да как вы посме…

На этот раз приступ у Алевтины Ивановны длился гораздо дольше. Нина Сергеевна была готова к такой реакции, а потому лишь смотрела с сочувствием на погибающую женщину, да помогла ей выпить лекарство, которое та жестами попросила ей подать.

— Зачем… для чего Вам это? — наконец отдышавшись, смогла произнести мать девочки. — Вы не понимаете разве? Ведь тогда Таню сразу отправят в детский дом, а она этого не вынесет. Её уже пытались туда забрать… — женщина снова закашлялась.

— Я знаю, Таня рассказала нам. И она не попадёт в детский дом. Мы с мужем хотели бы удочерить Таню.

Некоторое время на кухне стояла полная тишина, нарушаемая лишь редкими падающими каплями из крана в раковину. Наконец, Алевтина Ивановна пришла в себя от изумления, и очень тихо повторила:

— Зачем Вам это? — и остановив жестом начавшую разъяснять бюрократическую процедуру Нину Сергеевну, повторила: — Зачем это нужно лично Вам?

Нина Сергеевна помолчала, а затем решилась. Она рассказала Алевтине Ивановне и том, как потеряла свою новорождённую дочь, и о невозможности родить ещё, и о попытке взять приёмного ребёнка, и о той своей боли, что не отпускает её все эти годы.

— Вы знаете, когда мой сын привёл Таню к нам домой, когда я увидела её такую замёрзшую, мокрую и нечастную, то сразу поняла, что ни за что не отпущу её никуда обратно на улицу. А когда она рассказала нам свою историю; и про Вашу болезнь, и про то, как она пряталась у Вас в больнице от детского дома, я решила для себя, что приложу все свои силы, но не допущу, чтобы с этой девочкой случилось что-то ужасное. А детский дом — это ужасное. Тем более для девочки; Вы же понимаете меня…

И потом, когда я ночью смотрела на неё, как она спит (да, Таня ночевала у нас. Пустяки), то почувствовала вдруг, что моя боль оставляет меня. Словно это была та, моя несбывшаяся дочь. Я так ощутила её, будто эта моя дочь сейчас просто поздно вернулась домой и спит. И необходимость заботы о ней — это не милостыня, не порыв, не минутная слабость, а мой долг. Мой так и не исполненный материнский долг.

И не выдержав, Нина Сергеевна разрыдалась. А после две женщины, две матери, долго сидели молча, держась за руки. Наконец, мама Тани заговорила первой:

— Хорошо. Я Вам верю. Я подпишу все необходимые бумаги. И сама объясню всё дочери. Она ведь сможет навещать меня?

— Конечно, конечно же она сможет! И сможет даже ночевать с Вами, если захочет. Там предусмотрена такая возможность.

Нина Сергеевна вытерла остатки слёз, возвращаясь к знакомой и понятной ей ипостаси чиновницы.

— Таня не перестанет быть Вашей дочерью, как и Вы её матерью. Об этом не может быть ни речи, ни даже мысли! Мы говорим сейчас исключительно о юридическом обеспечении будущего Вашей дочери. Как несовершеннолетняя она не может жить самостоятельно, и ей понадобится опекун, законный представитель её интересов. Это будет или физическое лицо, или государство в лице каких-то должностных лиц. Например, директора детского дома, если Ваш муж не сможет или не захочет заниматься воспитанием своей дочери. Но мы ведь не хотим такого варианта будущего для Тани? Не правда ли?

Алевтина Ивановна кивнула, и неожиданно спросила:

— А почему Вам необходим мой отказ? Отказ отца Тани — понятно, а мой-то отказ зачем? Вы ведь знаете, — голос её дрогнул, но она справилась, — что мне осталось не так много времени. После моей… моего ухода, мои родительские права исчезнут сами собой. Для чего же Вам был нужен и этот разговор, и моё согласие именно при жизни? Чего проще; дождаться моей смерти (и ждать-то недолго), и установить, что девочка не может жить с таким отцом. Вы ведь могли хоть прямо сейчас вызвать наряд и забрать его и за нападение на сотрудника полиции, и за рукоприкладство. А далее через суд лишить его родительских прав, и забрать Таню уже из детдома. С Вашей должностью Вы вполне могли бы это сделать очень быстро. Тогда почему Вы хотите моего согласия и согласия Таниного отца? Почему Вы хотите, грубо говоря, купить, когда можете просто взять даром?

— Потому, — помолчав ответила Нина Сергеевна, — что я не хочу так поступать с Таней. Я никогда так не поступила бы со своей родной дочерью, а потому не могу так поступить и с приёмной. Я отлично понимаю, что никогда не смогу заменить Тане Вас; занять Ваше место в её душе. Я хочу быть с ней честной и искренней. А правда в том, что она нужна мне также, как и я ей. Мы обе с ней можем дать друг другу то, в чём нуждаемся. И поэтому мне нет нужды изображать из себя какую-то «новую маму». Я останусь сама собой, и она тоже останется той, кем была, и кто она есть. Но окончательное решение об удочерении принимают Власти, и вот для них уже будет иметь значение Ваше мнение относительно будущих опекунов, т.е. нас с мужем. Поэтому, извините ещё раз за откровенность, нам хотелось бы иметь возможность удочерить Таню ещё при Вашей жизни. Это своего рода гарантия для нас; ну и для Вас тоже.

На кухне вновь повисла неловкая пауза, а потом, Нина Сергеевна, улыбнувшись нежданно добавила:

— А ещё мне кажется, что Таня с моим сыном тоже нужны друг другу.

Мама Тани удивлённо приподняла брови, и Нина Сергеевна поспешила её успокоить и пояснила свои слова;

— Нет-нет, никакой «романтики» между ними нет и в помине! Что Вы! Они же ещё совсем дети. Да и знакомы меньше суток. Просто мой сын, он, знаете ли, немного, как говорится, не от мира сего. Он хочет стать писателем, и даже занимается в литературном кружке. Мы с мужем ничего против этого не имеем; пусть занимается, раз ему это по душе. Но в своих мечтаниях и умственных упражнениях он слишком уж оторвался от реальной жизни. У него практически нет близких друзей, он вообще не стремится к близким отношениям с кем-либо. Разве что дружит со своей одноклассницей, да и то, похоже, лишь потому, что сидит с ней за одной партой. А вот с Вашей дочерью у него как-то сразу наладилось взаимопонимание. Таня ведь любит рисовать? Так вот, представляете, Егор пол ночи изучал её рисунки, а с утра вдруг взялся даже её заплетать. Ну да Вы и сами видели; дети явно симпатизируют друг другу. И нам с мужем это нравится. Если Таня сможет немного обратить его внимание на «земные», так сказать, дела, то это было бы очень даже хорошо. Ну и ей тоже, думаю, не помешает друг.

— Особенно, — добавила Нина Сергеевна через небольшую паузу, — если Таня будет жить в нашей семье.

Женщины ещё помолчали, а потом Алевтина Ивановна сказала:

— Вы знаете, Нина, — могу я Вас так называть? — Таня ведь тоже девочка непростая. И по Вашему рассказу, она чем-то напоминает Вашего сына. Она также предпочитает обществу сверстников свои рисунки. Точнее сказать, свои фантазии, которые старается выразить в рисунках.

— Ах, да, — вспомнила Нина Сергеевна, — дети всё время повторяли слово «мыслеобразы». Егор притащил его из своего кружка, а Вашей дочери оно, похоже, очень понравлюсь.

— «Мыслеобразы» — интересное слово, — задумчиво повторила Алевтина Ивановна. — Но знаете, о чём я сейчас подумала, — мама Тани слегка улыбнулась, — судя по тому, что Вы сейчас рассказали про своего сына, наши дети не случайно познакомились; они, как говорится, «нашли друг друга». Так что, боюсь, что Таня вовсе не «приземлит» Вашего сына из его фантазий. А думаю, что напротив; как бы не улетели они, держась за руки, в эти фантазии вместе, и с удвоенным энтузиазмом.

Мама девочки попыталась засмеяться, но новый приступ кашля не позволил ей этого. А Нина Сергеевна, подождав, пока Алевтина Ивановна сможет продолжить разговор, сказала:

— Тогда пусть «летают» вдвоём. Может это и к лучшему.

* * *

Разговор с отцом Тани — Никитой — вышел более прагматичным.

— Да пожалуйста; забирайте её хоть сейчас, раз она вам так нужна, — сказал он почти сразу, узнав о предложении родителей Егора. — Мне она ни к чему.

— Как Вы можете так говорить?! — не выдержала Нина Сергеевна, — ведь это же Ваша дочь.

— Ну так что же, что дочь, — пожал плечами отец Тани, — не сложилось у меня с ней. Сами видите. Чужая она мне, совсем чужая. Я даже думаю порой, что и не родная она мне вовсе.

— Как ты смеешь! — задохнулась от гнева Алевтина Ивановна, которую немедленно скрутил очередной приступ.

— А вот смею, — набычился её муж, — не наша она порода. У меня все женщины в роду были тёмные, коренастые, кареглазые. И по характеру совсем другие; крепкие, хваткие, хозяйственные. А эта — немочь бледная; мазюкает лишь картинки свои, да смотрит волком. Ни ласки от неё, ни слова доброго не дождёшься.

— Может это потому, что она от Вас доброго ничего не видит, а лишь ругань, да тумаки? — парировала Нина Сергеевна.

— А Вы меня жизни не учите, — разозлился Никита, — в своей семье порядки устанавливайте, а не в чужой. Всё есть у неё; одета-обута, и даже альбомы ей её дурацкие покупают. Чего ей ещё не хватает? А ведь всё равно — словно не родная она мне.

— Так, давайте-ка все успокоимся, — прихлопнул ладонью по столу Павел Михайлович, пресекая назревающий скандал. — Нина, мы сюда не для того пришли, уймись тоже. Давайте говорить о деле.

— Так я и говорю о деле, — буркнул отец Тани, — это Ваша вот меня учить жизни стала, а я-то как раз дело говорю. Сами посудите; как я с девочкой жить стану? Что мне с ней делать? Она же скоро взрослеть начнёт. Там дела всякие женские… Одежду даже купить ей — и то проблема ведь для меня. А если я в командировку? Или куда в гости уеду?

— Ага, «в гости», — хмыкнула Алевтина Ивановна, — на 15 суток «в гости» он скорее уедет.

— Алевтина! — успокаивающе положила Нина Сергеевна свою руку на руку матери девочки, — Надо признать, что твой муж дело говорит.

Она сжала руку, не давая Алевтине Ивановне возразить.

— Мужику и в самом деле сложно одному девочку воспитывать; тут он прав. И мы как раз именно эту проблему и решаем.

— Никита, — обратилась она к мужу Алевтины Ивановны, — Ваша жена очень больна, Вы ведь в курсе этого?

Никита кивнул.

— И на днях, очень скоро уже, она снова ляжет в больницу. Надолго. Вы понимаете, о чём я?

Никита вновь молча кивнул. Утренний хмель уже совсем выветрился из его головы, а «вразумление» от отца Егора заставило его собраться с мыслями, и начать соображать. Всё-таки, он не был законченным алкоголиком или дураком, и достучаться до его разума при необходимости было вполне возможно.

— Как Вы сами планировали поступить, в случае, если Вашей жены… если она не сможет вернуться домой?

— Я думал отдать Татьяну в интернат.

— В Детский дом! — с отвращением произнесла Алевтина Ивановна.

— Пусть детский дом, — не стал спорить её муж. — Пусть. Другие же дети там живут — и наша дочь сможет. Я ведь уже объяснил, почему. И вот, женщина даже согласилась, что я говорю дело. Но раз у вас есть другой вариант — я не против. Совсем не против. Тем более, что в случае удочерения, как я понимаю, алименты мне платить не придётся. Так что всем сплошная выгода; дочь твоя не пойдёт в детдом, раз там так ужасно, как ты считаешь. Она будет жить в семье с уважаемыми людьми, — Никита усмехнулся, — и бедствовать в ней, как я понимаю, не будет. А мне не надо будет четверть зарплаты государству отдавать. Всем хорошо. Чего скандалить попусту?

— Всё правильно, — подытожила Нина Сергеевна, но есть ещё один вопрос.

— Какой же, — удивился отец девочки, — вроде всё решили уже.

— Жилищный вопрос, — спокойно пояснила Нина Сергеевна.

— А-а, так вот в чём всё дело? — тут же напрягся Никита, — ну тогда я ничего подписывать сразу и не буду. Вначале посоветуюсь, с кем надо.

— Советуйтесь, — так же спокойно сказала Нина Сергеевна, — только не тяните. Времени на советы не так много. А скажут Вам всё тоже самое, что могу сказать и я.

— И что же Вы можете сказать?

— Никита, послушайте внимательно меня, — подняла руку Нина Сергеевна, — Не торопитесь с выводами. И, конечно, посоветуйтесь. Но сейчас просто послушайте, что я Вам скажу.

Мы, как Вы сами заметили, люди достаточно обеспеченные. И у нас с мужем заметные и ответственные должности. И заниматься каким-то махинациями ради такой малости — какой-то комнаты в квартире, нам совершенно незачем и даже вредно для нашего положения. Лишние разговоры и сплетни нам на службе не нужны. Мы сейчас полностью, на все 100% представляем интересы Вашей дочери. Даже если у вас с ней не сложилось нормальных отношений, Таня всё равно не перестала от этого быть ею. Так вот. Вашей дочери принадлежит 2/3 этой квартиры.

— Как две трети? — вскочил Никита, но Павел Михайлович мягким движением усадил его на место.

— Я переписала на Таню свою долю, — тихо сказала Алевтина Ивановна.

–Таким образом, — продолжила Нина Сергеевна, не давая Никите возмутиться, — любой законный представитель ребёнка, имеет право для начала просто врезать замок в одну из комнат, причём бо́льшую из них, и лишить Вас права заходить туда. И Ваша квартира превратиться по факту в однокомнатную. А в принципе, опекаемые структуры могут инициировать, опять же в интересах опекаемого лица, либо размен квартиры по суду, либо продажу её доли в этой квартире с целью приобретения отдельного жилья.

— А зачем ей отдельное жильё, если она будет жить в детдоме? — спросил Никита.

— Его можно сдавать, — объяснила Нина Сергеевна. — Разумеется, полностью официально, через договор, с уплатой налогов и пр. Пусть и небольшая сумма, но она будет копиться, и к совершеннолетию у Татьяны будет и своё жильё, и деньги на счету.

— А если дочь останется со мной?

— Вы сами сказали, что для Вас это невозможно. И потом, давайте начистоту, Никита. С Вашим, извините образом жизни, первая же инспекция, а я её непременно инициирую, не сомневайтесь — обнаружит несовершеннолетнюю девочку в обществе нетрезвого мужчины, возможно посторонних, пустой холодильник, неубранную квартиру, неполный комплект одежды, а также синяки у ребёнка, и запишет её показания о физическом насилии в семье. Как Вы думаете, Никита, чем для Вас лично может закончиться такая инспекция? Не говоря уж о том, как долго Вы сохраните при этом свои родительские права?

— Вы мне угрожаете, что ли, не пойму? — зло сощурился отец Тани.

— Пока нет. Пока я просто довожу до Вашего сведения все обстоятельства и нюансы сложившейся в вашей семье непростой ситуации. Из которой мы все вместе сейчас ищем наилучший выход.

— И какой же «наилучший выход» Вы предлагаете, — с некоторым сарказмом, но заметно сбавив тон, спросил Никита, немного подумав.

— Вы же сами всё сказали; Тане вместо детдома семья, её маме — хорошая больница и уход, Вам — отсутствие проблем, связанных с наличием взрослеющей девочки в доме, а также прямая материальная выгода, в виде 25% от зарплаты.

— А что с жильём?

— С жильём мы предлагаем Вам такую сделку; мы купим Вам приличную однокомнатную квартиру, а Вы, в свою очередь, перепишите свою долю в этой квартире на свою дочь.

— Т.е. я из двухкомнатной квартиры поеду в однокомнатную? — вновь начал заводиться Никита.

— Где Вы будете полноправным и единственным владельцем, подтвердила Нина Сергеевна.

— Но из двух…

— Никита, включите же, наконец разум, а не эмоции, — устало повторила Нина Сергеевна, — нет у Вас никакой двухкомнатной квартиры. Нет. И никогда не было. Это иллюзия. У Вас есть лишь одна комната в двухкомнатной квартире, и весьма неплохие шансы остаться вообще с комнатой в коммуналке. А мы предлагаем наилучший для Вас выход.

— Но я могу сам продать свою долю,.. — попытался ещё раз отец Тани, но уже без прежнего энтузиазма.

— Вы обязаны будете по закону в первую очередь предложить её Тане, а она её выкупит. Мы поможем. И что Вы себе купите с деньгами от 1/3 этой квартиры? Ту же комнату в коммуналке. А мы Вам предлагаем квартиру. Ну что же здесь непонятного?

Никита некоторое время молчал, с силой массируя себе лицо обеими руками, и прикидывая в уме разные варианты, но в конце концов вынужден был признать правоту неожиданных посетителей и сдался.

— Ваша взяла, — сказал он, тяжело поднимаясь изо стола. Считайте — договорились. Но ответьте честно на один лишь вопрос: зачем? Зачем Вам это всё? Эти траты, эти хлопоты, эти нервы?

— Такая уж у нас работа, — пожала плечами Нина Сергеевна, и помолчав немного, добавила, — а может и судьба.