Неточные совпадения
—
Возьми ты Павла Михайлыча ружье, запри его к себе в клеть и принеси мне ключ. Вот как ты
будешь сидеть на медведя! — прибавил он сыну.
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы
возьмите этого молодого человека с собой и отправляйтесь по адресу этого письма к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и что он вам скажет: к себе ли
возьмет вашего сына для приготовления, велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также
пьют и
едят, а не воздухом питаются!
И Имплев в самом деле дал Павлу перевод «Ивангое» [«Ивангое» — «Айвенго» — исторический роман английского писателя Вальтер-Скотта (1771—1832), вышедший в 1820 году,
был переведен на русский язык в 1826 году.], сам тоже
взял книгу, и оба они улеглись.
Он находил, что этому так и надлежало
быть, а то куда же им обоим
будет деваться от стыда; но, благодаря бога, благоразумие
взяло верх, и они положили, что Аннушка притворится больною и уйдет лежать к родной тетке своей.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так
было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея
взять к себе девочку на воспитание.
— Эка прелесть, эка умница этот солдат!.. — восклицал полковник вслух: — то
есть, я вам скажу, — за одного солдата нельзя
взять двадцати дворовых!
— Сидеть публика
будет на этих стульях; тут их, должно
быть, дюжины три; потом можно
будет взять мебели из гостиной!.. Ведь можно? — обратился Плавин к Симонову.
От полковника получено
было, наконец, письмо, извещающее, что Александра Григорьевна с величайшим удовольствием разрешает детям
взять залу для такой умной их забавы. С своей же стороны Михаил Поликарпович прибавлял сыну: «Чтобы девушка гуляла, но дельца не забывала!» Полковник терпеть не мог театра.
Из прочих предметов можно
было взять памятью, соображением, а тут нужна
была усидчивая работа.
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе;
возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж
было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— Православие должно
было быть чище, — говорил он ему своим увлекающим тоном, — потому что христианство в нем поступило в академию к кротким философам и ученым, а в Риме
взяли его в руки себе римские всадники.
—
Возьми ты там порцию стерляжьей ухи, — слышь! — самолучшего поросенка под хреном, жареного, какое там
есть, и бутылку шипучего-донского!..
— Действительно, — продолжал Павел докторальным тоном, — он бросился на нее с ножом, а потом, как все дрянные люди в подобных случаях делают, испугался очень этого и дал ей вексель; и она, по-моему, весьма благоразумно сделала, что
взяла его; потому что жить долее с таким пьяницей и негодяем недоставало никакого терпения, а оставить его и самой умирать с голоду тоже
было бы весьма безрассудно.
— А именно — например, Лоренцо, монах, францисканец, человек совершенно уже бесстрастный и обожающий одну только природу!.. Я, пожалуй, дам вам маленькое понятие, переведу несколько намеками его монолог… — прибавил Неведомов и, с заметным одушевлением встав с своего дивана,
взял одну из книг Шекспира и развернул ее. Видимо, что Шекспир
был самый любимый поэт его.
Мы с братом, так как нечего делать
было нынче вечером,
взяли да и приехали.
— Да, прекрасно, но надобно, чтобы одно при другом
было. Нельзя же, чтоб столица
была без извозчиков! Мы с братом
взяли дрожки здешние, и едва живые приехали сюда.
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я
взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому
будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
Петр подумал немного и
взял направо; через несколько времени, дорога пошла еще хуже: кроме грязи, там
была такая теснота, что четверка едва проходила.
— Ничего я его не убедила… Он последнее время так стал
пить, что с ним разговаривать даже ни о чем невозможно
было, — я
взяла да и уехала!..
Вечером они принялись за сие приятное чтение. Павел напряг все внимание, всю силу языка, чтобы произносить гекзаметр, и при всем том некоторые эпитеты не выговаривал и отплевывался даже при этом, говоря: «Фу ты, черт
возьми!» Фатеева тоже, как ни внимательно старалась слушать, что читал ей Павел, однако принуждена
была признаться...
Только, когда приехали мы домой и легли спать, одна из воспитанниц, шалунья она ужасная
была, и говорит: «Представимте, mesdames, сами из себя статуй!» И
взяли, сняли рубашечки с себя, встали на окна и начали разные позы принимать…
Больше всего мысль его останавливалась на «Юлии и Ромео» Шекспира — на пьесе, в которой бы непременно стал играть и Неведомов, потому что ее можно
было бы поставить в его щегольском переводе, и, кроме того, он отлично бы сыграл Лоренцо, монаха; а потом —
взять какую-нибудь народную вещь, хоть «Филатку и Мирошку» [«Филатка и Морошка» — водевиль в одном действии П.Г.Григорьева, впервые поставлен в 1831 году.], дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают.
— Играть, я полагаю, — снова начал Павел, — «Ромео и Джульету». Я, если вы позволите,
возьму на себя Ромео — молод еще, строен, немного трагического жара
есть… А вы — Лоренцо, — отнесся он к Неведомову.
— Хорошо, я тебе
буду отдавать, — сказал Павел, слышавший еще и прежде, что Макар Григорьев в этом отношении считался высокочестным человеком и даже благодетелем, батькой мужицким слыл, и только на словах уж очень он бранчив
был и на руку дерзок; иной раз другого мужичка, ни за что ни про что,
возьмет да и прибьет.
— Да потому, что если
взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно… но ведь он всех офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и
пьют и
едят, только не ночуют, — в кармане-то в итоге ничего и не осталось.
«Ах, там, друг сердечный, благодетель великий, заставь за себя вечно богу молить, —
возьмем подряд вместе!» А подряд ему расхвалит, расскажет ему турусы на колесах и ладит так, чтобы выбрать какого-нибудь человека со слабостью, чтобы хмелем пошибче зашибался; ну, а ведь из нас, подрядчиков, как в силу-то мы войдем, редкий, который бы не запойный пьяница
был, и сидит это он в трактире, ломается, куражится перед своим младшим пайщиком…
«Ваше сиятельство, говорю, у вас
есть малярная работа?» — «У меня, говорит, братец, она отдана другому подрядчику!» — «Смету, говорю, ваше сиятельство, видеть на ее можно?..» — «Можно, говорит, — вот, говорит, его расчет!» Показывает; я гляжу — дешево
взял!
— А так бы думал, что за здоровье господина моего надо
выпить! — отвечал Макар Григорьев и, когда вино
было разлито, он сам пошел за официантом и каждому гостю кланялся, говоря: «Пожалуйте!» Все чокнулись с ним,
выпили и крепко пожали ему руку. Он кланялся всем гостям и тотчас же махнул официантам, чтоб они подавали еще. Когда вино
было подано, он
взял свой стакан и прямо подошел уже к Вихрову.
Оклеить стены обоями он тоже
взял на себя и для этого пришел уже в старой синей рубахе и привел подсоблять себе жену и малого сынишку; те у него заменяли совсем мастеровых, и по испуганным лицам их и по быстроте, с которой они исполняли все его приказания, видно
было, что они страшно его боялись.
— Ну, и грубили тоже немало, топором даже граживали, но все до случая как-то бог берег его; а тут, в последнее время, он
взял к себе девчорушечку что ни
есть у самой бедной вдовы-бобылки, и девчурка-то действительно плакала очень сильно; ну, а мать-то попервоначалу говорила: «Что, говорит, за важность: продержит, да и отпустит же когда-нибудь!» У этого же самого барина
была еще и другая повадка: любил он, чтобы ему крестьяне носили все, что у кого хорошее какое
есть: капуста там у мужика хороша уродилась, сейчас кочень капусты ему несут на поклон; пирог ли у кого хорошо испекся, пирога ему середки две несут, — все это кушать изволит и похваливает.
Тот
взял стакан, молча со всеми чокнулся и
выпил.
Окончив письмо, она послала служителя
взять себе карету, и, когда та приведена
была, она сейчас же села и велела себя везти в почтамт; там она прошла в отделение, где принимают письма, и отдала чиновнику написанное ею письмо.
— Да кто же может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и
пьем оттого, что нам дела настоящего, хорошего не дают делать, — едем, черт
возьми, коли ты желаешь того.
— С Саловым ужасная вещь случилась; он там обыгрывал какого-то молодого купчика и научил его, чтобы он фальшивый вексель составил от отца; тот составил. Салов пошел продавать его, а на бирже уж
было заявлено об этой фальши, так что их теперь обоих
взяли в часть; но, вероятно, как прибавляет Марьеновский, и в острог скоро переведут.
Дом блестящего полковника Абреева находился на Литейной; он
взял его за женой, урожденной княжной Тумалахановой. Дом прежде имел какое то старинное и азиатское убранство; полковник все это выкинул и убрал дом по-европейски. Жена у него, говорят,
была недальняя, но красавица. Эту прекрасную партию отыскала для сына еще Александра Григорьевна и вскоре затем умерла. Абреев за женой, говорят, получил миллион состояния.
Стряпчий
взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не
было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех
были невеселые и непокойные. Вихров велел им
взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена
была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
— Мне опосля показалось, что она маленько все еще трепещет; я
взял да через нее раз пять лошадь провел; та, надо полагать, копытом-то и проломила это место, а лошадь-то
была кованая.
Парфен и родные его, кажется, привыкли уже к этой мысли; он, со своей стороны, довольно равнодушно оделся в старый свой кафтан, а новый
взял в руки; те довольно равнодушно простились с ним, и одна только работница сидела у окна и плакала; за себя ли она боялась, чтобы ей чего не
было, парня ли ей
было жаль — неизвестно; но между собой они даже и не простились.
Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя перед иконой лампадка горела; я пошел — сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника, золотая
была,
взял все это на палатцы-то и унес, — гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне.
— Да уж
буду милости просить, что не позволите ли мне
взять это на себя: в лодке их до самого губернского города сплавлю, где тут их на телеге трясти — все на воде-то побережнее.
— Да, поспрячу, — отвечал священник, и в самом деле, как видно, намерен
был это сделать, — потому что хоть
было уже довольно темно, он, однако, велел работнику не селом ехать, а
взять объездом, и таким образом они подъехали к дому его со двора.
— Но завтра нам надобно
будет хоть какого-нибудь десятского
взять с собой, — сказал ему Вихров.
— Но сборища в ней все-таки не могли
быть дозволены, особенно для единоверцев, — возразил он, — и ваш супруг, я знаю, раз словил их; но потом,
взяв с них по рублю с человека, отпустил.
Начальник губернии, очень хорошо знавший расположение дома, тоже побежал за ней — и они там что-то долго оставались. Наконец сам m-r Пиколов
взял загашенные свечи, сходил с ними в зало и внес их в гостиную: он знал, когда это надо
было сделать.
Клыков той же осторожной походкой сходил и привел Родиона Федорова. Оказалось, что это
был хохлатый и нескладный мужик, который пришел как-то робко, стал поеживаться, почесываться, несмело на все кругом озираться. Вихров
взял лист бумаги и стал записывать его показание.
— Вот видишь, батюшка ты мой, — объяснил староста, — слух
был такой попервоначалу… Чиновники тоже кой-какие маленькие нам сказывали, что мы вольные
будем, что молодой барин наш имение маменьки своей не
взял, побрезговал им. Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры.
Вихров
взял из рук солдата предписание, в котором очень коротко
было сказано: «Препровождая к вашему благородию дело о поимке в Новоперховском уезде шайки разбойников, предписываю вам докончить оное и представить ко мне в самом непродолжительном времени обратно».
— В кабаке! За вином всего в третий раз с Сарапкой пришли, — тут и захватили, а прочую шайку
взяли уж по приказу от Сарапки: он им с нищим рукавицу свою послал — и будто бы приказывает, чтобы они выходили в такое-то место; те и вышли, а там солдаты
были и переловили их.
— Что ж, нам надобно
будет взять народу, мужиков?