Инквизиция: Саммаэль

С.Н. Адушев (2024)

Инквизиция стала объектом яростной критики в эпоху Просвещения в XVIII веке, когда для каждого образованного человека стало буквально неприличным сказать хоть одно доброе слово о христианстве. Среди объектов ожесточённой критики просветителей в первую очередь оказались инквизиторы. Именно тогда окончательно сформировался мрачный образ инквизиции — жестокого орудия церкви. Но всё выше перечисленное не обозначает, что подобных разбирательств не было в истории Инквизиции, частные случаи имели место быть. Есть истории действительно ужасающие и они обязаны быть запечатлены в нашей коллективной памяти, дабы не повторились вновь.

Глава 8. Молебен.

Лето.

Во внутреннем Храме твердыни Адма догорают свечи. Под их треск зал пронизывает хлёсткий звук плети. Так Перст 2 — Конрад Мракобес проводит свой одинокий молебен.

Стоя на коленях перед алтарём, в полном одиночестве он беспощадно стегает себе спину. Кожа, покрытая старыми шрамами, терпит, а свежие порезы истекаю горячей кровью.

Со слезами на глазах и с широкой ухмылкой Конрад Мракобес просит простить ему его страсти, дабы продолжать благое дело. Доведя себя до того самого изнеможения, когда в бреду своих раскаяньях он слышит истинную суть.

— Прости меня Отче за мои сомнения, за поиски, ведущие к краю бездны, в которую готов шагнуть, отринув веру в корне. Ибо я осознаю, что творю плохие деяния, но в свою защиту скажу, что делаю это превосходно, — он зажмурился и ещё шире улыбнулся, когда удар плети пришёлся кстати в его раскаяние.

— Ты делаешь то во что не веришь и не веришь в то что делаешь, разве не это первородный грех? — Конрад открыл глаза услышав голос поодаль от себя. С его лица сошла ухмылка и он ещё раз стеганул себя плетью.

— Грех, но не из первых, он в очереди на причастие, — сейчас его рассудок чист, и он как никогда знает, что говорит. — Человек слаб в своих деяниях, и я признаю свои слабости.

— Так кто же ты в своих признаниях? — голос звучит глубоко, зачастую Конраду кажется, что он звучит в его собственной голове, но обернуться и проверить домысел не решается, так как вопрос задаётся правильный.

— Я инквизитор, я тот, кто несёт слово Создателя в массы и массы внемлют мне, — его ответ разрывается плетью, что воет в руке. — Я внушаю веру, ибо человек без веры — ничто. Вера — это топливо для души, движущая сила, за которой стоят выживания человечества в мире без веры, существование в котором исполнено холодом и непостоянством.

— Как можно говорить об этом, самому не веруя?

— Я знаю лишь одно, и оно непоколебимо, вера формирует нас и поднимает над другими формами жизни, совершенствует наше сознание. Вера возвышает каждого из нас над бездушными и проклятыми существами, — Конрад чувствует, как за ним наблюдают, голос позади него перемещается, жадно оценивая, как жертву, но по-прежнему боясь приблизиться.

— Ты знаешь, но уже не веруешь в то что говоришь.

— Замолчи! — Конрад стеганул себя со всей силы, но это не доставило ему болевых ощущений. Он уже не чувствует боли, только чувство вины. — Это всего лишь слабость человеческой сущности и не более…

— А где в этих слабостях ты?

— Я здесь, моё место здесь. Мои слабости остаются со мной до дня искупления. Ни тебе судить меня сейчас и когда-либо позже. Разделяя Добро и Зло по разные стороны, не забывай на какой ты сам стороне?

— А я и не собирался, как я могу, кто я такой, что даже не знаю существовало ли самого понятие Добра и Зла до основания Веры?

— Конечно, нет, глупец, — Конрад устало уронил руку с плетью на каменный пол и почти обернулся. — В цепочке естественного отбора этому понятию не было никакого смысла, как всей нашей инквизиции. До создания религии мир гряз во грехе и путь к очищению проложен был кровью…

— Тогда что же ты делаешь? — голос на мгновение приблизился и прозвучал прямиком в затылок инквизитора. Конраду даже показалось, что он почувствовал горячие дыхание, но это всего лишь его собственная кровь.

— Свою работу… — он обернулся, но в Храме никого, только угасающее эхо его собственного голоса.