Тени кафе «Домино»

Эдуард Хруцкий (2007)

1922 год. Москва. В знаменитом кафе «Домино» на Тверской улице собирается самая разношерстная публика: артистический бомонд, поэты и художники, бандиты и бывшие уголовники, новоиспеченные «генералы» Гражданской войны, а так же сотрудники милиции и ОГПУ, которые внимательно наблюдают за всеми посетителями и собирают информацию, помогающую в раскрытии многих преступлений, совершенных в Москве. Не последнюю роль во всей этой криминальной истории играет главный герой романа — талантливый журналист Олег Леонидов, который удивительным образом каждый раз оказывается в самом центре разворачивающихся событий.

Квартира на Молчановке

На темную Молчановку въехал грузовик.

Остановился у дома со львами у входа.

Из кабины вылез инспектор УГРО Тыльнер, в серой пушистой кепке и пальто-реглан из дорогого материала.

Из темноты вышел человек.

— Замерз, Ефимов? — спросил Тыльнер.

— Есть малость, Георгий Федорович.

— Он дома?

— Да. С ним еще один.

— А черный ход?

— Там Соловьев с милиционерами. Свет есть.

Тыльнер посмотрел: два окна на третьем этаже светились.

— Где дворник?

— Ждет.

Тыльнер подошел к машине.

— Приехали. А вы, Василий Алексеевич, подождите, — сказал он эксперту.

Из кузова спрыгнули четверо.

Они вошли в подъезд некогда весьма богатого доходного дома.

Навстречу вышла странная личность в рваном обрезанном армяке, валенках, но в фуражке с галуном.

— Вы дворник?

— Я.

— Мы из уголовного розыска.

— Из сыскной, значит. Понимаем.

— Кто живет в пятой квартире?

— Когда-то там проживал писатель граф Толстой, а нынче какой-то комиссар.

— Почему комиссар?

— так в кожаной тужурке ходит и в фуражке со звездой.

— Понятно. У вас есть запасные ключи?

— Как не быть, имею.

— Дайте их нам.

— Я-то дам. Мне что, раз из сыскной просят, но у них два запора, я дрова заносил, видел. Здоровые щеколды.

— А на черном ходу?

— Не видел, не знаю. Там дверь досками заколочена.

— Пошли посмотрим.

На черной лестнице сидел агент второго разряда Соловьев и два милиционера.

— Все спокойно, товарищ Тыльнер.

— Пошли.

Дверь, действительно была заколочена крест-накрест досками.

Тыльнер подошел, дернул доску и она отъехала в сторону.

— Господи помилуй, — дворник перекрестился.

— Старый номер, доски на петлях. Соловьев, зови оперативников. Сам с Ефремовым и милиционерами к парадным дверям.

В квартире, обставленной когда-то красивой мебелью из карельской березы двое Борис и Виктор, ужинали.

— Борис, а как ты попал в квартиру графа Толстого? — спросил Казаринов.

— Виктор, ты давно уже не был в Москве, твоя наивность поражает меня. Когда большевики переехали в наш стольный город, я в ихнем Совнаркоме у хорошего человека за бутылку спирта выменял бланк с печатью и подписью самого Ленина. А дальше дело техники, напечатал ордер на заявление и вот я здесь.

— Мебель жаль. Такую красоту испортил.

— До меня здесь жил революционный матрос, он-то и загадил стол. Видишь следы? Горячую сковородку ставил, чайник тоже. Чинарики о мебель гасил. Сволочь и мерзавец. Но я последний день в этой квартире. Наших повязали в Твери, значит и до меня доберутся. Но тебе устроиться я помогу.

— Спасибо, Боря. Но у меня есть, где голову преклонить.

— Папенька с маменькой?

— И дядя с теткой.

— А как ты жил в Крыму?

— Неплохо. Ты помнишь, дядя отбил меня от военной службы в четырнадцатом году и пристроил в киноотдел Скобелевского комитета. Печатал рассказы в журналах, военные агитки. Потом меня Толдыкин пригласил в свое киноателье. Так я стал кинописателем. И представь, встречаю в Симферополе Толдыкина, они там фильму снимают, да не только они. Из Питера, Москвы, киноателье штук семь. Работа была, деньги тоже.

— Да какие там деньги.

— Не скажи. Я часть империалами получал.

— Это дело. Что же ты не рванул с ними за кордон?

— Не знаю.

Виктор закурил.

— Когда я отказался ехать Бог знает куда, меня разыскал Митька Рубинштейн.

— Бывший председатель правления Русско-Азовского банка?

— Он самый. Мы с ним когда-то в Питере, да и в Москве неплохо гуляли. Он попросил меня отвезти письмо в Москву, даже денег на дорогу дал… Но ты, Боря, ничего не рассказал о себе.

— А что говорить, я — поэт налетов…

Оперативники, вскрыв двери черного хода, в темноте пошли по квартире.

Внезапно с грохотом покатилось ведро, специально поставленное на ходу.

Борис вскочил, выхватил маузер, выключил свет.

— Лягавые, Витя!

Он трижды выстрелил в сторону кухни.

В темноте кто-то крикнул протяжно и страшно, прощаясь с жизнью.

И началась револьверная стрельба.

Вспышки выстрелов выдергивали из темноты лица, делая их чудовищными и страшными.

— Прекратить огонь! — скомандовал Тыльнер. — Новицкий, бросайте оружие и сдавайтесь.

Никто не ответил.

Тыльнер зажег фонарь.

В комнате на полу лежали двое.

Тыльнер нашарил выключатель, зажег свет. Наклонился над убитыми.

— Борька. Поэт, он же Новицкий. Второго не знаю. Обыщите их и позовите из машины фотографа. Соколов, пишите протокол. Начинаем обыск.

Подошел оперативник, положил на стол перед Тыльнером документы убитого, деньги, несколько золотых монет.

— Виктор Олегович Казаринов. Кинописатель. Оружие при нем было?

— Нет, товарищ инспектор.

— Значит, зашел в гости и попал под раздачу.

— К бандитам хорошие люди в гости не ходят, — сказал оперативник.

— И то, правда. Так, письма при нем. Так… так… Вот это да.

— В чем дело, — Соловьев оторвался от протокола.

— Смотри.

На конверте было написано:

«Олегу Алексеевичу Леонидову».