Тени кафе «Домино»

Эдуард Хруцкий (2007)

1922 год. Москва. В знаменитом кафе «Домино» на Тверской улице собирается самая разношерстная публика: артистический бомонд, поэты и художники, бандиты и бывшие уголовники, новоиспеченные «генералы» Гражданской войны, а так же сотрудники милиции и ОГПУ, которые внимательно наблюдают за всеми посетителями и собирают информацию, помогающую в раскрытии многих преступлений, совершенных в Москве. Не последнюю роль во всей этой криминальной истории играет главный герой романа — талантливый журналист Олег Леонидов, который удивительным образом каждый раз оказывается в самом центре разворачивающихся событий.

© Э. Хруцкий (наследники)

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W. S O Y U Z. RU

Екатеринодар, сентябрь 1918 года. Тюрьма контрразведки

Полковник Прилуков, начальник контрразведки добровольческой армии, шел по коридору тюрьмы.

Вытягивались в струнку унтер-офицеры надзиратели.

Тюремный коридор освещала большая керосиновая лампа, висевшая под потолком.

В ее свете тени причудливо ломались на стенах со смытой краской от лозунгов, щербатых от пуль.

— Где? — спросил Прилуков молоденького прапорщика в форме корниловского полка.

— В седьмой, господин полковник.

Прилуков остановился у двери, на которой мелом была написана цифра семь.

— Открывай.

— Вы пойдете один, господин полковник? — забеспокоился прапорщик.

— Один, братец, мне Лапшина перед смертью исповедовать надо.

Полковник поднял полу кителя, расстегнул кобуру, вынул наган, протянул прапорщику.

— Береги, братец.

Дверь отварилась и Прилуков вошел в камеру.

С дощатых нар поднялся плотный человек, выше среднего роста, с разбитым лицом, одетый в некогда щеголеватую визитку с оторванным лацканом, и порванные полосатые брюки. Рубашка под визиткой запеклась от крови.

Прилуков сел на табуретку. Достал часы, щелкнул крышкой.

— Тебя, Лапшин расстреляют через час.

Прилуков бросил на стол пачку папирос и зажигалку, сделанную из патронной гильзы.

— Кури.

— Благодарствую.

Они закурили.

— Что же ты, братец Лапшин, бросил родную Москву и на юг подался?

Лапшин молчал. Только затягивался жадно.

— Молчишь? А я скажу. Ты точно рассчитал. Из Питера и Москвы сюда народец побежит. И камушки да золото повезут. Так?

Лапшин бросил окурок, зажег вторую папиросу.

— Перед смертью, братец Лапшин, не накуришься. Ты налетчик умный. Уголовный Иван. С Нерченской каторги ноги сделал. Редко кому это удавалось. Было такое?

Лапшин кивнул.

— И здесь ты все правильно рассчитал. Ты людишек с камнями искать стал, марвихера, грека Андриади разрабатывать начал. А потом с подельничками, кстати, московскими жульманами Секой и Конем, навестил. Одного ты не знал, что поутру хитрый грек пустил на постой двух офицеров-алексеевцев. Они твоих дружков пристрелили, а тебя нам сдали.

— Обмишулился я, ваше благородие. Был грех, — мрачно ответил Лапшин.

— А ты меня не признал?

— Как не признать. Помню.

— Это хорошо. Ты тогда мне большую услугу оказал. Сдал пятерых социалистов, которые экс затеяли. Хотели контору Азовского банка на Мясницкой взять. Поэтому я хочу тебе шанс дать.

— Ну?

Лапшин напрягся.

— Если тебе, ваше благородие, кого-то порешить…

— У меня, братец Лапшин, в Доброармии убийц тысячи. Это же не война армий, а битва идеологий.

— Не пойму я, что-то тебя, ваше благородие.

— А тебе это не нужно. Ты понял, что сидишь в контрразведке?

— Сразу, как только сопляки ваши мне ребра сапогами считать начали. В сыскной к нам с уважением относились.

— У меня для тебя есть дело.

— Никак политика?

— А мне и не надо, чтобы ты политикой занимался и на митингах выступал. В Москву поедешь…

Лапшин насторожился.

— Да сядь ты, я тебя шпионить не стану заставлять. Будешь по профессии работать. Только одно: повезешь в Москву человека, представишь своим дружкам как налетчика ростовского.

— Он офицер?

— Именно. И ты этого скрывать не станешь. Был офицер, стал бандит. Нынче таких много.

— Так кровь же…

— На нем крови больше, чем на всех московских бандюгах.

— А мне что делать?

— Грабь, убивай, живи, одним словом.

— Деньги нужны.

— Будут. И не бумажки, а золото. Да добычу, то, что у грека взял, обратно получишь. Только вот…

Прилуков достал из кармана кителя бумажку и вечное перо.

— Подписывай.

Лапшин прочитал.

— Это вроде стукачком буду. Нет, так не пойдет…

Прилуков достал часы, щелкнул крышкой.

— Понял?

Лапшин подписал.

— Вот и поладили. Иначе я тебе деньги не смог бы дать. Тебя умоют, переоденут, накормят…

— Курева бы.

— Возьми мои папиросы. И с Богом, в Москву.

Прилуков вышел во двор тюрьмы.

По улице шла воинская часть.

Торжественно и звонко пели трубы марш «Под двуглавым орлом».

Пел на осенних улицах альт.

Это был голос победы, славы, надменности.

— А вдруг случится чудо? — сказал Прилуков.

— Не понял, господин полковник? — поинтересовался прапорщик.

— Потом поймете.