Неточные совпадения
В
день представления Ванька, по приказанию
господ, должен был то сбегать закупить свеч для освещения, то сцену вымести, то расставить стулья в зале; но всем этим действиям он придавал такой вид, что как будто бы делал это по собственному соображению.
— А то, что если
господина Вихрова выгонят, то я объявляю всем, вот здесь сидящим, что я по
делу сему
господину попечителю Московского учебного округа сделаю донос, — произнес Николай Силыч и внушительно опустился на свой стул.
— Да, он всегда желал этого, — произнес, почти с удивлением, Постен. — Но потом-с!.. — начал он рассказывать каким-то чересчур уж пунктуальным тоном. — Когда сам
господин Фатеев приехал в деревню и когда все мы — я, он, Клеопатра Петровна — по его же
делу отправились в уездный город, он там, в присутствии нескольких
господ чиновников, бывши, по обыкновению, в своем послеобеденном подшефе, бросается на Клеопатру Петровну с ножом.
— Вона, не могу! — воскликнул, в свою очередь, Макар Григорьев. — Знаем ведь тоже: приходилось по делам-то нашим угощать бар-то, а своему
господину уж не сделать того… Слава тебе господи, сможем, не разоримся, — заключил Макар Григорьев и как-то самодовольно усмехнулся.
— Какое
дело делать! — повторил Макар Григорьев. — А вот я тебя сейчас рылом ткну: что,
барина платье надо было убрать, али нет?
— Нет, ты погоди, постой! — остановил его снова Макар Григорьев. —
Барин теперь твой придет, дожидаться его у меня некому… У меня народ день-деньской работает, а не дрыхнет, — ты околевай у меня, тут его дожидаючись; мне за тобой надзирать некогда, и без тебя мне, слава тебе, господи, есть с кем ругаться и лаяться…
Он, как проснулся, немедля же ушел в трактир чай пить и объявил своему Огурцову, что он целый
день домой не придет: ему тоже, как видно, сильно было не по нутру присутствие
барина в его квартире.
Если какой-нибудь
господин был довольно силен, он подавал прошение королю, и тот передавал
дело его в административный суд, — вот вам и несменяемость судей!
— А у нас в Казани, — начал своим тоненьким голосом Петин, — на духов
день крестный ход: народу собралось тысяч десять; были и квартальные и вздумали было унимать народ: «Тише,
господа, тише!» Народ-то и начал их выпирать из себя: так они у них, в треуголках и со шпагами-то, и выскакивают вверх! — И Петин еще более вытянулся в свой рост, и своею фигурой произвел совершенно впечатление квартального, которого толпа выпихивает из себя вверх. Все невольно рассмеялись.
— Умирает человек: кажется, серьезное и великое
дело совершается… Вдруг приведут к нему разных
господ, которые кричат и козлогласуют около него, — проговорил он.
— Ну, и черт с тобой! — произнес Павел, когда Плавин ушел. — Но каков, однако, пролаза, — прибавил он, — на два
дня приехал в Москву, успел уже съездить к генерал-губернатору и получить от него приглашение на бал. У него и маменька такая была, шлендой и звали; по всем важным
господам таскалась, вот и он наследовал от нее это милое свойство.
— Удивительное
дело — какие нынче
господа стали, — проговорил он, продолжая усмехаться.
— О, да благословит тебя бог, добрый друг! — воскликнул Салов с комическим чувством, крепко пожимая руку Вихрова. — Ехать нам всего лучше в Купеческий клуб, сегодня там совершается великое
дело:
господа купцы вывозят в первый раз в собрание своих супруг; первая Петровская ассамблея будет для Замоскворечья, — но только не по высочайшему повелению, а по собственному желанию! Прогресс!.. Дворянству не хотят уступить.
— С
господином Вихровым можно! — отвечал тот с ударением.
Дело в том, что Анна Ивановна, вышедши за него замуж, рассказала ему даже и то, что один Вихров никогда за ней не ухаживал.
— У вас геркулесовская силища на это
дело, — продолжал Салов и затем, взяв фуражку, произнес: — А что,
господа, пора уж и по домам.
Дедушка ваш… форсун он этакий был
барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за
дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого
дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
—
Господин вы наш и повелитель, позвольте вам пожелать всякого счастья и благополучья на все
дни вашей жизни и позвольте мне напутствие на дорогу сказать.
Поедете вы, сударь, теперь в деревню, — отнесся Макар Григорьев опять к Вихрову, — ждать строгости от вас нечего: строгого
господина никогда из вас не будет, а тоже и поблажкой, сударь, можно все испортить
дело.
На другой
день герой мой нарочно очень рано проснулся и позвал Петра, чтобы потолковать с ним насчет поездки к приходу. Петр пришел; лицо этого почтенного слуги было недовольное; сказав
барину, что к приходу можно на паре доехать, он добавил...
— Раменка околела-с. Вчерашний
день, Иван пришел и говорит: «Дай, говорит, мне лошадь самолучшую;
барин велел мне ехать проворней в Перцово!» Я ему дал-с; он, видно, без рассудку гнал-с ее, верст сорок в какие-нибудь часа три сделал; приехал тоже — слова не сказал, прямо поставил ее к корму; она наелась, а сегодня и околела.
Иван, видя, что
дело повернулось в гораздо более умеренную сторону, чем он ожидал, сейчас опять придал себе бахваловато-насмешливую улыбку, проговорил: «Мне как прикажете-с!» — и ушел. Он даже ожидал, что вечером опять за ним придут и позовут его в комнаты и что
барин ничего ему не скажет, а, напротив, сам еще как будто бы стыдиться его будет.
Дочурочка ее тоже убежала, в лесу уж нашли, а
барину все хуже и хуже; два
дня промаялся и помер — ну, тоже родных-то около него никого не было.
Не ограничиваясь расспросами в передней, он обегал вниз и узнал от кучеров, куда именно поехал Вихров; те сказали ему, что на постоялый двор, он съездил на другой
день и на постоялый двор, где ему подтвердили, что воздвиженский
барин действительно приезжал и всю ночь почти сидел у г-жи Фатеевой, которая у них останавливалась.
— В Москве
барин каждый
день так веселился! — не утерпел и прихвастнул Иван.
Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной
день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к
барину с встревоженным лицом, она сказала...
— Ну-с, — подхватил Вихров, — вы говорили, что губернатор хотел мне все
дела эти передать, и я обстою раскольников от ваших
господ чиновников…
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы не знаем.
Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим, не видывали; где же нам видеть-то?
Дело это семейное, разве кто станет жену бить на улице? Дома на это есть место: дома бьют!»
— Оттого,
барин, куда же вам меня-то
девать будет? Вам жаль меня будет: вы добрый.
— Тем более я сделаю не по вас, что
господин начальник губернии будет за вас! — проговорил Вихров и снова вышел на двор. — Нет ли у вас, братцы, у кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше
дело.
— Каналья этакий! — произнес он. — Да и вы,
господа чиновники, удивительное
дело, какой нынче пустой народ стали! Вон у меня покойный дядя исправником был… Тогда, знаете, этакие французские камзолы еще носили… И как, бывало, он из округи приедет, тетушка сейчас и лезет к нему в этот камзол в карманы: из одного вынимает деньги, что по округе собрал, а из другого — волосы человечьи — это он из бород у мужиков надрал. У того бы они квасу не выпустили!
— Главное
дело тут — месть нехороша, — начал он, —
господин Вихров не угодил ему, не хотел угодить ему в
деле, близком для него; ну, передай это
дело другому — и кончено, но мстить, подбирать к этому еще другие
дела — по-моему, это нехорошо.
Груша между тем, думая, что
барин скучает, не преминула сейчас же начать развлекать его своими разговорами. По случаю таких великих
дней, она по преимуществу старалась говорить о божественном.
— И что будто бы,
барин, — продолжала Груша, — цепь эту, чтобы разломать ее, дьяволы круглый год пилят, — и как только самая малость у них останется, с ушко игольное, вдруг подойдет христов
день, пропоют «Христос воскресе!», цепь опять цела и сделается?..
— Это все Митька, наш совестный судья, натворил: долез сначала до министров, тем нажаловался; потом этот молодой генерал, Абреев, что ли, к которому вы давали ему письмо, свез его к какой-то важной барыне на раут. «Вот, говорит, вы тому, другому, третьему расскажите о вашем
деле…» Он всем и объяснил — и пошел трезвон по городу!.. Министр видит, что весь Петербург кричит, — нельзя ж подобного
господина терпеть на службе, — и сделал доклад, что по дошедшим неблагоприятным отзывам уволить его…
Вихров дал ей денег и съездил как-то механически к
господам, у которых дроги, — сказал им, что надо, и возвратился опять в свое Воздвиженское. Лежащая на столе, вся в белом и в цветах, Клеопатра Петровна ни на минуту не оставляла его воображения. На другой
день он опять как-то машинально поехал на вынос тела и застал, что священники были уже в домике, а на дворе стояла целая гурьба соборных певчих. Катишь желала как можно параднее похоронить свою подругу. Гроб она также заказала пренарядный.
— Прежде, когда вот он только что вступал еще в литературу, — продолжала Мари, указывая глазами на Вихрова, — когда заниматься ею было не только что не очень выгодно, но даже не совсем безопасно, — тогда действительно являлись в литературе люди, которые имели истинное к ней призвание и которым было что сказать; но теперь, когда это
дело начинает становиться почти спекуляцией, за него, конечно, взялось много
господ неблаговидного свойства.
— Тут-с вот есть Иван, что горничную убил у нас, — начал он, показывая в сторону головой, — он в остроге содержался; теперь это
дело решили, чтобы ничего ему, и выпустили… Он тоже воротиться сюда по глупости боится. «Что, говорит, мне идти опять под гнев
барина!.. Лучше позволили бы мне — я в солдаты продамся, меня покупают».
— Он мало что актер скверный, — сказал Абреев, — но как и человек, должно быть, наглый. На
днях явился ко мне, привез мне кучу билетов на свой бенефис и требует, чтобы я раздавал их. Я отвечал ему, что не имею на это ни времени, ни желания. Тогда он, пользуясь слабостью Кергеля к mademoiselle Соколовой, навалил на него эти билеты, — ужасный
господин.
— Не могу я этого сделать, — отвечал Абреев, — потому что я все-таки взял его из Петербурга и завез сюда, а потом кем я заменю его? Прежних взяточников я брать не хочу, а молодежь, — вот видели у меня старушку, которая жаловалась мне, что сын ее только что не бьет ее и требует у ней состояния, говоря, что все имения должны быть общие: все они в таком же роде; но сами согласитесь, что с такими
господами делать какое-нибудь серьезное
дело — невозможно!
— А что этот
господин, — спросил его потихоньку Вихров, показывая на Рагузу, — в самом
деле живописец, или только мошенник?
— Во-первых, это везде есть, — начал ему возражать серьезным и даже несколько строгим голосом Иларион Захаревский, — во-вторых, тебя судит не какой-то
господин, а лицо, которое общество само себе выбрало в судьи; а в-третьих, если лицо это будет к тебе почему-либо несправедливо, ты можешь
дело твое перенести на мировой съезд…
— Очень уж вы,
господа, щекотливы, — произнес Вихров, — посмотрите на английских лордов, — на них пишут и пасквили и карикатуры, а они себе стоят, как дубы, и продолжают свое
дело делать.
Он, помяни мое слово, будет брать двадцать еще служб на себя, везде будет очень благороден, очень обидчив, но вряд ли где-нибудь и какое-нибудь
дело подвинет вперед — и все
господа этого рода таковы; необразованны, что ли, они очень, или очень уж выродились, но это решительно какой-то неумелый народ.
— В таком случае, я на
днях же поеду собирать и других
господ, — говорил Вихров, совершенно увлеченный этою новою мыслию.