Неточные совпадения
—
Да так, братец,
что!.. Невелико счастье быть военным. Она, впрочем, говорит, чтобы в гвардии
тебе служить, а потом в флигель-адъютанты попасть.
—
Да, я и забыл,
что ты паныч! Крестьянской слезой питаешься! — проговорил он.
— Ну
да, я знал,
что это дяденька все! — произнес он. — Одни ведь у него наставленья-то
тебе: отец у
тебя — дурак… невежда…
— Ну
да, как же ведь, благодетель!.. Ему, я думаю, все равно, куда бы
ты ни заехал — в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а я одними мнениями измучусь, думая,
что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут, как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
— Говорил я
тебе: до
чего тебя довел твой университет-то; плюнь на него,
да и поезжай в Демидовское!
—
Да ты садись, пожалуйста, — сказал Павел, заметив, наконец,
что Макар Григорьевич все чаще и чаще начинает переступать с ноги на ногу.
—
Да нашу Марью Николаевну и вас — вот
что!.. — договорилась наконец Анна Гавриловна до истинной причины, так ее вооружившей против Фатеевой. — Муж ее как-то стал попрекать: «
Ты бы, говорит, хоть с приятельницы своей, Марьи Николаевны, брала пример — как себя держать», а она ему вдруг говорит: «
Что ж, говорит, Мари выходит за одного замуж, а сама с гимназистом Вихровым перемигивается!»
— Я ругаюсь?.. Ах,
ты, бестия этакой!
Да по головке,
что ли,
тебя за это гладить надо?.. — воскликнул Макар Григорьев. — Нет, словно бы не так! Я, не спросясь барина, стащу
тебя в часть и отдеру там: частный у меня знакомый — про кого старых, а про
тебя новых розог велит припасти.
—
Да не выдадут же, говорят
тебе! — кричала Марья из коридора, в который она ушла. — Я — не Клеопатры Петровны, а баринова. Он меня и за то уж съест теперь,
что я с барыней уезжала.
— Хорошо, я
тебе буду отдавать, — сказал Павел, слышавший еще и прежде,
что Макар Григорьев в этом отношении считался высокочестным человеком и даже благодетелем, батькой мужицким слыл, и только на словах уж очень он бранчив был и на руку дерзок; иной раз другого мужичка, ни за
что ни про
что, возьмет
да и прибьет.
—
Да в
чем же мне с
тобой быть откровенной? — спросила Мари, как будто бы ей, в самом деле, решительно нечего было скрывать от Павла.
—
Да изволь, изволь, выпью уже,
что с
тобой делать! — проговорил Макар Григорьев и выпил.
— «Ну, говорит,
тебе нельзя, а ему можно!» — «
Да, говорю, ваше сиятельство, это один обман, и вы вот
что, говорю, один дом отдайте тому подрядчику, а другой мне; ему платите деньги, а я пока стану даром работать; и пусть через два года,
что его работа покажет, и
что моя, и тогда мне и заплатите, сколько совесть ваша велит вам!» Понравилось это барину, подумал он немного…
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит,
тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к
тебе, — не приходи
ты больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, —
да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали,
что деньги у него есть.
Казначей-то уж очень и не разыскивал: посмотрел мне только в лицо и словно пронзил меня своим взглядом; лучше бы, кажись, убил меня на месте; сам уж не помню я, как дождался вечера и пошел к целовальнику за расчетом, и не то
что мне самому больно хотелось выпить,
да этот мужичонко все приставал: «Поднеси
да поднеси винца, а не то скажу — куда
ты мешок-то девал!».
«
Да правда ли, говорит, сударь… — называет там его по имени, —
что вы его не убили, а сам он убился?» — «
Да, говорит, друг любезный, потяну ли я
тебя в этакую уголовщину; только и всего, говорит,
что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни не было, я, говорит, велю к
тебе в дом принести покойника, а
ты, говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!» Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему не хотелось, знаете, делиться.
«
Что ты, душенька, тут делаешь?» — «
Да так, говорит, вошла».
—
Да тебя никто и не судит, — сказал насмешливо Живин, — а говорят только,
что ты не понимаешь,
что, как сказал Гоголь, равно чудны стекла, передающие движения незаметных насекомых и движения светил небесных!
—
Да, ничего, понравилась, — отвечал Живин. — Тут вот про нее болтали,
что она, прежде
чем с
тобой, с каким-то барином еще жила.
—
Да кто же может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и пьем оттого,
что нам дела настоящего, хорошего не дают делать, — едем, черт возьми, коли
ты желаешь того.
—
Да, но, вероятно, это какие-нибудь пустяки. Мне рассказывали,
что сочинения твои секвестрованы, их рассматривали, судили, и за
тобой послан фельдъегерь!
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «
Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «
Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил».
— Видел я, судырь, то: иду я раз, так, примерно сказать, мимо колодца нашего, а он ее и бьет тут… отнял от бадьи веревку-то,
да с железом-то веревкою-то этою и бьет ее; я даже скрикнул на него: «
Что, я говорю,
ты, пес эдакий, делаешь!», а он и меня лаять начал… Вздорный мальчишка, скверный, не потаю, батюшка.
— Да-с. Все смеялась она: «Жена у
тебя дура,
да ты ее очень любишь!» Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного какого дала мне. Так пришло,
что женщины видеть почесть не мог:
что ни сделает она, все мне было не по нраву!
— В мурье-то у него — на клопах
да на комарах! Я бы
тебя на мягкую постельку уложила, побаюкала бы и полюлюкала!..
Что это переловил ребят-то? — прибавила она, показывая головой на раскольников.
— Я уже этого не знаю — я баба; а говорю,
что в народе толкуют. Изволь-ка вот
ты написать, — прибавила она Вихрову, —
что в предписании мужу сказано насчет моленной;
да и мужиков всех опроси,
что никогда не было, чтобы брали с них!
—
Что, разве было то? Где тут, ничего того не случалось!
Ты поди!
Да что мне идти,
ты ступай!
—
Да что же
ты чувствуешь?
— Видим,
что и
ты! — сказал ему опять насмешливо Петр Петрович. — Вот нынче в корпусах-то как учат, — продолжал он, относясь к Вихрову и показывая на племянника. — Зачем малого отдавали?.. Только ноги ему там развинтили,
да глаза сделали как у теленка.
—
Да, — продолжала Мари, — и пишет,
что они живут решительно в жерле огненном; целые дни на них сыплется град пуль и ядер — ужасно!.. Я к
тебе с сыном приехала, — присовокупила она.
—
Да вы, батюшка, вызовите его к себе, — продолжала старушка, — и пугните его хорошенько… «Я, мол,
тебя в острог посажу за то,
что ты матери не почитаешь!..»
—
Да полно!
Что за пустяки, никакого права не имею!
Что у
тебя язык отломится от слова-то,
что ли?.. Неужели и в самотко не попросишь?
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа, я думаю,
что письмо длинно.
Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин,
да и давай
тебе еще награду за это?
Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим».
Да дворянин… ах
ты, рожа!
Хлестаков.
Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе,
да за дело, чтоб он знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо
да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?
Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.