Тени кафе «Домино»

Эдуард Хруцкий (2007)

1922 год. Москва. В знаменитом кафе «Домино» на Тверской улице собирается самая разношерстная публика: артистический бомонд, поэты и художники, бандиты и бывшие уголовники, новоиспеченные «генералы» Гражданской войны, а так же сотрудники милиции и ОГПУ, которые внимательно наблюдают за всеми посетителями и собирают информацию, помогающую в раскрытии многих преступлений, совершенных в Москве. Не последнюю роль во всей этой криминальной истории играет главный герой романа — талантливый журналист Олег Леонидов, который удивительным образом каждый раз оказывается в самом центре разворачивающихся событий.

Внутренняя тюрьма МЧК. Леонидов

Когда-то эта комната, наверно, была залом для танцев. Теперь МЧК использовал ее как КПЗ.

На полу, по стенкам сидели арестованные игроки.

— Представьте себе, господа, в тот вечер у меня была необыкновенная пруха, — горестно сообщил человек в пальто с бархатным воротником.

— И сколько угадал?

— Пять лимонов.

Вот на них и погуляют пролетарии всех стран.

— Это точно.

Рядом с Леонидовым сидел писатель Арнаутов.

Он поднял воротник потертого пальто, руки засунул в рукава.

— Павел Степанович, — спросил Леонидов, — ну, я по репортерской надобности, а вас, как сюда занесло?

— Ветром… ветром… мой друг. Ветром нищеты.

— Но вас вся страна знает. В Европе ваши книги печатают…

— Печатали, Олег Алексеевич, печатали. А сейчас — жалкий паек. А у меня жена… Вы ее знаете. Актриса. На театре копейки получает. Правда, иногда продукты на концертах дают. Вот я продал половину библиотеки…плакал, с книгами расставаясь… Пошел на рынок, за две с половиной тысячи купил фунт сливочного масла, за полторы — три фунта перловки, табака на тысячу… а на остальные решил рискнуть.

— Ну и как?

— Семь миллионов взял, а тут ЧК. Плакали мои деньги. Да разве в них дело… Жизнь пошла под откос.

— Полноте, Павел Степанович, вашими книгами зачитываются и по сей день.

— Бежать отсюда надо, Олег Алексеевич, бежать.

— Куда?

— В Гельсинфорс… Ревель… Ригу… куда быстрее.

Со скрипом отворялась дверь и чекист в коже вызывал задержанных.

Арнаутов заснул, странно завалившись боком.

Леонидов прислонился к стене, вытянул ноги.

— Хорошие у вас ботиночки, господин репортер, — раздался голос из темного угла, — Английские на двойной спиртовой подошве. Не уступите?

— Нет.

— Я могу дать хорошую цену.

— Ты сначала выйди отсюда, — засмеялся банкомет, — отсюда вполне можно в гараж попасть, а там обувка ни к чему.

— И то верно, — прокашлял кто-то.

— Вы считаете, что нас могут расстрелять? — раздался в темноте дрожащий голос.

— Натурально.

— Но это же произвол!

— О чем вы говорите, батенька, — человек в офицерском кителе встал, потянулся хрустко, — нынче жизнь человеческая — миф, химера, одним словом.

— Запомните, — Арнаутов проснулся, — поэт сказал: мы дети страшных дней России…

— Господин сочинитель, кажется? — человек в офицерском кителе подошел к Арнаутову, — смотрел, смотрел я ваши пьески. Как сейчас помню в летнем театре Царского села ставили «Алмазные окна», проблемы пола, декаданс. Как же. Что же теперь вы не пишите для театра? Ваша пьеса «Узник совести» весьма потрафила либеральной публике.

Вот вы и получили свой социализм. Ночь в танцевальном зале…

Со скрипом отворилась дверь и чекист в коже крикнул:

— Нелюбов!

— Я, — по-строевому четко ответил офицер.

Он застегнул крючки кителя, поднял с пола шинель, надел, надвинул чуть набекрень выцветшую полевую фуражку.

— Честь имею, господа. А вы, дорогой сочинитель, напишите новую пьесу «Ночь в ЧК».

И опять потянулось время.

— Господа, спросил кто-то из темноты, — ни у кого случайно не осталось часов?

— Товарищи все, как есть, изъяли…

— Так который же час?

— Вот как лампу в коридоре погасят, считай утро.

— Утро стрелецкой казни, — пробурчал Арнаутов, — вы, Леонидов, необычайно спокойны. Как это понимать?

— А так и понимайте, я в Гуля-поле у махновцев неделю расстрела ждал, да мало ли куда еще я попадал. Работа у меня такая.

— Какая же? — ехидно спросил Арнаутов.

— Видеть все собственными глазами. А теперь, простите, я попробую заснуть.

Леонидов закрыл глаза.

…И словно исчез бывший танцевальный зал. Загорелись фонарики в листве, их словно раскачивала мелодия вальса.

Ах, сад «Эрмитаж».

Полуосвещенные аллеи. Женский смех, волнующий и нежный.

И себя он увидел в форме «Союза Городов», с новенькой шашкой и звонкими шпорами на сапогах.

Военный корреспондент Леонидов спешит с букетом цветов к Летнему театру на свидание.

А над парком горит электрическая надпись «1915».

— Леонидов! Кто здесь Леонидов?

Арнаутов толкнул его в плечо:

— Вставайте, ангел смерти за вами.

— Я Леонидов.

Олег встал, потянулся.

— Ты что, заснул, давай на выход.